– Я ваш новый учитель, – ответил я несколько высокомерно, видать, по ее мнению, человек с моей комплекцией годится только в ученики.
– Неужто там не нашли кого поматерей? Прислали такого молоденького! – осудила она гороно. – Тебя же здесь изотрут. Они как сатаны!
– Кто они? – насторожился я.
– Кто-кто. Ученики, вот кто! – рассердилась женщина на мою тупость и перешла в другой класс.
Первыми появились две женщины с хозяйственными сумками. Они спорили о каких-то шторах. Одна утверждала, мол, их следует купить, такой случай, по ее мнению, не представится, может, никогда. Вторая возражала – ее беспокоил лимит.
Я вошел следом за ними в учительскую и деликатно влез в спор и представил им свою скромную личность. Первая женщина была директором школы. Она едва не кинулась мне на шею, так кстати, оказывается, я пришел. Их историк заболел туберкулезом, в полном расстройстве чувств бросил своих учеников и поспешно укатил в Сальские степи – пить жир сусликов. Все классы, начиная с шестого и кончая девятыми, осиротели. Лишь в десятых историю вела сама директор. Словом, наследство осталось мне запутанное – где-то что-то начато и где-то что-то не закончено.
– Заодно поведете классное руководство. Ваш класс – девятый «А». Этот сумасшедший, замечательный девятый «А»! – вдруг произнесла она сентиментально и тут же вновь буднично добавила: – Так мы его именуем меж собой. Он наша слабость. Но если официально, обычный класс, не лучше и не хуже остальных. В общем, явится завуч, введет вас в курс дела, и вы, надеюсь, сразу засучите рукава. А пока познакомьтесь с расписанием уроков. Посмотрите: где у вас первый, ну и прочие. Мы же, извините, займемся нашими финансами.
И снова в моей жизни выплыл девятый «А»! Другой, но тоже девятый и непременно «А»! Это что? Насмешка судьбы? Или пуще того – злой рок?
Я последовал совету директора и занялся расписанием, висевшим на доске объявлений. Мой дебют пал на шестой класс, единственный в школе. И еще из расписания следовало: сегодня я буду занят почти по полной программе, на пяти уроках из шести. Почему-то вспомнилась строка из цирковой афиши: «Весь вечер на манеже…» И все же пока мне не верилось, будто происходящее касается меня, прогремит звонок, и я, такой славный и не заслуживающий этой доли, отправлюсь на урок, затем на второй… и так потечет моя бедная жизнь. Казалось, вот-вот кто-то откроет дверь и скажет: «Северов, произошло дурацкое недоразумение, представьте, ха-ха, к школе вы не имеете ни малейшего отношения. Вы свободны!»
Однако на меня словно бы махнули рукой: ну его, пусть мается, нам-то какое дело, – и я обескураженно забрался в угол между шкафами, набитыми мензурками, колбами, тетрадками и прочими наглядными пособиями, и здесь, как бы в самом безопасном месте, дожидался завуча.
В учительской было тесно. В мой левый бок упирались указки и треугольники. С другой стороны наступали газетные подшивки. Сзади нависал плакат с изречением Ломоносова о русском языке, обладающем свойствами французского, немецкого и даже «гишпанского». С противоположной стены прямо в лицо лезла черная доска с крупной, выведенной через все поле, завидной каллиграфической записью: «Тт. кл. руководители! Во вторник, к 18 ч., сдать отчеты о посещаемости в своих классах». Видно, дневная школа не очень-то жалует помещениями свою вечернюю сестрицу, понимая по-своему поговорку: «В тесноте, не в обиде».
К половине шестого в учительскую потянулись педагоги. По мере того как они приходили, мне становилось немного не по себе. Все мои новые коллеги, словно их кто-то специально подобрал, были дамами. Они копались в тетрадях, наглядных пособиях и тараторили о последних модах и рыночных ценах.
Словом, я, единственный мужчина, был среди них аки заповедный зубр. И они поглядывали на меня с любопытством и даже с некоторым смятением. Присутствие особи мужского пола, несомненно, нарушило вольный женский быт учительской. Так, одна из дам стала прихорашиваться перед зеркалом, но, наверное, наткнувшись взглядом на мое отражение, смутилась и свернула столь приятное действо, не докрасив рот. Вторая, молоденькая блондинка, влетев в учительскую и еще не ведая о моем существовании, с ходу принялась хвастать своей покупкой – кружевной комбинацией – и было потянула вверх подол серой шерстяной юбки, обнажая великолепное бедро в капроне телесного цвета. Однако на нее тотчас зашикали, указывая глазами в мою сторону:
– Светик, у нас мужчина!
Светик-семицветик торопливо одернула подол и бросила в мою сторону испуганный взгляд, не забыв залиться алой краской.
– Нет! Я ничего не видел! У меня… у меня, вы будете смеяться, зрение минус десять! А очки, представьте, я не ношу! У меня от них аллергия! – солгал я в панике, тоже отчаянно покраснев. Во всяком случае, моим щекам стало жарко.
– Браво! Вы истинный кавалер, – похвалила мою ложь седовласая дама, как потом выяснилось, учительница географии.
Завуч, увы, также оказалась дамой. После краткой процедуры знакомства она с жадным интересом спросила:
– Вы-то, надеюсь, балуетесь табачком?
– Бросил. Еще в детстве. Поставили в угол на два часа. И как отрезало. Не тянет до сих пор, – сообщил я чистую правду.
– Опять я одна. Словно Робинзон, в смысле курения, – вздохнула завуч и, смирившись с судьбой, сказала: – Сегодня можете ограничиться опросом, если, разумеется, к этому готовы. Словом, смотрите по обстоятельствам. А вообще-то, в вечерней школе, в отличие от дневной, главное – борьба за посещаемость. От нее, в сущности, зависит и сама успеваемость. И наша зарплата.
В последнем замечании крылось нечто мне непонятное, но я отгадку отложил на потом и стал снаряжаться к уроку – взял с полки журнал шестого класса и, проверив записи моего предшественника, приготовил карту Древнего Рима. До звонка еще оставалось время, и я, оставив свое оружие на столе, вышел в коридор, на шум, оказывается, присущий и вечерним школам. Если бы я не знал, где нахожусь, то принял бы его за филиал вокзала или фойе кинотеатра – настолько разнообразные ходили по нему люди. Вот прошел солидный мужчина в массивных очках с карандашом за ухом. Худощавый юнец прокрался мимо меня, шмыгая носом и поглядывая на дверь учительской. Ну чем не трамвайный заяц, скрывающийся от контролера. Следом за ним надменно проплыла на тоненьких каблуках симпатичная девушка в узкой юбке. Этот парень в клетчатом пиджаке – типичный студент. И много еще прошло их, разных, отличных друг от друга. Они растекались по классам. Там гулко хлопали крышки парт.
– Ну-ка, подвинься! Шлагбаум!
Смуглый насупленный верзила в ковбойке и кирзовых сапогах отодвинул меня плечом в сторону и прошагал в учительскую. Пока я размышлял: пропесочить ли грубияна за бестактность или не стоит начинать первый день со скандала, – верзила бурчал в учительской:
– Эмма Васильевна, в конце концов, будет у нас история? Или не будет?
Кто-то из женщин ответил:
– Будет у вас сегодня историк, успокойтесь! Он даже приготовил карту. Можете отнести в класс.
– Это я с удовольствием. А как ее звать? – буркнул верзила, впрочем не являя особого интереса.
Та же невидимая Эмма Васильевна поправила:
– Не ее, а его. – И обратилась к учительской: – Кто знает, как величать нового историка?
Я вошел и, обращаясь ко всем, с достоинством назвал свое имя-отчество, ну и фамилию, конечно.
Полная, с родинкой на щеке учительница (несомненно, Эмма Васильевна) кивнула на верзилу:
– Нестор Петрович, к вам дежурный из шестого.
Под дремучими бровями верзилы мелькнуло нечто отдаленно похожее на изумление. Мелькнуло и исчезло.
– Карту, – коротко потребовал верзила.
По школе раскатилась настойчивая электрическая трель – мой первый звонок на урок – и залетела к нам, в учительскую. Я беру классный журнал и деревянную указку. И ощущаю на себе взгляды коллег. Они смотрят на меня и словно чего-то ждут.
– Я пошел, – сказал я. А что еще я мог сказать?
– Ни пуха ни пера! – лихо воскликнула седая географичка, будто бы от имени всего коллектива.
– Спасибо, – ответил я вежливо, как и полагается воспитанному человеку.
– К черту! К черту! – вразнобой подсказали коллеги.
– Пошлите нас к черту. Ну, ну, смелей! Мы не обидимся, – подбодрила географичка.
– Если так… катитесь ко всем чертям! – произнес я, тронутый их вниманием.
И вот, вооруженный журналом и указкой, я открываю дверь шестого класса. В школе он самый младший.
А в классе, видать, все глухие – не слышали звонка. Мужчины и женщины – ну да, это же мои ученики – бродят между партами, кое-кто стоит ко мне спиной. У доски возится с мелом и тряпкой знакомый верзила. Тряпка почти незаметна в его лапе, будто он вытирает доску ладонью. Я жду у порога, когда они соизволят обратить внимание на такую мелочь: пришел учитель, черт возьми! – но люди, переговариваясь, продолжают разгуливать по классу. Но – наконец-то! – меня замечают, слава тебе господи.
– Новичок? – доброжелательно спрашивает розовощекая белесая дева, опоясанная по груди коричневой мохнатой шалью. – Садись за той вон партой. Там свободно. – И она указывает на первую парту, стоявшую перед учительским столом.
Меня приняли за нового ученика – вновь подвели рост и мой юношеский облик. Я едва не смеюсь – горько-горько, – но сдерживаю себя и начальственно кашляю:
– Кгхм! Кгхм! Здравствуйте, товарищи!
Верзила обернулся, рявкнул:
– Угомоняйтесь! Пришел историк!
Итак, я представлен, остается уточнить фамилию, имя и отчество. В учительской меня предупредили, мол, шестой самый великовозрастный в школе, но явь превзошла все ожидания: за партами там-сям сидели сорокалетние мужчины и женщины и выжидательно взирали на нового учителя.
– К-кто староста?
Я даже стал заикаться, озадаченный увиденным.
– Староста у нас Гусева, – заботливо подсказала девушка с шалью.
Но из-за первой парты уже сама поднялась ни дать ни взять традиционная бабушка. (Так мне тогда показалось.) Сейчас начнет рассказывать сказки: жили-были старик со старухой… И так далее.