Шевалье Ральф Джейль, верный конфидент вдовствующей королевы Английской Элеоноры Пуату, в данный момент испытывал два противоречивых чувства. Первым была высокопробная ненависть ко всему окружающему миру. Вторым – твердое убеждение, что на его отряд наложили самое настоящее проклятие. Джейль не очень-то верил россказням простецов и ополоумевших монахов о происках зловредных ведьм и колдунов, но сейчас его дела шли все хуже и хуже. Удачно осуществленная вылазка в окрестностях Ренн-ле-Шато и обретение архива были последним светлым проблеском.
После этого все пошло наперекосяк. Драгоценная пленница улизнула прямо из-под носа стражи. Тоби-Стрелок, надежнейший человек, верный и простой как бревно, прошедший и Нормандскую кампанию в разношерстной армии мятежных английских принцев, и Аквитанскую – в войске их папаши Старого Гарри, внезапно тронулся умом. Пришлось бросить его в Безье – под глухое роптание остальных.
Дальше – больше. Ральф не слишком хорошо знал здешние края, но местные жители хором твердили: следуй по римской дороге вдоль побережья и через пять-шесть дней упрешься прямиком в ворота Марселя. Казалось бы, чего проще? Однако за двое минувших суток отряд Джейля не преодолел и трети пути, то и дело останавливаемый мелкими досадными неприятностями. Каждые четверть лиги какая-нибудь из лошадей теряла подкову. Огибая съехавший в море участок тракта, отряд сбился с пути, заплутав в похожих друг на друга холмах. В довершение всего с берберийского берега пришел шторм, принеся с собой проливной дождь и холодный порывистый ветер. Ночлег превратился в непрерывную борьбу с всепроникающей водой, спасением гаснущего костра, усмирением перепуганных лошадей и укреплением шатров, все время норовивших улететь. К утру все ходили невыспавшимися, озлобленными и готовыми вспылить из-за любой мелочи.
Выехали, однако, вовремя, угодив под мелкую надоедливую морось. Под вечер даже посчастливилось: всадники наткнулись на рыбацкую деревушку в три с половиной дома. Люди и лошади заночевали под прохудившейся крышей пустующего сарая, от души благодаря судьбу за столь щедрый подарок, а утром…
Невеселые размышления прервались тоскливым ржанием и осторожным, приглушенным хлюпаньем. У животных и у человека имелись веские причины скорбеть: купленный в Безье для перевозки груза мерин и двое отрядных коней маялись коликами. Минувшей ночью они добрались до прохудившегося мешка отрубей, опустошив его до дна. Теперь лошади безостановочно бродили кругами, испуская совершенно человеческие глухие стоны, с их морд текли вязкие струйки слюны, а животы раздулись вдвое против обычного. Смотреть на мучения бессловесных тварей не было решительно никакой возможности.
Разбитым же носом шмыгал Чиддер, выполнявший в отряде обязанности конюха и только что получивший от мессира Джейля заслуженную трепку за небрежение. Уверения Чиддера в том, что он стреноживал коней и проверял мешки, Ральф пропустил мимо ушей. Кто же добровольно признает себя олухом и разгильдяем?
Остальных подручных Ральф отправил пошарить в поселке на предмет хоть каких-нибудь лошадей. Постоялых дворов с подменными конями на заброшенном тракте не предвиделось – разве что дать изрядного крюка и заехать в Монпелье, – а грехи королей и их подданных, таившиеся в лоншановых пергаментах, весили немало.
«Господи Всемогущий, сидим на куче денег, а проку с них…»
– Здешних одров только на живодерню скопом отправить, – бодро подтвердил вернувшийся из набега тип, возведенный Джейлем в гордое звание помощника и ответственного за все. Полученным при крещении именем своего доверенного лица мессир Ральф не интересовался, довольствуясь прозвищем Скользкого. – Мы купили двоих, но проку от них – что с козла молока. Их нужно кольями с боков подпирать, чтоб не падали. Что делать станем, а?
Ральф отмахнулся, в который раз пересчитывая имеющиеся в его распоряжении силы и припасы. Семь человек, включая его самого. Восемь верховых лошадей и две под поклажу. Надо было прихватить коней былых пленников – запас кармана не тянет.
– В путь, – решил мессир Джейль, вставая с груды прогнивших досок, лет десять назад робко пытавшихся выдать себя за крыльцо в три ступеньки. – Жуем, распределяем поклажу и скачем дальше.
– А они? – голос Скользкого зазвучал сварливыми интонациями рачительного хозяина, видящего напрасно потраченное добро. Он ткнул пальцем в сторону объевшихся коней – мерин уже не мог держаться на ногах и неуклюже завалился набок. – Что, бросим их здешним оборванцам?
– Бросим, и пусть подавятся, – отрезал Ральф. – Ты пойми, со дня на день начнутся шторма. Корабельщики станут отсиживаться по гаваням. А мне позарез нужно через седмицу-другую добраться до Сицилии.
– Ты платишь, мы делаем. Тебе виднее, – лаконично откликнулся подручный. – Коней только жаль. Подохнут ведь.
– Наплевать, – порой Джейль начинал сожалеть, что не выбрал другое ремесло. Милость госпожи Элеоноры и близость к сильным мира сего не стоили всей той грязи, в которой ему частенько доводилось барахтаться в поисках утраченных жемчужин.
Подобно тому, как болотная трясина затягивает неосторожно свернувшего с тропы и оступившегося путника, так и совершаемые нами поступки влекут нас к небесам или к падению в пропасть. Как бы ты не пытался свернуть с погибельной дороги, обстоятельства оказываются сильнее, вновь и вновь возвращая тебя в проклятый круг.
За последние два дня Гиллем де Фортэн на собственной шкуре убедился в справедливости сей простой истины. Единственный необдуманный шаг – и теперь ему не вырываться, он обречен скатываться ниже и ниже, обречен, как прикованный незримой цепью, следовать за павшим сюзереном.
Мыслей о бегстве у него больше не появлялось, и Гиллем старался даже мысленно не вынашивать подобных замыслов. Он боялся – как, впрочем, и все в их отряде, в большей или меньше степени – и уже не пытался скрывать свой страх. Ему хотелось только одного: чтобы эта безумная круговерть закончилась. Все равно, как. Пусть даже ценой их гибели. Иногда ему казалось, что смерть будет куда лучшим уделом, нежели преследование, в которое их увлек Рамон де Транкавель. Еще несколько дней такой жизни, и они точно превратятся в Дикую Охоту, мертвецов, обреченных до Второго Пришествия гнаться за недостижимой добычей.
…После визита мэтра Калькодиса в уединенный охотничий домик Рамон несколько оживился и воспрял духом, устроив перекличку соратников. Из первоначальной группы его не покинули всего пятеро, включая Гиллема – те, кому было некуда сбежать и негде укрыться. Рамон равнодушно проклял струсивших и приказал немедля выступать в путь – к Фортэну, прилепившемуся на склонах горы Рокко-Негро. По прямой, как летают птицы, замок семейства Бланшфоров и нынешнее убежище наследника Ренн-ле-Шато разделяли всего пять с небольшим лиг. Иное дело, что эти лиги пролегали через скалистые предгорья Рокко, приличных дорог там не имелось, а извилистые тропинки отличались прихотливостью и непредсказуемостью. Ночью там можно было запросто переломать ноги лошадям и свернуть собственную шею.
Возразить Рамону никто не решился – выехали по его слову, несмотря на поздний час и сгущающуюся темноту. Промыслом Господним (хотя Гиллем все больше склонялся к мысли, что Господь тут совершенно не при чем, а их везение обеспечено совсем иными покровителями) никто не пострадал и не убился. Ближе к рассвету половину неба с гаснущими звездами загородила непроглядная тьма – скальные уступы и выраставший из них Фортэн – не столь большой, как Ренн, но зато слывший совершенно неприступным.
Несмотря на то, что Фортэн был его и Идуанны родным домом, Гиллем де Бланшфор не испытывал к нему никакой привязанности. Отчасти причиной этому служило принятое года три назад решение правителя края, Бертрана де Транкавеля. После смерти предыдущего владельца замка, отца Гиллема и Идуанны, Железный Бертран издевательски заявил, что у наследника семьи слишком много иных обязанностей, чтобы еще добросовестно управлять замком и прилегающими землями. Посему Фортэн переходит к Амьену де Бланшфору, родному дядюшке Гиллема – дабы тот от имени своего сюзерена содержал укрепление в надлежащем порядке, ежегодно выделяя непутевому племяннику круглую сумму на проживание, пропитание и прочие расходы. Дядюшка Амьен соглашения пока не нарушал, однако старался, дабы визиты племянника в родовое гнездо были как можно более редкими и краткими.
И, само собой, мессир Амьен де Бланшфор совершенно не обрадовался, когда спозаранку под воротами замка объявился Рамон де Транкавель собственной персоной, за коим тащилась малая компания весьма потрепанного и унылого вида. После долгого переругивания со стражей на воротах и ожидания, занявшего почти час, управляющий замка соизволил подняться на стену и лично взглянуть на незваных гостей. Приказа открыть ворота так и не последовало – и из первых слов господина Амьена стало ясно, почему. Хозяин Фортэна уже знал о происшествии в Ренне – в общих чертах и без красочных подробностей, но знал. Птицы, как известно, куда быстрее людей, а горы для них не помеха. За двое минувших суток из голубятни Ренн-ле-Шато выпорхнуло немало крылатых гонцов, оповестивших подданных Бертрана Транкавеля о том, что его наследник нынче в немилости и опале.
– Ничего я вам не дам, – без обиняков заявил с надежной высоты надвратной башни мессир Амьен, человек средних лет, слывший упрямым, как кабан, и преданным, словно гончий пес. Слово графа Редэ было для него законом, а Рамона он всегда недолюбливал, не считая нужным скрывать свою неприязнь. – Ни людей, ни припасов. Ступайте, ваша милость, туда, откуда взялись. Вам тут больше не рады. Послушайте лучше доброго совета: возвращайтесь домой и повинитесь перед отцом. Он разослал по графству бумагу, в коей говорится…
– Открой ворота! – раненым волком взвыл Рамон. – Открой, мерзавец! Я приказываю!..
– Чихал я на ваши приказы, – с нескрываемым злорадством ответствовал комендант Фортэна. – Говорю же: вашим батюшкой велено прибежища вам не давать. А ежели станете упорствовать и настаивать, то, Богом клянусь, повяжу вашу шайку и отвезу в Ренн! Пусть господин Бертран сами решают, как с вами быть!