– Спасибо, Астахова, за помощь и добрый совет. Я пошел. Вообще-то, я не большой любитель танцев, – сказал я тоном Эзоповой лисы, оставшейся без вожделенного винограда.
Мне и впрямь здесь никто не нужен, мне нужна только Лина. Я покинул танцплощадку, парк и пошел домой.
В среду мы обходимся без уроков. Этот день отведен для консультаций – помощи отстающим. А я к тому же разошелся, добавил свое новшество – опрос должников. Но в этот вечер мой класс был занят дневной школой – там собрали родителей своих, дневных школяров, и меня, обездомевшего, приютила Светлана Афанасьевна в своем седьмом.
Я деликатно устроился на одной из последних парт, вполголоса опрашивал своих задолжников и, слушая отвечающих, поглядывал на Светлану Афанасьевну. Она маялась с моим Ганжой. Пыталась извлечь из Григория скудные крохи знаний по роману Гончарова «Обломов». Они сидели в третьем ряду, возле окна. Временами до меня долетали их голоса.
– Ганжа, признайтесь: вы не читали роман. Что-то где-то слышали, кое-что кто-то сказал. По-моему, у вас об этой книге самые смутные представления.
– Светлана Афанасьевна, на этот раз вы не угадали. Можем поспорить. Только, чур, на интерес. Проиграю – хожу на все ваши уроки. Выиграю я – с вас поцелуй. Не хотите, и правильно делаете: вы бы проиграли. Я прочел его дважды. От корки до корки! Сначала от первой до последней. Потом, как евреи, от последней до первой. И даже законспектировал. Могу предъявить конспект. – Ганжа будто бы озабоченно похлопал себя по карманам. – Где же он? Кажется, потерял. Точно, где-то посеял. Да вы не расстраивайтесь! Я напишу еще. Сколько вам экземпляров? Два? Три? Лично для вас могу и четыре.
– Опять вы меня обманываете, Ганжа, – пожаловалась филологичка. – Вы не прочли и страницы. Это видно сразу, не читали.
– Значит, вы мне не верите? – спросил Ганжа, продолжая развлекаться.
– Ну как же я могу вам верить? У вас что ни слово, то неправда.
– Я вас люблю! – громко, на весь класс, выпалил Ганжа.
Мы все, остальные, остолбенели.
– Ганжа, перестаньте паясничать! – придя в себя, воскликнула Светлана Афанасьевна, заливаясь густым румянцем.
– Сказал Обломов Ольге Ильинской, – спокойно закончил Ганжа.
Ученики рассмеялись, и даже не выдержал я, учитель, улыбнулся, но тут же стер улыбку.
– Это не остроумно, Ганжа, – расстроилась учительница.
– Что именно? То, что сказал я? Или то, что сказал Обломов? – невинно поинтересовался Ганжа.
– Вы свободны! Не знаю, зачем вы пришли. Думаю, вам не консультация была нужна, а лишняя возможность развлечься, – печально произнесла Светлана Афанасьевна.
Я не видел, не слышал: мирно или с новыми ужимками покинул он класс – меня отвлек голос Нелли.
– Леднева! А вы-то здесь зачем? Я вам не назначал. По-моему, у вас с оценками все в порядке. Относительно, разумеется.
– Вот потому я и хочу исправить тройку на пятерку, – сказала Леднева и почему-то смутилась.
Что ж, ее стремление было похвальным. Человек должен стремиться к совершенству. И я, наверно, не такой уж плохой педагог, если моих учеников сжигает благородный огонь. Я позволил себе немного поважничать и сказал, как говорят солидные доценты:
– Ну-с, голубушка, в таком случае посудачим о Парижской коммуне.
Начала Леднева очень прытко, будто стартовала в беге на сто метров, затараторила, но быстро сбилась – считай, захромала – и посреди дистанции запуталась в фактах и датах – я еле ее извлек из этого исторического клубка.
– Не получается, Нелли. Давайте отложим до лучшей поры, – предложил я незадачливой ученице. – В конце концов, тройка тоже положительная оценка.
– Но меня она не устраивает, по вашему предмету я хочу учиться на пять, – возразила Леднева. – И я учила, только…
Нелли умолкла, точно споткнулась, потупила глаза. Щеки ее пылали, еще немного – и мне понадобится огнетушитель. Она была не готова и потому непонятно, ради чего ей понадобилась эта очевидная авантюра. Девушка вроде серьезная, не чета Ганже или Ляпишеву. Однако и не из тех, кто рвется в отличницы.
– …учила, да только недостаточно, – закончил я как бы за нее.
– Я хотела сказать: только почему-то все сразу вылетело из головы. Вы посмотрели, и все, – закончила она за себя упавшим голосом.
– Ступайте, Леднева! Сделаем вид, будто вы не приходили. Пусть это останется между нами.
Но в общем-то, я был доволен – мои должники заполнили белые пятна в своих знаниях. С этого дня проштрафившиеся отвечали в среду. Система моя пришлась учащимся по душе – она их устраивала.
И вот я как-то вызываю к доске Викторию Коровянскую – наше справочное бюро.
Виктория кротко опускает ресницы.
– Нестор Петрович, я отвечу в среду.
– Садитесь, двойка!
– Нестор Петрович, вы забыли! У вас теперь новое правило: не выучил, приходи в среду, – напомнила Коровянская, забавляясь и приглашая к веселью весь класс: полюбуйтесь, экая у нашего учителя дырявая память.
– Это не правило, а всего лишь моя собственная метода, и, возможно, ошибочная. Но в любом случае она не для вас.
– Почему? Разве я не такая, как все?
Она удивлена, очень удивлена, и в первый момент забывает о древнем оружии дам, действенном и по сей день, – горючих слезах.
– Вы нигде не работаете, Виктория. Вы – иждивенка. Мой сосед и друг Федяша так исчисляет время: одно время, два время… У вас времени десять штук. Могли бы, как это ни тяжко, оторваться от своего сладостного безделья и малость полюбопытствовать – заглянуть в учебник: «А что мне было задано на дом?»
– Но как вы узнали, ну, что я уже не работаю? Ведь я принесла справку. – Коровянская смотрела на меня со смесью ужаса и восторга, точно я оказался монстром, проникающим в мысли других людей.
– Да, вы устроились в ателье, взяли справку, а на другой день уволились по собственному, разумеется, желанию, – сказал я, поддерживая свое мистическое реноме.
А как я узнал? Мне сказал Петр Тимохин, вернее, остановив возле учительской, подал бумагу.
– Вот прочтите. Это моя анонимка, – сказал он, вручая листок из тетради.
Я прочел:
«Классному руководителю 9-го „А“
тов. Северову Н. П.
от тов. П. В. Тимохина
Ананимка…»
– Анонимка пишется через «о». – Я достал из кармана шариковую авторучку и исправил букву.
– Это меняет смысл? – встревожился Тимохин.
– К сожалению, нет. – И я пошел дальше по тексту.
«В то время, как мы все, не жалея, вкалываем, учащаяся Коровянская В. А. является скрытой тунеядкой, прикрываясь справкой, как этим, сами знаете, листом. Прошу принять меры, т. к. имею к тов. Коровянской В. А. личный очень большой интерес».
– А где же подпись? – спросил я машинально.
– Нестор Петрович, это же анонимка, – напомнил с укором Тимохин.
– Верно. Я забыл. Анонимка так анонимка. За что вы ее не любите? Коровянскую? Она вам не угодила чем-то? Или просто не по душе?
– Нестор Петрович, все наоборот! Я ее люблю! – Тимохин застенчиво потупил взор. – Почти как самого себя. Она же особая, о всех знает все! Я бы так не сумел, – пояснил он восторженно.
– Любите и потому накатали анонимку. Да, любовь действительно зла. Сказано точно. – Я вздохнул, вспомнив о своем.
– Я не со зла, я от добра, – возразил влюбленный. – Для нас с ней. Понимаете, я на ней женюсь. И что тогда будет? Жить вдвоем на одну зарплату? Не-е, я категорически и бесповоротно не согласен!
– А ей это известно? Что вы любите и собираетесь жениться?
– Я еще не признавался, готовлю сюрприз. – Тимохин заговорщицки приглушил голос. – Пока это между нами. Как мужчина с мужчиной. Нестор Петрович! – вдруг он воскликнул встревоженно. – Что же получается? Если она об этом не знает, выходит, знает не все?!
– Действительно, не все, – подтвердил я, сдержав улыбку. – Придется вам заново взвесить свои чувства.
– Ничего себе хохма! – Открытие его озадачило, Тимохин поплелся в класс, размышляя о другом сюрпризе. Пока он готовил свой, Виктория, сама того не ведая, преподнесла ему свой собственный.
Таких, как она, в школе несколько человек. Они перебрались из дневной школы в нашу, вечернюю. Здесь им вольготней – растворившись среди рабочих парней и девчат, они легко переползают из класса в класс.
– Устроитесь на работу – милости просим. А пока у меня нет такой ученицы, – говорю я Коровянской, завершая на этом уроке свой приговор.
Виктория наконец вспоминает о своем оружии и пускает в ход слезы. Они хлынули на меня целой Ниагарой. Но поздно.
Я держусь стойко, изо всех сил, разве малость отступил назад, дабы не промочить ноги. Туфли мои, признаться, не того, каши не просят только по одной причине: это уже стало банальным – есть кашу, но от иного продукта они бы явно не отказались. Коровянская исподтишка следит за мной и всхлипывает. Хорошо, я заметил этот взгляд исподтишка, из-за засады, иначе бы дал слабину.
В наш поединок встревает Тимохин, он поднимается над партой и обвиняет меня грозно:
– Нестор Петрович, вы довели девушку до слез! Не будь вы моим учителем, я бы вызвал вас на дуэль. Но боюсь, вы поставите двойку.
Коровянская умолкла, остановив слезопад, будто завернула кран, и с интересом уставилась на своего защитника.
– Тимохин, да, я вам поставлю двойку, но лишь в одном случае: если вы не выучите урок. А сейчас скажите честно: я, по-вашему, был не справедлив? – спросил я, намекая на наш недавний разговор.
– Вы поступили справедливо, но не совсем правильно, – замысловато ответил Тимохин и сел на место.
Я окидываю класс строгим хозяйским оком и железным голосом говорю:
– Но вернемся к нашей теме. Кто храбрый? Кто ответит на этот вопрос?
Нелли поспешно поднимает руку, стараясь опередить возможных конкурентов. Какой она упорный человек! Если у меня появится возможность оделить ее пятеркой, я сделаю это с особым удовольствием.