Нелли понурила голову. Моя союзница – суровая атмосфера учительской – давила на ученицу. Сюда вызывали на расправу двоечников, нарушителей дисциплины и прогульщиков.
– Нехорошо, нельзя так, Леднева! Никуда не годится.
– Я знаю. У вас образование, а я…
– Не в этом дело, Леднева. Не в аттестатах, дипломах и прочих документах.
Я хотел поставить в пример Светлану Афанасьевну и Ганжу, но вовремя затормозил: сие касалось только их двоих. Да и кто знает, каков будет у этой истории финал. Для него, для нее…
– Как бы вам сказать…
Я не знал, с какого бока подступиться к теме, знакомой мне лишь по книгам и фильмам.
Географичка ткнулась носом в газеты, уронила на пол очки. Я подошел, поднял этот хрупкий инструмент, он, к счастью, был цел.
– Закончился вечер? – встрепенулась старушка и беспомощно зашарила перед собой, искала очки.
– Спите спокойно. Полковой оркестр только что грянул мазурку.
Я отдал очки и вернулся на место.
– Поймите, Нелли, есть ценности важней бумаги со штампами и печатями.
– Я понимаю, – убито прошептала Леднева. – Но что поделаешь, если вы такой красивый!
– Я красивый? Я-то? Да я форменный урод! Ну и ну! Вы меня рассмешили.
Вот в чем дело! Наивная девушка глубоко заблуждалась, принимая меня за писаного красавца. Как педагог, я обязан ей указать на эту ужасную ошибку.
– Нет, красивый! Только не знаете сами, – возразила Леднева.
– Ошибаетесь, Нелли! Кому это знать, как не мне? Будь я красив, я бы вам об этом сказал первой. Не верите? Хорошо, повнимательней присмотритесь к моему носу. Он же утиный. А уши? Вы когда-нибудь видели такие большие уши? Настоящие лопухи!
– Нестор Петрович, у вас самые лучшие нос и уши на земле. А какой вы маленький! Вы даже не представляете, как мне хочется взять вас на руки. Я бы так вас берегла, Нестор Петрович, милый!
Нелли придвинулась ко мне и, наверно, невольно, всего лишь на единственный и небольшой шажок, но я отступил, глядя с опаской на ее могучие руки. Такие руки, вероятно, играючи швыряют мешки с цементом и таскают каменные плиты, коими устилают мостовые, и мои пятьдесят шесть килограммов для них не тяжелей сухого осеннего листочка.
– Нелли, я вполне серьезно утверждаю: влюбляться в такого человека, как я, по крайней мере неразумно. Просто незачем. Не стоит. Ну меня, Леднева!
– Нестор Петрович, значит, вы совершенно не представляете, какой вы взаправду? – удивилась Нелли. – Такой хороший, такой хороший! Вот сейчас вы отговариваете меня, а почему? А потому, что прежде всего заботитесь обо мне.
И она начала расписывать, какой я потрясающий человек. Я даже заслушался. Оказывается, я обладаю скопищем всевозможных достоинств, да не ведаю этого. Жаль, нет здесь Лины. Не мешало бы послушать и ей.
– Если не верите, спросите у наших девчонок, – убежденно доказывала Нелли.
Ее взволнованная речь разбудила географичку, та подняла голову и сделала замечание:
– Девушка, не спорьте с учителем. Учитель всегда прав.
Старушка не знала, о чем идет спор, тем не менее сочла нужным поддержать молодого, неопытного коллегу.
– Идите, Нелли, потанцуйте. Вечер подходит к концу. Мы будем с вами настоящими добрыми друзьями.
Она сделала несколько шагов к выходу и обернулась.
– Нестор Петрович, может, мы пойдем в кино? В следующее воскресенье… Как друзья.
Она смотрела на меня с такой надеждой, и я уступил:
– Добро, Нелли, мы сходим в кино, действительно как друзья.
Не знаю, правильный ли я выбрал ход или свалял дурака, но коль обещал, придется Нелли пригласить в кинотеатр.
Потом я вышел в коридор. Мимо меня бежали мои всполошенные ученики. Ляпишев, не сбавляя прыти, крикнул:
– Нестор Петрович, спускайтесь в буфет! Там аттракцион невиданной щедрости. Устроил Тимохин!
– Осторожней. Или схлопочете мат.
– Положим, до мата еще играть и играть.
Я поставил черного ферзя на b3.
– Доигрались?
Маркин пытался укрыть покинутого всеми короля за жалкой пешкой – не вышло, я, как Ганнибал, бросил в атаку боевого слона.
– Действительно, мат! Как же так? Я все рассчитал наперед, выстроил эшелонированную оборону.
Маркин таращил глаза на клетчатую доску: мат был поставлен по всем канонам – не поспоришь. Тогда отставник извлек из необъятных карманов пиджака столовую ложку и флакон с темно-желтой жидкостью. Валокордин? Ничего подобного! В комнате остро пахнуло коньяком.
Он опрокинул содержимое ложки в рот. Пополоскал рот, проглотил, шумно выдохнул и пояснил:
– Его принимают в качестве лечебного средства. Не верите, покажу рецепт.
Я перевернул доску и бросил в нее горсть деревянных фигур.
– Хоть одну партию, – попросил Маркин. – Нельзя же в самом деле так! Без реванша.
Но меня ждала школа и некоторые непутевые ученики.
– Егор Мефодьич, представьте: вы немец, но живете в нашей стране или, скажем, на островах Тристан-да-Кунья. И вы не знаете родного языка, калякаете на местном. Что бы вы сделали в этом случае? – спросил я, поднимаясь из-за стола.
– Не знаю, как на островах Тристана и Куньи, но в других местах я бы выучил родной язык, в лепешку разбился, а овладел. Даже в Антарктиде! – твердо ответил бывший полковник, словно перед ним стояла боевая задача.
Можно подумать, человек появляется на свет ради одного: без устали бороться с подвохами. Тебе их забавница-жизнь подбрасывает на каждом шагу, твое бытие похоже на бег с препятствиями. Стипль-чез! Преодолел, едва отдышался, а перед тобой очередной барьер, и надо бежать дальше.
Вчера меня атаковала учительница немецкого языка Дина Юрьевна:
– Нестор Петрович, вы обещали поговорить с Функе, но ваш воз так и не сдвинулся с места. Сегодня я ему, то есть Карлу, снова отмерила двойку. Это какой-то сюр: ставить двойки немцу за полное незнание немецкого языка. Представляете, вместо «цукер», то есть сахар, он произносит «цускер»! И так повторяется каждый раз, сколько я с ним ни билась.
– К понедельнику все будет орднунг, – пообещал я, мобилизовав свой школьный немецкий, уже забытый, далекий. – Можете его ауфштейн из-за парты и геен к доске. Кажется, ди Тафель.
– Ну чем вы лучше Функе? Такой же цускер, – огорчилась Дина Юрьевна. – Но я вас прощаю! Только поговорите с этим горе-немцем как следует, постарайтесь ему прочистить мозги.
Я уже с ним говорил, прочищал, и не раз, однако, как выяснилось, родной язык так и остался для Карла всего лишь досадной морокой, и сегодня я, дождавшись большой перемены, отправился искать нерадивого ученика. Нашел его в школьном буфете, по наводке всеведущей Коровянской. Функе пил кефир и закусывал булкой в компании с Ганжой и семьей Ледневых.
– Надеюсь, я не испортил вам аппетит? – пошутил я, возникая возле их столика.
– Что вы, Нестор Петрович, совсем наоборот! Когда приходит друг, хочется есть и есть, и как можно больше, – с жаром возразила Нелли и, подтверждая это, откусила от сдобной булки ее солидную часть.
– А чего ты набиваешься Нестору Петровичу в друзья? Он твой учитель, – напомнил ей Леднев, а мне сказал виновато: – Вы уж ее извините, она росла без матери. А я все время в рейсах.
– Мы с Нелли действительно друзья, – подтвердил я, заступаясь за его дочь. Но дабы о нас не подумали ничего предосудительного, добавил: – Вы все мои друзья. – И сел на свободный стул.
– Мы даже пойдем в кино, – с гордостью оповестила Нелли всех присутствующих.
– Ну и дела?! – поразился Леднев. – Только, Нестор Петрович, я должен вас предупредить как отец, ее отец: если фильм про войну, она будет ахать и щипать вашу руку. От страха. «Ой-ей-ей, его сейчас убьют», – передразнил он дочь.
– Это было только раз, я не удержалась, – смутилась Нелли. – Нестор Петрович, а что взять вам? Может, столовой колбасы? Я сделаю бутерброд. В буфете есть винегрет, он свежий.
– Не беспокойтесь, меня интересует только Функе. Я буду вас ждать в учительской, насытитесь, подойдите – нам следует кое-что обсудить, – сказал я Карлу.
– Говорите здесь. Мы сейчас уйдем. Мы поели, – засуетился деликатный Леднев и поднялся, прихватив со стола плавленый сырок. – И ты, Нелька, и ты, Гришка, вставайте, много есть вредно.
– Карл, приятного тебе десерта, – прежде чем уйти, пожелал Ганжа и подмигнул, нет, не ему, а мне, педагогу: мол, мы-то с вами знаем, что сейчас будет.
– Да, десерт! – с гордостью подтвердил Функе, не заметив подначки. – Нестор Петрович пришел меня хвалити. Правда, Нестор Петрович? – И он перевел на меня засиявшие глаза.
– За что же я должен вас хвалить? – спросил я с искренним любопытством.
– Та ж за четверку. По той географии. Наталья Борисовна мне казала: кажу Нестору Петровичу: вы, Карл, – гарный ученик. Она не казала? – забеспокоился Функе.
– Если учитель обещал, значит скажет, – произнес я строго. – Но по немецкому у вас три двойки. Одна за другой, как из печи.
– Нестор Петрович, тилько подтяну химию и…
– Функе, никаких тилько, – перебил я сурово. – Я только что не ползал на коленях, уговорил Дину Юрьевну предоставить вам шанс. Иначе у вас в четверти будет двойка. В общем, в понедельник последний и решительный бой: она вас спросит. Поэтому в воскресенье, то есть завтра, вы утром встаете, желательно пораньше, и после завтрака сразу за учебник! И так весь день, с короткими перерывами на обед и ужин!
– Я завтра не можу! Мне грати в футбол! – заартачился Функе.
– В футбол?! – изумился я. – Функе, голубчик, чем заняты ваши мысли? Немецкий язык – язык Гёте и Шиллера! – Я повторил не раз говоренное и, внося в этот старый тезис свою лепту, прибавил: – Это и язык братьев Гримм!
– Нестор Петрович, у нас принципиальный матч. Наш цех против кузнечного. – От волнения Функе перешел со своего суржика на чистый русский. – Мы их в выходной, в прошлый, задрали, как мальцов, счет три – два. Они теперь роют землю, хотят отыграться и, если мы свалим, разнесут по всему заводу, будто мы боимся кузнецов. Будто нам в тот раз пофартило. И еще, но это между нами, жене моей ни слова… – Он подался в мою сторону и понизил голос: – У нас такая традиция. Те, кто продул, победившим ставят пивко. Смекаете? От пуза!