Марион. Так что же вам мешает?
Ден. У меня нет партнера, а одному скучно: некому будет радоваться в случае моих успехов.
Марион (после некоторого молчания). Поняла: вы лишились любимой женщины. На кого она походила?
Ден. На вас, и в такой степени, что я жалею, зачем познакомился с вами. Вы слишком напоминаете мне ее и заставляете меня думать о себе; а теперь мне лучше бы не делать этого.
Марион. Так эта женщина, которая походит на меня, могла бы составить то, что вы считаете счастьем?
Ден (с новой горячностью). О, да еще как!
Марион. Расскажите мне о ней: это интересно. Много у нее было недостатков?
Ден. Достаточно, чтобы любить ее.
Марион. Но в ней было что-нибудь и хорошее?
Ден. Да, столько, сколько нужно, чтобы быть именно женщиной.
Марион. А что именно?
Ден. Многое. Долго объяснять.
Продолжительное молчание. Затем Марион вдруг встает, избегая взгляда Дена; последний, в свою очередь, старается не смотреть на нее.
Марион. В какие, однако, серьезные разговоры мы ударились.
Ден. Умные люди говорят, что беседа женщины с мужчиной с глазу на глаз всегда становится серьезной… в некоторых случаях.
Марион (нерешительно, топчась на одном месте). Могу я предложить вам еще один вопрос?
Ден (с живостью). Пожалуйста!
Марион. Скажите мне откровенно: почувствовав опять влечение к женщине, решились бы вы, ради нее, если бы она пожелала, завоевать в обществе такое положение, которое было бы вполне достойно вас и заставило бы эту женщину гордиться вашей… дружбой и чувствовать, что и ее жизнь не пуста и не бездеятельна?
Ден (со вздохом). Нет, уж поздно! Старая кляча может только издали смотреть, как состязается в беге молодежь. Правда, иногда, под воздействием стакана хорошего вина… например такого, какое имеется у вашего жениха, у меня пробуждаются прежние стремления занять одно из видных мест за пиршественным столом жизни, но на следующий же день… (Он внезапно умолкает и судорожно передергивает плечами.)
Марион. Значит, и такая женщина уже не могла бы помочь вам осуществить ваши стремления?
Ден. О нет, помогла бы, но только моему сердечному и душевному благополучию, а не перемене моего положения в свете… Дорогая моя, оставимте лучше этот разговор. Я знаю, что для вас исполнить желание человека, жаждущего чистой любви, так же трудно, как удовлетворить… ну, хотя бы прихоть ребенка, требующего, чтобы ему достали луну с неба.
Марион (задумчиво). Да?.. А все-таки я рада, что хоть немножко похожа на нее… на ту, которая составляет ваш идеал. Рада и тому, что мы, наконец, вполне объяснились и поняли друг друга. Прощайте!
Она подает Дену руку, которую тот ненадолго удерживает в своей, и медленными шагами выходит из комнаты, роняя на пол, нечаянно или умышленно, цветок, бывший у нее на груди. Ден, оставшись один, поднимает этот цветок, с недоумевающим видом держит его в руке, потом вдруг бросает на пол и устремляет грустно-задумчивый взгляд в темное окно.
Закончив эту последнюю главу, я должен дать небольшое необходимое объяснение. Читатели могут (и вполне основательно) недоумевать: к чему она написана, почему ей дано название «Плавучие деревья» и придана такая «театральная» форма? Да потому, дорогие читатели, чтобы еще раз показать, как смотрят многие современные представительницы прекрасного пола, особенно из молодых, на брак и как все мы, подобно плавучим деревьям, несемся по течению, не ведая куда и зачем. А что касается формы, то это – просто моя прихоть.
ТОММИ И К
КАК ЗАРОДИЛСЯ ЖУРНАЛ ПИТЕРА ХОУПА
– Войдите, – сказал Питер Хоуп.
Питер Хоуп был высок, худощав и гладко выбрит, если не считать коротко подстриженных бакенбард, оканчивавшихся чуть-чуть пониже уха; волосы его были из тех, о которых цирюльники сочувственно говорят: «Немножко, знаете, редеют на макушке, сэр», но зачесаны с разумной экономией, лучшей помощницей бедности. Что касается белья мистера Хоупа, чистого, хотя и поношенного, в нем замечалась некоторая склонность к самоутверждению, неизменно останавливавшая на себе внимание даже при самом беглом взгляде. Его положительно было слишком много, и впечатление это еще усиливалось покроем визитки с расходящимися полами, которая явно стремилась убежать и спрятаться за спиной своего обладателя. Она как будто говорила: «Я уже старенькая. Во мне нет лоску – или, вернее, слишком много его, на взгляд современной моды. Я только стесняю тебя. Без меня тебе было бы гораздо удобнее». Чтобы убедить ее не расставаться с ним, хозяин визитки вынужден был прибегать к силе и нижнюю из трех пуговиц все время держать застегнутой. И то она каждую минуту рвалась на свободу.
Другой особенностью Питера, связывавшей его с прошлым, был его черный шелковый галстук, заколотый парою золотых булавок, соединенных цепочкой. Увидав его за работой, – скрещенные под столом длинные ноги в серых брюках со штрипками, свежее румяное лицо, озаренное светом лампы, и красивую руку, придерживающую полуисписанный лист, – посторонний человек, пожалуй, начал бы протирать глаза, дивясь, что это за галлюцинация: Каким образом перед ним очутился этот юный щеголь начала сороковых годов. Но, присмотревшись, он заметил бы на лице щеголя немало морщинок.
– Войдите! – повторил мистер Питер Хоуп, повысив голос, но не поднимая глаз.
Дверь приотворилась, и в комнату бочком просунулось маленькое белое личико, на котором светились яркие черные глаза.
– Войдите, – повторил мистер Питер Хоуп в третий раз. – Кто там?
Пониже лица появилась рука, не слишком чистая, и в ней засаленный суконный картуз.
– Еще не готово, – сказал мистер Хоуп. – Садитесь и подождите.
Дверь отворилась пошире; в нее проскользнула вся фигура и, затворив за собою дверь, присела на кончик ближайшего стула.
– Вы откуда, из «Центральных новостей» или из «Курьера»? – спросил мистер Питер Хоуп, все еще не отрываясь от работы.
Яркие черные глаза, только что приступившие к тщательному осмотру комнаты, начиная с закопченного потолка, спустились пониже и остановились на маленькой, ясно очерченной плеши на голове мистера Питера Хоупа, которая доставила бы ему много горьких минут, если бы он знал о ее существовании. Но полные алые губы под вздернутым носом не разжались.
Вопрос остался без ответа, но мистер Хоуп, по-видимому, не обратил на это внимания. Тонкая белая рука его продолжала скользить взад и вперед по бумаге. К листам, лежавшим на полу, прибавилось еще три. Тогда только мистер Питер Хоуп отодвинул свое кресло и в первый раз посмотрел на вошедшего.
Для Питера Хоупа, старого журналиста, давно знакомого с разновидностью рода человеческого, именуемой «мальчик из типографии», бледные мордашки, лохматые волосы, грязные руки и засаленные картузы была самым обыденным зрелищем в районе подземной речушки Флит. Но тут перед ним было что-то новое. Питер Хоуп не без труда разыскал под грудой газет свои очки, укрепил их на горбатом носу и, наклонившись вперед, долго с ног до головы осматривал гостя.
– Господа помилуй! Что это?!
Фигура поднялась во весь рост – пять футов с небольшим – и медленно подошла ближе.
Поверх узкой синей шелковой фуфайки с огромнейшим декольте на ней была надета совершенно истрепанная мальчишеская куртка перечного цвета. Вокруг шеи обмотано было шерстяное кашне, оставлявшее, однако, большой кусок шеи повыше фуфайки открытым. Из-под куртки падала длинная черная юбка, шлейф которой был обернут вокруг талии и подоткнут под ременный пояс.
– Кто вы? Что вам нужно? – спросил мистер Питер Хоуп.
Вместо ответа фигура, переложив засаленный картуз из правой руки в левую, нагнулась и, схватив подол своей длинной юбки, начала заворачивать его кверху.
– Что вы делаете? – воскликнул мистер Питер Хоуп. – Нет, знаете ли, вы…
Но к этому времени юбка исчезла, оставив на виду во многих местах заплатанные штаны, из правого кармана которых грязная рука извлекла сложенную бумагу, развернула ее, разгладила и положила на стол.
Мистер Питер Хоуп сдвинул очки на лоб и вслух прочел:
– «Бифштекс и пирог с почками – четыре пенса; то же (большая порция) – шесть пенсов; вареная баранина…»
– Мне там пришлось служить последние две недели – в трактире у Хэммонда, – последовало разъяснение.
По звуку этого голоса Питер Хоуп понял – так же ясно, как если бы он раздвинул красные репсовые занавески и посмотрел в окно, – что снаружи, на Гоф-сквере, призрачным морем разлился густой желтый туман. В то же время он с удивлением отметил, что у странной фигуры правильный выговор и правильные ударения.
– Спросите Эмму. Она может вам меня рекомендовать. Она сама мне сказала.
– Но милейш… – Мистер Питер Хоуп запнулся и снова прибегнул к помощи очков. Когда же и очки не помогли разрешить загадку, он поставил вопрос ребром:
– Вы мальчик или девочка?
– А я не знаю.
– Как не знаете?
– А не все равно?
Мистер Хоуп встал и, взяв странную фигуру за плечи, дважды медленно повернул ее, очевидно, предполагая, что это может дать ему ключ к загадке. Но напрасно.
– Как вас зовут?
– Томми.
– Томми… а дальше как?
– Да как хотите. Разве я знаю? Меня всякий по-своему зовет.
– Что вам нужно? Зачем вы пришли?
– Вы ведь мистер Хоуп, Гоф-сквер, дом шестнадцать, второй этаж?
– Да, это мое имя и адрес.
– Вам нужно кого-нибудь ходить за вами?
– Вы хотите сказать: экономку?
– Про экономку не было речи. Я говорю: вам нужно кого-нибудь, чтоб ходить за вами – ну, стряпать, убирать, мести? Об этом толковали давеча в лавке. Старуха в зеленой шляпке спрашивала тетушку Хэммонд, не знает ли она кого подходящего.
– Миссис Постуисл? Да, я просил ее приискать мне кого-нибудь. Вы, что же, знаете кого-нибудь? Вас кто-нибудь послал ко мне?
– Вам ведь не очень мудреную нужно кухарку? Они говорили, что вы славный, простой старичок, и хлопот с вами не много.