БИТВА ЗА КОММУНИЗМСоветский Союз в годы реформ: март 1953 г. — октябрь 1964 г.
Глава 10.РАСЧИСТКА ПУТИ ОТ ЗАВАЛОВ
Привесок к марксизму-ленинизму
В отечественной исторической науке до недавнего прошлого реформы изображались (в соответствии с ленинскими формулировками) как «побочный продукт революционной классовой борьбы». Роль и значимость реформ преуменьшались и недооценивались, а потому почти не изучались. Это в полной мере относилось и к хрущевскому времени{198}.
Распад СССР вновь поставил в повестку дня для историков проблему соотношения революций и реформ в XX в., заставил переосмыслить прежние выводы и оценки. Однако события мировой истории повернулись так резко и неожиданно, а изменения были столь значительны, что потребовалось немало времени для накопления необходимого эмпирического материала и выработки соответствующей методологии. Сразу обозначились разные подходы и критерии в оценке советского прошлого. Одни историки рассматривали хрущевские реформы как предтечу горбачевской перестройки и отправной точкой распада советской системы называли первую половину 60-х гг., другие подчеркивали изначальную утопичность социализма как «идеального мира», строительство которого стоило миллионных жертв и который оказался «непригоден» для решения экономических, социальных, национальных проблем.
Современные историки выделяют, как правило, реформы двух типов — системные и структурные. Первые подразумевают качественные изменения «во всех сферах общественно-политической жизни», вторые связаны с преобразованием отдельных структур или отраслей. Подчеркивается также необходимость учета направленности реформ: одна часть реформ, полагают ученые, вела к укреплению и развитию советского строя, а другая, приспосабливая этот строй к «рынку» и «демократии», разрушала стабильность и целостность системы. Некоторые историки отмечают следующее важное обстоятельство: хрущевские начинания имели «общую направленность» и проводились по «определенной схеме»,но их результаты оказались «неоднозначными», поскольку по существу они подрывали советский строй{199}.
В этой связи важно знать, как понимали эту проблему хрущевские предшественники на посту руководителя Советского государства, чьи воззрения и практические рекомендации в этом вопросе для Хрущева служили путеводной нитью. Как уже отмечалось выше, для В.И. Ленина реформы всегда были «побочным продуктом революционной классовой борьбы». Однако будучи реалистом, чутко улавливающим малейшие изменения в общественной жизни России, Ленин призывал «уметь определять» противоположность между понятиями «революция» и «реформа», не абсолютизировать ее. Анализируя важнейшие реформы царской России — реформу 1861 г. и столыпинскую — Ленин подчеркивал, что обе остались реформами в силу «слабости известных общественных элементов», но в то же время создали условия для дальнейшего развития революционных сил. Ленин указывал и качественное отличие, лежащее, по его мнению, в основе обоих процессов. Реформы — это «уступки, получаемые от господствующего класса, при сохранении его господства», тогда как революция есть «ниспровержение господствующего класса». Революция «ломает старое в самом основном и коренном», а не переделывает его «осторожно, медленно, постепенно», был уверен Ленин.
В своих работах Ленин неоднократно подчеркивал, что переделать капиталистическое общество реформами нельзя, — для этого необходимы «революционная власть и насилие». Однако принятие новой экономической политики в 1921 г. заставило Ленина внести коррективы в свои теоретические построения. Он хотя и с оговорками, но признавал НЭП как «реформистский» подход в коренных вопросах экономического строительства, отличный от прежнего, революционного. Ленин уточнял: после того как пролетариат одерживает победу в своей стране, он вправе использовать реформы как «необходимую и законную передышку» для накопления сил к «революционному выполнению» нового перехода. Но и в период НЭПа, по Ленину, сохраняется прежняя цель революции в России — «переделать все», чтобы ни один разумный человек «никогда не подумал вернуться к старому»{200}.
Следует, однако, подчеркнуть, что необходимость прибегать к реформам или, по ленинской терминологии, к «передышке», нисколько не означала в его представлении какого-либо отступления от революционной идеологии и ее центрального программного пункта — свержения власти помещиков и капиталистов и «освобождения трудящихся масс от этих эксплуататоров».
Следовательно, для Ленина реформы — не самоцель, а тактический маневр, проводимый для перегруппировки революционных сил в ходе реализации стратегической цели большевистской партии — «водворения социализма». Важно также отметить, что в отличие от реформ Ленин рассматривал всякую революцию как «весьма глубокий кризис», охватывающий в первую очередь область политики и экономики. Этот кризис, по его мнению, не зависел от кризиса, «созданного войной».
Большинство ученых признают, что ленинский НЭП был первой реформой советского строя, который, чтобы остановить свое падение в пропасть, был вынужден возродить курс на рыночные реформы.
Следующий этап социалистического строительства в СССР, потребовавший изменения прежнего политического курса, — индустриализация и коллективизация. Последняя, вопреки распространенному ныне среди историков мнению, не рассматривалась советскими вождями как реформа. «Если конфискация земли у помещиков была первым шагом Октябрьской революции в деревне, — гласила резолюция XVI съезда ВКП(б), — то переход к колхозам является вторым и притом решающим шагом, который определяет важнейший этап в деле построения фундамента социалистического общества в СССР»{201}. В «Истории ВКП(б). Краткий курс» эта сталинская оценка не только повторена, но и расширена. Ликвидация кулачества как класса признавалась в этом учебнике равнозначной «по своим последствиям» Октябрьской революции. Своеобразие и отличие этой новой революции, по мнению авторов «Краткого курса», состояло в том, что «она была произведена сверху, по инициативе государственной власти, при прямой поддержке снизу со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь»{202}. Однако в рамках этой второй революции в качестве «передышки» для подготовки к очередному революционному переходу, как считал Сталин, проводилась политика реформ. Именно в этих выражениях он оценивал отмену карточной системы на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б) в 1934 г.: «В чем смысл всей политики отмены карточной системы? — Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство… вовсю развернуть товарооборот. Вот основной смысл предпринимаемой нами реформы»{203}. Итак, по Сталину, реформа возможна только в русле прежнего революционного курса как «подпорка» для укрепления базовых основ нового советского строя. Такой подход, как видим, был вполне в духе ленинских установок.
По своему мировоззрению, связанному с соответствующим воспитанием, образованием, убеждениями и деятельностью, Хрущев так же, как его предшественники, верил в «неумолимое развитие общества на пути к справедливой общественно-экономической формации»{204}. Иными словами, несмотря на свою борьбу со сталинизмом, он верил в коммунизм, т. е. в окончательный успех непрекращающейся ни на миг деятельности Коммунистической партии Советского Союза по революционному переустройству не только советского общества, но и всего мира. Сам Хрущев считал себя в первую очередь революционером, а не реформатором, о чем свидетельствует весьма примечательный факт. В июле 1960 г. на встрече с представителями советской интеллигенции Хрущев дал следующую оценку своей послесталинской политике: «Мы не только раскритиковали недостатки прошлого, но и провели такую перестройку (курсив наш. — В. П.), которую без преувеличения можно назвать революционной (курсив наш. — В. П.) в деле управления и руководства всеми областями хозяйственного и культурного строительства»{205}. Хотя, как и его предшественники, Хрущев избегал употреблять в своем политическом лексиконе слово «реформы», однако в отношении партийных оппонентов его политическому курсу он неоднократно применял выражения «консервативные люди», «талмудисты и начетчики», «ревизионисты», «догматики и консерваторы». Себя же Хрущев относил к тем, кто выступал на стороне нового в борьбе со старым, «в борьбе сил, выступающих за торжество коммунистических принципов, против извращения этих принципов».
В его представлении, он занимался «расчисткой пути от завалов», убирал все «отмершее и ненужное», доставшееся ему в наследство от Сталина и мешающее «историческому движению к коммунизму». В то же время, по его собственному признанию, у высшего руководства имелись «опасения», что оно может не справиться с перестроечными процессами и направлять изменения «по такому руслу, чтобы оно оставалось советским». Поэтому приходилось сдерживать рост общественных настроений, «неугодных с точки зрения руководства»{206}.
Наиболее ярые оппоненты хрущевской политики — В.М. Молотов и Л.М. Каганович — приписывали Хрущеву инициативу в строительстве «потребительского социализма», ставку на обывателя и «мещанина», а хрущевскую реорганизацию государственного аппарата хотя и называли вслед за Хрущевым реформой, но считали, что на практике она обернулась «троцкистским перетряхиванием кадров министерств и местных органов» и принесла «вред народному хозяйству»{207}.
Считалось, что именно Хрущеву принадлежит авторство крылатого выражения «Коммунизм — это гуляш». В действительности он неоднократно в своих выступлениях говорил о необходимости роста материального благосостояния людей, заявлял, что для «простого человека» важны не идейные рассуждения, а конкретные продукты — мясо, масло, молоко, колбаса и если будет «привесок других продуктов к марксизму-ленинизму, то идеи марксизма-ленинизма не только в передовые, а и в средние головы полезут при смазке маслом, чем насухую». По мнению же Молотова, усиление фактора материального стимулирования труда, характерное для политики Хрущева, порождало материальное неравенство людей, способствовало усвоению массами «буржуазной психологии». По этой же причине Молотов и Каганович называли Хрущева «правым уклонистом», оживляя в памяти партийных кругов осужденного Бухарина с его лозунгом «обогащайтесь»{208}.
На закрытом пленуме ЦК КПСС в октябре 1964 г. новый лидер Л.И. Брежнев заявил, что Хрущев «встал на путь нарушения ленинских принципов коллективного руководства жизнью партии и страны, выпячивал культ своей личности». Таким образом, вина за все ошибки и просчеты эпохи «оттепели» была возложена на опального реформатора. Приведенная оценка оказывала негативное влияние на изучение хрущевских новаций на протяжении длительного периода. Только в 1987 г. исторические заслуги Хрущева в критике культа личности Сталина, его реформы в области экономики и управления получили официальное признание{209}. Однако в горбачевском докладе причина неудач «прогрессивных начинаний» связывалась главным образом с личностью реформатора, его «субъективистскими ошибками», т. е. считалось, что неэффективность советской системы вытекала не из самой ее природы, а определялась личностными особенностями советского лидера.
В последующем М.С. Горбачев дал развернутую оценку хрущевских реформ, признавал их объективный характер, обусловленный не пресловутым «волюнтаризмом» Хрущева, а условиями и обстоятельствами времени, пониманием невозможности сохранения сталинского режима. Он также полагал, что своим закрытым докладом на XX съезде партии Хрущев нанес «первый удар по тоталитарной системе» и это было «вехой во всемирной истории»; что экономическая реформа ликвидировала советское «крепостное право» в деревне; что совнархозы положили начало обновлению хозяйственных кадров; что общий замысел разделения парткомитетов на промышленные и сельскохозяйственные заключался в сломе «косной и статичной» структуры управления{210}.
Ключевое место среди хрущевских реформ, по общему признанию ученых и политиков, занимало разоблачение культа личности Сталина на XX съезде КПСС. Именно после этого среди прогрессивной части коммунистов развернулась дискуссия о сущности социализма, той системы, которая была создана в СССР. По мнению ряда исследователей, благодаря Хрущеву сформировалась новая система взаимоотношений не только между супердержавами (СССР и США), но и внутри мирового коммунистического движения. XX съезд лишил священного ореола и самого вождя, и коммунистические идеи. Ученые отмечают большой разброс в оценках хрущевских реформ: для одних это «цепь предательства марксизма-ленинизма», для других — «цепь реформ». Социологические опросы показали, что Хрущев запомнился населению не только как борец с культом личности, прекративший в стране массовый террор, но и как «кукурузник», считавший эту культуру панацеей, способной излечить все беды отечественного животноводства. Одной из главных причин ограниченности хрущевских реформ считают то обстоятельство, что они проводились руками номенклатуры, которая думала не столько о самих реформах, сколько о сохранении своей власти в новых формах и условиях. В то же время историки отмечают, что в своей внутренней политике Хрущев пытался опереться на народ, в котором наблюдалось «глубокое отторжение» сталинских насилий и ужасов{211}.
Периоды давления и компромиссов
Некоторые западные историки отмечают, что в Советском Союзе широкомасштабные реформы осуществлялись «часто». Для понимания этой закономерности они предлагают изучать те проблемы, которые эти реформы были призваны разрешить. По их мнению, основные проблемы оставались «неизменными», а попытки их решения были «похожи друг на друга», поскольку однопартийная советская диктатура действовала силой принуждения. Среди методов решения проблем выделены следующие: чистки (от индивидуальных исключений из партии до массовых репрессий); идеологические «заклинания», обращенные к народу («социалистическая революция», «социализм в одной стране», «построение коммунизма», «перестройка»); непрерывная перекройка общественных институтов и управленческих государственных структур; особая политика проведения всевозможных «кампаний», призванных выявить официальные приоритеты и мобилизовать для решения задач «массы» и «актив». Непрерывное давление, оказываемое властью на общество, сменялось временным послаблением, если существование советского строя ставилось под угрозу. Цикличность периодов давления и компромиссов обусловливалась неизменной природой советского государства{212}.
Один из наиболее глубоких знатоков советской системы и общепризнанный мировой авторитет в этой области Я. Корнай в своих исследованиях показал (а многие считают, что и доказал): ключом к объяснению классической социалистической системы служит понимание ее политической структуры, т. е. признание факта безраздельного господства коммунистической партии, одержимой своей особой идеологией — строительством коммунистического общества. Партия и идеология образуют такое же единство, как душа и тело. Именно этот главный фактор (главная линия причинно-следственных связей, по Корнай) порождал все остальные специфичные для системы явления — господство государственной формы собственности, бюрократический механизм управления, согласование планов, нехватку рабочей силы, хронический дефицит и др. Каждый раз, когда реформы угрожали абсолютной власти КПСС, происходило их свертывание и подавление всех сил, «отклоняющихся от партийной политики или противостоящих ей»{213}.
Многие историки отмечают следующий важный факт: именно политические реформы послесталинского десятилетия стали камнем преткновения для советских руководителей. Попытки что-либо серьезно изменить в этом ключевом звене советской системы положили конец карьере всего реформаторского крыла партии. Сначала это был Л.П. Берия, а затем Г.М. Маленков и Н.С. Хрущев. Последний (благодаря поддержке партаппарата) продержался дольше всех, но именно аппарат стал инициатором отставки Хрущева, когда почувствовал в его реформах серьезную угрозу своей абсолютной власти в стране.
Берия вышел из доверия
Среди сталинского окружения имелась группа лиц, понимавшая необходимость проведения реформ советской системы. Инициаторами изменения прежней политики выступили Л.П. Берия и Г.М. Маленков. Роль Н.С. Хрущева в первые месяцы после смерти Сталина, как свидетельствуют исторические факты и как считает большинство историков, не была определяющей в кремлевском руководстве.
5 марта 1953 г. в 8 часов вечера, когда Сталин доживал последние минуты, началось совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета Министров СССР и Президиума Верховного Совета СССР, на котором произошло перераспределение ключевых постов в партии и государстве. Маленков был утвержден на пост председателя Совета Министров СССР, Берия после семилетнего перерыва вновь возглавил объединенное министерство внутренних дел, Молотову был возвращен пост министра иностранных дел, а Микояну — министра внутренней и внешней торговли.
Было признано необходимым, чтобы Хрущев «сосредоточился на работе в ЦК КПСС». Вместо двух действующих органов ЦК (Президиума и Бюро Президиума) сохранялся один орган — Президиум ЦК КПСС. Количественный состав Президиума ЦК КПСС сократился с 25 членов и 11 кандидатов до 11 членов и 4 кандидатов. В состав Президиума входили: Г.М. Маленков, Л.П. Берия, В.М. Молотов, К.Е. Ворошилов, Н.С. Хрущев, Н.А. Булганин, Л.М. Каганович, А.И. Микоян, М.З. Сабуров, М.Г. Первухин (в газетной публикации о заседании состав Президиума указан в числе 10 человек, а не 11, т. к. из него был исключен Сталин). Таким образом, внутри узкой группы нового руководства сильные позиции имели не только представители реформаторского крыла, но и консервативного в лице Молотова, Кагановича и Ворошилова{214}. Маленкову, Берии и Хрущеву поручалось «приведение в должный порядок» сталинского архива, что, по мнению некоторых историков, являлось «индикатором принадлежности к подлинной власти»{215}.
Вопрос о роли Маленкова и Берии в послесталинских реформах был сильно затушеван в хрущевский период. Многие ученые и сегодня оценивают, например, позицию Берии и его начинания весной-летом 1953 г. в духе хрущевских мемуаров: якобы Берия стремился к «захвату власти», чтобы повернуть развитие страны «с социалистического на капиталистический путь». В настоящее время под давлением фактов эти оценки пересматриваются. Отдельные историки даже стали изображать Берию как главного инициатора послесталинских реформ, чьи намерения были «весьма серьезные», но реализовали их другие. Делаются также попытки подойти объективно к оценке деятельности Берии{216}.
Наиболее взвешенной и аргументированной представляется позиция тех ученых, которые рассматривают послесталинские реформы как достаточно узкое в политическом и социальном отношении явление. Изменения начались в небольшом кругу партийно-государственной верхушки, у которой на тот момент отсутствовала не только развернутая программа реформ, но и широкая поддержка как среди самих реформаторов, так и в обществе. Особенность переживаемого в Советском Союзе исторического момента заключалась в том, что после длительных лет сталинского правления общество только начинало «просыпаться и осознавать происходящее», поэтому слово «оттепель» как нельзя более точно характеризирует данное состояние. Второе важное обстоятельство, свидетельствующее об ограниченности реформ, — принципиальные расхождения среди членов советского руководства по вопросу о приоритетах внутренней и внешней политики, методах осуществления реформ. Миллионы заключенных и спецпоселенцев, вымирающая под налоговым ярмом деревня, раздутый военно-промышленный комплекс, высасывающий из экономики все соки, конфронтация по всему миру, включая своих недавних союзников, в т. ч. из социалистических стран, тревожные настроения внутри страны — вот далеко не полный перечень проблем, накопленный в послевоенный период.
Сразу же после пленума в апреле 1953 г. Маленков потерял свое руководящее положение в качестве секретаря ЦК КПСС, державшего под контролем партийный аппарат и все руководящие кадры советской государственной машины. Лишившись столь мощной опоры, он стал серьезно зависеть от других членов Президиума ЦК, входивших в Совет Министров. Его положение теперь во многом зависело от союза с Берией. Однако, как показали дальнейшие события, Маленков не вполне осознавал новую ситуацию и полагал, что, возглавив правительство, стал первым в государстве.
Наиболее активно вел себя в первые месяцы после смерти Сталина Берия. Он стремился расставить на ключевых постах в Министерстве внутренних дел СССР своих людей, освободившись от неугодных лиц, торопился реализовать свою идею об амнистии осужденных (соответствующий указ принимается 27 марта 1953 г.). По его же инициативе пересмотрен ряд громких сталинских политических процессов — «дело авиаторов», «дело врачей», «мингрельское дело» и др. В ряду бериевских начинаний также были попытки скорректировать кадровую политику в национальных республиках, пересмотреть прежнюю экономическую политику, нормализовать отношения между СССР и западными странами путем создания «мирной, воссоединенной Германии»{217}.
Большинство историков отмечают ряд причин, по которым Берия потерпел неудачу. Это, во-первых, торопливость и непродуманность многих предложенных мер. Так, по указу об амнистии из лагерей и колоний было освобождено более 1 млн. человек; множество уголовников буквально наводнили города и поселки, сделав обстановку напряженной. Порядок быстро восстановили, но это решение негативно отразилось на престиже Берии{218}. Также и попытки выдвигать активнее национальные кадры вызвали неприятие этой меры у русских кадров в союзных республиках и в центральном партийном аппарате, стремящемся избежать конфликта на местах. Стремление Берии опираться в своих действиях на аппарат МВД только усугубляло конфликт между различными ветвями власти — силовыми структурами и партийными. Особенно резкую оппозицию внутри Президиума ЦК КПСС вызвало предложение Берии по Германии — против выступил не только Молотов, но Булганин и Хрущев. Ситуация усугублялась тем, что 17 июня 1953 г. началось массовое выступление населения Берлина и ряда городов ГДР, подавленное советскими танками по приказу Берии. Последний, по свидетельству генерала П.А. Судоплатова, считал, что демонстрация силы повысит советские шансы для достижения компромисса с западными державами по вопросу мирного объединения Германии{219}. Этот расчет оказался ошибочным. Неудача по германскому вопросу и растущее сопротивление партийного аппарата новому курсу заставили Маленкова перейти в лагерь противников Берии.
Существовало еще одно важное обстоятельство, способствовавшее консолидации антибериевских сил. К лету 1953 г. МВД СССР накопило документы, которые могли дискредитировать Маленкова, Хрущева, Молотова, Кагановича и других членов Президиума ЦК КПСС. По мнению большинства историков, страх объединил членов Президиума и они устранили Берию, сделав из него на долгие годы «козла отпущения» за все приписанные ему преступления сталинского политического режима. Ученые также считают бездоказательными, не подтвержденными документами, строки из обвинительного заключения о том, что Берия организовал заговор с целью «захвата власти, ликвидации советского рабоче-крестьянского строя, реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии»{220}.
По мнению ряда историков, важнейшим политическим итогом июльского пленума 1953 г., на котором осудили Берию, стало подтверждение принципа партийного руководства при решении любых вопросов и усиление значения должности секретаря ЦК КПСС, т. е. непосредственное укрепление позиций Хрущева, в т. ч. и по отношению к своему главному сопернику Маленкову. Сосредоточившись на работе в ЦК КПСС, Хрущев получил возможность контролировать всю текущую работу партийного аппарата и ситуацию не только в центре, но также в областях и республиках. Положение Хрущева в руководстве ставило его в исключительно выгодное положение, поскольку позволяло блокироваться с любым влиятельным членом Президиума ЦК.
Мнение автора
События 1953 г. наглядно свидетельствовали, что советские руководители рассматривали проведение реформ как еще один весьма специфический способ борьбы за власть. Интересы дела не являлись определяющим мотивом их политической линии, главная мотивировка — расширение пределов собственной власти. В случае угрозы потери личной власти лидеры или откладывали практическую реализацию назревших вопросов, или принимали наиболее консервативный вариант реформ.
Историческое противоречие, которое не сумел разрешить окончательно ни один советский лидер, включая Хрущева, заключалось в том, что проводить нововведения приходилось руками того аппарата, который рассматривал реформы прежде всего как угрозу собственной власти и стабильности своего положения, а потому всячески им противился на деле, одобряя на словах. Даже Сталин вынужден был считаться с этой аппаратной особенностью советской системы управления, искоренить которую не смог никакими чистками. Новое руководство также должно было считаться с этим обстоятельством.
Расправа с Берией, выполненная по сталинским образцам, означала не только политическую дискредитацию бывшего «верного ленинца», но и его начинаний. И все же, покончив с Берией, июльский пленум только отсрочил на непродолжительное время проведение реформ, первым опытом которых стали события весны-лета 1 953 г. Отныне упор стали делать на первоочередное решение экономических проблем, считая, что внутриполитические разрешились вместе с устранением Берии. Ошибочность данного решения выявилась достаточно скоро, уже во время развернувшейся борьбы Хрущева за роль единоличного лидера не только с консервативным крылом партии, но и с реформаторским в лице Маленкова.
Антибериевская оппозиция на некоторое время объединила в одном лагере реформаторов и консерваторов, что усиливало позиции последних, способствовало сохранению прежних имперских амбиций во внешней политике. Особенно отчетливо звучали эти мотивы в выступлении на июльском пленуме 1953 г. Молотова, заявившего, что СССР в союзе с примкнувшими к нему государствами держит по-прежнему капитализм «в страхе за свой завтрашний день»{221}.
Поворот в аграрной политике
Одним из важнейших направлений внутренней политики стали в рассматриваемый период преобразования в области сельского хозяйства и колхозного строительства. В некоторых современных исследованиях по этой проблеме отмечается, что хрущевские реформы 50-х — начала 60-х гг. были направлены на «постепенный вывод колхозов из-под государственного диктата и на создание условий для их развития как самостоятельных хозяйств, действующих в условиях регулируемого рынка». Другие историки считают приведенную оценку завышенной, а экономический диктат государства, осуществляемый по отношению к колхозам в хрущевский период, несовместимым с понятием «регулируемый рынок». В подтверждение своей точки зрения они указывают на тот исторический факт, что начиная с 30-х гг. и вплоть до 90-х гг. в СССР государство через колхозы осуществляло принудительное изъятие хлеба и иной сельскохозяйственной продукции по заниженным ценам. Эти «ножницы цен», т. е. искусственно поддерживаемая государством ценовая политика, при которой промышленные товары были относительно дороги, а сельскохозяйственные относительно дешевы, позволяли изымать из деревни многомиллиардные суммы и перераспределять их в пользу военно-промышленного комплекса. Делалось это с помощью обязательных поставок, а с 1958 г. данная система стала называться государственными заготовками. Никакой экономической самостоятельностью по отношению к Советскому государству, подчеркивают эти историки, колхозы никогда не обладали, а все «государственное регулирование» сводилось к определению конкретной доли отчуждаемой у производителя сельскохозяйственной продукции — в одни годы (как при Сталине) больше, в другие (как при Хрущеве или Брежневе) меньше, но никогда не существовало эквивалентного обмена. Они также отмечают, что в хрущевский период стало активно поощряться совхозное строительство, т. е. в аграрной сфере происходил рост удельного веса государственных хозяйств. Новые совхозы строились на целинных и залежных землях; также происходило преобразование в совхозы экономически слабых колхозов, имеющих большую государственную задолженность{222}.
Историки отмечают одно из главных противоречий хрущевской аграрной политики, которое заключалось в том, что понимая необходимость реформирования сельского хозяйства и повышения его производительности, Хрущев остался в плену идеологических догм, поскольку был убежден: социалистическое сельское хозяйство имеет преимущество перед частным. Отсюда его политика сокращения так называемых личных приусадебных хозяйств в деревне, принятие мер, направленных лишь на улучшение экономических структур (реорганизация МТС, совхозное строительство и др.), антипатия к развитию рынка{223}.
Реформы в сельском хозяйстве начались при активном участии Маленкова, который в августе 1953 г. как глава правительства выступил с инициативой на сессии Верховного Совета СССР по закону о сельскохозяйственном налоге. Действующая система налога по так называемым прогрессивным ставкам (в зависимости от дохода, получаемого с личного приусадебного хозяйства или огорода) заменялась новой — предусматривалось обложение в твердых ставках с одной сотой гектара («сотки») земельного участка, находящегося в личном пользовании колхозного двора, рабочих и служащих, единоличных крестьянских хозяйств, независимо от размера общей суммы дохода. Таким образом, непомерные для крестьян сталинские поборы с личных подворий заменялись посильной для деревни нормой, что резко повысило материальную заинтересованность и эффективность крестьянского труда. Эта мера затрагивала интересы миллионов семей, поскольку в эти годы большая часть животноводческой продукции в стране производилась не в общественном, а в личном хозяйстве. Своим выступлением Маленков на долгие годы остался в памяти сельских жителей защитником крестьянских интересов. По свидетельству очевидцев, газету с его докладом в деревнях «зачитывали до дыр» со словами «вот этот за нас». С именем Маленкова деревня связывала начало поворота в аграрной политике партии{224}.
В отечественной исторической науке поворот в аграрной политике связывали с сентябрьским пленумом ЦК КПСС 1953 г., где с основным докладом выступил Хрущев{225}. Официальная версия причин кризиса сельского хозяйства или «отставания», по выражению Хрущева, заключалась в исторической необходимости для СССР заниматься первоочередным развитием тяжелой промышленности, которая поглощала капиталовложения и рабочую силу, а также в допущенных советским управлением при Сталине ошибках в организации и планировании сельского хозяйства, в нарушении принципа материальной заинтересованности. В качестве первоочередных мер предусматривалось повышение заготовительных цен на сельхозпродукты, снижение стоимости услуг машинно-тракторных станций (МТС), улучшение материально-технического снабжения сельского хозяйства{226}.
И вновь консервативные силы попытались поставить под сомнение предлагаемые новшества. С тонкой, завуалированной критикой доклада, направленной сразу против обоих реформаторов-аграрников (Маленкова и Хрущева), выступил Молотов. Он заявил о необходимости дать прежде всего «политическую оценку» положения дел в сельском хозяйстве и тем мероприятиям, которые «намечаются партией в настоящее время», говорил о том, что «нельзя в ЦК партии ограничиваться или сводить дело к производственным вопросам». «Мы говорим о том, что зерновая проблема решена, — сказал также Молотов, — но все же муку мы продаем пока не во всех городах, а там, где ее продаем, — не всех сортов»{227}. Тем самым ставилось под сомнение одно из центральных положений доклада Маленкова на XIX съезде партии о том, что в СССР зерновая проблема решена «окончательно и бесповоротно».
На сентябрьском пленуме Хрущев был избран первым секретарем ЦК КПСС, что давало ему дополнительный и весьма мощный ресурс для укрепления своей лидерской позиции в борьбе за единовластие.
Держись, корова, в штате Айова!
Решения сентябрьского пленума оказали большое влияние на оздоровление сельского хозяйства. Однако этого казалось Хрущеву недостаточным. Ему требовалось найти такое начинание, которое позволило бы за короткий срок резко поднять сельскохозяйственное производство, переключить внимание деревенского населения с личного хозяйства на общественное, избавить его, Хрущева, от внутрипартийной критики и (главное!) сделать так, чтобы очередное новшество целиком связывалось в народном сознании с именем самого Хрущева. Такое средство было найдено. В декабре 1953 г. министр сельского хозяйства СССР И.А. Бенедиктов направил в ЦК КПСС на имя Хрущева докладную записку, в которой предлагал увеличить производство зерна в стране за счет распашки перелогов, залежей, целинных земель, а также малопродуктивных лугов и пастбищ. Министр обращал внимание на то, что начиная с 1951 г. государственные заготовки зерна в стране начали отставать от расхода хлеба. Особенно резкий разрыв наблюдался в 1953 г. Из документа непонятно — готовил ли министр докладную на основе заданий ЦК или по собственной инициативе, но в своих мемуарах Хрущев приписывает заслугу исключительно себе. Через полтора месяца Хрущев уже за своей подписью направил в Президиум ЦК записку, которая повторяла основные положения документа, подготовленного Бенедиктовым. Хрущевская записка начиналась с того, что в ней дезавуировалось заявление Маленкова на XIX съезде об «окончательном решении» зерновой проблемы в СССР{228}. Это, по мнению Хрущева, должно было дать дополнительный аргумент в пользу первоочередного освоения целины, которое признавалось «реальным источником увеличения производства зерна» в стране.
Февральско-мартовский пленум 1954 г. принял решение о подъеме целинных и залежных земель в восточных районах страны. Отдельные историки обращали внимание на то, что новая политика опрокинула планы, принятые XIX съездом партии; тогда главной задачей зернового хозяйства признавалась интенсификация его на наличных площадях.
По данным официальной статистики, в СССР за 1954–1960 гг. было освоено 41,8 млн. га целинных и залежных земель, в т. ч. — 25,5 млн. га в Казахстане. Однако часть из них потом была заброшена, заросла кустарником и вышла из сельскохозяйственного оборота. Всего за 1953–1963 гг. в стране посевная площадь зерновых культур выросла со 106,7 до 133,8 млн. га (на 125,4%), средняя урожайность с 1 га — с 7,8 до 8,3 ц (на 106,4%), а валовой сбор зерна с 82,5 до 107,5 млн. т (на 130,3%){229}.
Рост, как видно из приведенных цифр, достигнут прежде всего за счет экстенсивного фактора — распашки земель, тогда как средняя урожайность выросла незначительно. В отдельные годы — 1955, 1957, 1959, 1960, 1963 — расходование хлеба в стране на государственные нужды превышало заготовки на 3–7 млн. т. Нехватка важнейших продуктов питания, в первую очередь хлеба, привела к их масштабным закупкам за границей. В 1963 г. на эти цели ушло около 370 т золота из государственного резерва.
Если судить по приведенным цифрам ЦСУ, Хрущеву (как и его предшественникам) не удалось решить зерновую проблему в стране «окончательно и бесповоротно». Мало помогло и освоение целины, которое, как признают все историки, проводилось чрезвычайными государственными мерами, принудительно. Чрезмерная распашка целины и нарушение севооборотов привели к пыльным бурям, резкому оскудению плодородного слоя. Вопреки радужным планам, с прилавков магазинов стали исчезать мясо, молоко, хлебные продукты. Осенью 1963 г. хлебзаводы прекратили плановую выпечку батонов и булок, белый хлеб выдавался только больным и дошкольникам. В самом важном сражении Хрущев все больше проигрывал своим оппонентам «битву за коммунизм». Партийные решения и постановления, предписания и указания сельскохозяйственных органов градом сыпались на деревню — не успевали осмыслить одни директивы, а уже приходили другие. Многие историки отмечают тот факт, что перераспределение государственных людских и материальных ресурсов в пользу целинных районов привело к запустению центральных и северных областей России{230}.
Ряд историков полагает, что начиная с 1959 г. в аграрной политике Хрущева началось «забегание вперед»: согласно плану, к концу семилетки СССР должен был догнать США по производству молока и масла на душу населения (страна украсилась лозунгами «Держись, корова, в штате Айова»); планировалось повысить уровень обобществления колхозно-кооперативной собственности, прежде всего за счет ликвидации приусадебных хозяйств; на XXII съезде партии было заявлено, что «за 20 лет мы построим в основном коммунистическое общество». Основную причину неудач в области сельского хозяйства историки-аграрники объясняют отступлением от принципов сентябрьского пленума 1953 г., усилением стихийной миграции сельского населения в города, ростом гонки вооружений, возвращением к прежним методам администрирования в отношении деревни{231}.
Мнение автора
В целом не отрицая влияние вышеназванных факторов на корректировку хрущевской аграрной политики, тем не менее мы не можем считать их главными и решающими. Скорее они были следствием, а не причиной. Главная причина, на наш взгляд, объяснялась особенностями политического устройства страны, ограничениями, вытекающими из самого существа советской системы, которые она накладывала на действия своих лидеров. И спад среднегодовых темпов прироста сельхозпродукции в 1959–1963 гг., и трудности с хлебом, и снижение натуральных выдач в колхозах в счет оплаты труда, и ограничение скота в личной собственности граждан и сокращение размеров приусадебных участков, и многие другие свидетельства нашего неблагополучия в аграрной сфере — это не было только следствием «хрущевских ошибок», а свидетельствовало о пределах реформируемости советской системы в целом и ее экономики в частности. И отступление от принципов сентябрьского пленума 1953 г., равно как и остальные «шарахания в сельском хозяйстве из стороны в сторону», в которых обвиняли Хрущева на октябрьском 1964 г. пленуме его коллеги по Президиуму ЦК КПСС, также не могут объясняться лишь особенностями натуры советского лидера{232}. У Хрущева, когда он убедился в том, что целина не может решить зерновую проблему в стране, остался единственный способ вновь, как в сталинские времена, заставить мужика безропотно трудиться в колхозах: запретить этому мужику вести личное подсобное хозяйство, чтобы оно не отвлекало его от участия в общественном производстве. Но эта мера, вопреки надеждам Хрущева, привела к отрицательному результату — усилилась стихийная миграция в города. Общий прирост городского населения страны в 1960–1964 гг. за счет притока сельских жителей составил около 7 млн. человек (большая часть — молодежь). Были заброшены десятки тысяч деревень, объявленных государством «неперспективными». Но не мог Хрущев (из-за угрозы потери своего престижа борца с культом личности) в полном объеме вернуться к прежней репрессивной сталинской политике в деревне, чтобы сдержать бегство ее жителей в города. Приходилось идти на компромиссы или изыскивать новые возможности. Поэтому закономерно, на наш взгляд, что наряду с прежними гонениями на личные хозяйства крестьян в 1963 г. Хрущев стал больше внимания уделять проблемам интенсификации и модернизации аграрного сектора экономики. Мы привели пример так называемых противоречий хрущевской политики только в одной сфере — сельскохозяйственной, чтобы показать главное: социалистическая система налагала свои ограничения на действия реформатора, в конечном счете определяя не только цели, но также пути и средства решения проблем, необходимость замены одних другими. Отсюда — «зигзаги», т. е. и непоследовательность действий реформатора, наблюдаемая и в других областях социалистического строительства. Личностный фактор, по нашему мнению, играл важную, но все же второстепенную роль.
Всеохватывающий план
И в наши дни между учеными не прекращаются споры о том, в какой степени директивное планирование, сумевшее в свое время обеспечить решение важнейших общенациональных задач (например, создание тяжелой и оборонной промышленности), оказалось приспособленным к научно-технической революции. По-прежнему актуальным остается вопрос о логике хрущевских реформ, о том, была ли современная судьба плановой системы предопределена «советским прошлым» или потерпел поражение сам принцип планирования.
Как известно, в Советском Союзе конституционно закреплялось, что вся хозяйственная жизнь страны «определяется и направляется государственным народнохозяйственным планом». Под плановой системой экономисты понимают такую систему народного хозяйства, в которой определяющую роль играли централизованные директивные задания предприятиям на определенный срок, обеспеченные централизованным снабжением ресурсами и сбытом. Организационным центром планирования в СССР являлся Госплан, который опирался на республиканские, областные, городские и районные плановые организации и таким образом охватывал все «закоулки» советской экономики. До 1957 г. процесс планирования начинался во всех звеньях этой цепи одновременно. Каждое предприятие, отрасль, регион в своем планировании шли, как правило, не от потребностей населения и государства, а «от требуемого предприятиями и ведомствами объема ресурсов»{233}. Свои предложения Госплану, связанные преимущественно с «неприкасаемыми» показателями для развития военно-промышленного комплекса страны, высказывало союзное правительство. При этом зачастую требования были взаимоисключающие — одновременно намечалось повысить темпы роста, выделить дополнительные инвестиции отдельным регионам или отраслям, не отнимая их у других, увеличить потребление, не сокращая капиталовложения.
При составлении окончательного варианта пятилетнего плана Госплан испытывал сильный политический нажим со стороны отраслевых отделов ЦК КПСС, местных партийных органов, каждый из которых стремился отстоять интересы собственной отрасли или региона. В связи с этим подготовка директив по пятилетнему плану представляла собой бесконечные согласования в треугольнике Госплан — Совет Министров СССР — ЦК КПСС. Общее число показателей народнохозяйственного плана, утверждаемых союзным правительством, было огромным (снизилось за 1954–1955 гг. с 8 434 до 5 613 показателей){234}.
Хотя по Конституции именно Совет Министров СССР «принимал меры по осуществлению народнохозяйственного плана», Хрущев своими реформами государственного и партийного аппарата стремился, как полагает большинство ученых, «вырвать реальную власть у могущественной и разветвленной министерской бюрократии и передать ее партии». Он хотел заставить партию на всех уровнях непосредственно заниматься народным хозяйством и нести за его состояние всю ответственность. На июньском 1957 г. пленуме ЦК КПСС в ходе разгрома «антипартийной» группы Молотова — Маленкова — Кагановича Хрущев объяснял свою линию следующим образом: если политические деятели на Западе хозяйством «не управляют», а этим занимаются «капиталисты», то в СССР «мы отвечаем за хозяйство, мы отвечаем за промышленность, отвечаем за сельское хозяйство, мы отвечаем за всю внутреннюю политику»{235}. Имел здесь место и личностный момент, т. к. один из соперников Никиты Сергеевича — Маленков, по его собственному признанию, был сторонником технократического, т. е. отраслевого подхода к управлению и планированию{236}. При нем укрепились и получили развитие «суперминистерства», в то время как Хрущев подверг последние в 1957 г. коренной реорганизации.
В исторической литературе неоднократно отмечалось, что в условиях централизованного планирования хозяйственный менталитет правящей элиты «полностью исключал» возможность хозяйственной самостоятельности предприятий, т. е. возможность развития полноценных рыночных отношений. По этой же причине не признавалась необходимость таких цен, которые бы обеспечивали рентабельность каждого запланированного вида продукции, т. е. экономических стимулов для предприятий в рамках самого плана. Допускалось лишь самое ограниченное материальное стимулирование отдельных работников по результатам их труда. Вот это-то небольшое отступление от законов централизованного планирования воспринималось многими учеными (в их числе и историками) за движение «верхов» к «регулируемому рынку».
Такой менталитет, по мнению многих экономистов, был обусловлен не только советской идеологией коллективизма, но и логикой жесткого всеохватывающего плана.
Хрущев пробил брешь в этом менталитете, полагают ученые. Чтобы преодолеть кризисные явления в советской экономике (в первую очередь отставание в плане технического прогресса от капиталистических и даже некоторых социалистических стран), он выдвинул «парадоксальную формулу»: продолжать, как в сталинские времена, поддерживать ускоренное развитие тяжелой промышленности и ВПК, а подъем сельского хозяйства обеспечить за счет введения там материальных стимулов{237}. Травле был подвергнут председатель Совета Министров СССР Г.М. Маленков, выступавший за перераспределение капиталовложений и отказ от преимущественного роста тяжелой промышленности, за ускоренное развитие легкой, пищевой промышленности и внедрение хозяйственного расчета. На январском 1955 г. пленуме ЦК КПСС эта маленковская линия была названа «теоретически неправильной и политически вредной», направленной на «снискание дешевой популярности» населения. И он был освобожден от своего высокого поста{238}.
Чтобы приблизить управление к производству, была проведена совнархозовская реформа. 10 мая 1957 г. по докладу Н.С. Хрущева приняли закон, по которому осуществлялся переход от управления промышленностью и строительством через отраслевые министерства и ведомства к новой форме управления — Советам народного хозяйства (совнархозам), образуемым по экономическим административным районам. К июню того же года в стране насчитывалось 105 экономических районов. Как правило, границы этих районов совпадали с границами существующего административного деления СССР на республики, края и области, но были и исключения. Так, Ленинградский совнархоз включал в себя территорию Ленинградской, Новгородской и Псковской областей. В ходе районирования и создания совнархозов было ликвидировано 141 общесоюзное, союзно-республиканское и республиканское министерство. После реорганизации в 1959 г. в стране сохранялось всего 9 хозяйственных министерств. В конце 1962 г. проведено укрупнение совнархозов (вместо 105 их стало 43){239}.
Совнархозы наделялись большими правами в области управления промышленностью в своих экономических административных районах и, в отличие от министерств, являлись органами коллегиального управления. Они во многом способствовали росту технико-экономических показателей в промышленности, повышению эффективности капитального строительства, сокращению управленческого персонала. Однако совнархозовская система активизировала один из основных управленческих пороков — местничество. Особенно ярко оно проявлялось при выполнении планов кооперированных поставок, когда совнархоз стремился в первую очередь снабжать предприятия «своего» района. Трудности возникали и при реализации совнархозами на «чужой» территории неходовых товаров, не пользующихся спросом у населения. Помимо этого, союзное правительство через свои планирующие и снабженческие органы продолжало осуществлять мелочную опеку над совнархозами, опасаясь утратить функции центрального директивного органа в области управления промышленностью и строительством. Совнархозы были отменены уже после отставки Хрущева, в октябре 1965 г.
В научной литературе и мемуарах бывших государственных деятелей содержатся противоречивые оценки экономических результатов замены министерств совнархозами. Одни считают ее успешной, позволившей за короткий срок наладить кооперацию между отраслями региона, модернизировать многие предприятия. Отрицательные последствия реформы они связывают с позицией многочисленной министерской бюрократии, часть которой оказалась в 1957 г. «не у дел», а та, которая была вынуждена ехать в совнархозы, чувствовала себя временщиками, желающими вернуться в министерские кресла. Другие полагают, что из-за чрезмерной власти совнархозов «экономика шла к развалу». Третьи утверждают, что «имели место как потери, так и выигрыши»{240}.