Отряды разошлись по квадратам, звенья по улицам. Мишкино — прочесывало Ленинскую. Мишке-толстому повезло. Ему, как вожатому, доверили миноискатель, и он шел гордый, изучая землю волшебной палочкой. Ребята с завистью поглядывали на своего вожатого: им бы такую штуку. Но не просили, знали, не даст. У него перед ними преимущество: «штиль» на «барометре поведения», а у них «буря», «ветрено». Что же, Мишке-толстому самому себя лишать преимущества? Нет уж. Он пользуется им по праву и права своего никому не уступит.
В наушниках запели комарики. Мишка-толстый замер, покраснев от волнения.
— Лопату, — крикнул он и сам, не доверяя другим, стал копать.
Лопата звякнула. Глаза у ребят загорелись: неужели нашли что-то? Колпак какой-то. Мишка-толстый поддел его лопатой, и ржавая немецкая каска, как череп, сверкнула на ребят двумя пробоинами во лбу.
— Сокровище, — фыркнула Оля.
— Клад, — хихикнула Поля.
И все звено покатилось со смеху.
Мишка-толстый хотя и смутился, но виду не подал. Повел звено дальше. Вдруг остановился и спросил:
— А Лида где?
Увлеченный поиском, он и не заметил ее отсутствия. Звено переглянулось: действительно, где? Они всю ночь пробегали и то выспались. А Лида, наверное, с вечера завалилась спать. Неужели спит еще? Или косы расчесывает?
Саша Павлов вызвался разбудить.
— Давай, — сказал Мишка-толстый.
Но Лиды дома не оказалось. Саша Павлов вышел в коридор, вдруг откуда-то сверху его позвали:
— Са-ша!
Поднял голову и обомлел. Из чердачного люка на него смотрела страшная резиновая рожа. Но голос у рожи был знакомый, Лидкин.
— Ты чего там, а? — спросил Саша Павлов.
— Лезь, — поманила Лида, — узнаешь…
Саша полез и очутился в светелке, маленькой чердачной комнатенке, где Лида учила уроки. В маске, с трубкой-хоботком, она была похожа на маленького слоненка. Саша засмеялся сравнению.
— Не смейся, — сказала Лида в трубку, — подержи лучше.
Лида дала Саше Павлову трубку и легла на пол. Подышала и встала. Саша Павлов рассердился:
— Нашла заботу. Мы там клад ищем, а она тут, как дура, спектакли разыгрывает.
— Дуракам счастье, — сказала Лида в трубку и сняла маску. — Я не шучу. Я дура — и мне счастье. — Может, поделишься?
— Может, и поделюсь.
— «Может», — передразнил Саша Павлов, — а может, мне не нужно твое счастье.
— Нужно, — сказала Лида убежденно, — тебе, Мишке-толстому, Оле и Поле, всем…
— Да ты о чем?
— О сокровищах.
— О сокровищах? Ты знаешь, где сокровища? — Саша Павлов засмеялся.
Лида смотрела тревожно и загадочно.
— Может быть, — сказала Лида, — ночью, когда ты чемоданы на вокзал провожал, я тоже не спала.
Саша Павлов опешил: ай да Лидка!
— Ну и что? — спросил он.
— Ну и видела, как один человек ящик с мороженым в Снежке утопил.
— Ненормальный, да? — спросил Саша Павлов.
— Не знаю, — дернула плечиком Лида, — может, и не с мороженым. Посмотреть хочу. — Лида загорелась. — Давай вместе: я нырять буду, а ты трубку от противогаза держать.
— Не лето, — сказал Саша Павлов, — закоченеть можно.
— А я жиром намажусь, — сказала Лида, — рыбьим.
В Саше Павлове заговорило мужское самолюбие. Чтобы девчонка ныряла, а он стоял и смотрел?..
— Нет, — сказал он, — лучше я намажусь. А ты трубку подержишь.
Лида сразу согласилась. Честно говоря, она не очень верила в себя, как в «моржиху».
Они спустились с чердака и побежали к реке.
А тем временем Кобра, собака-сыщик вожатого Долгого, кружила возле разрытой могилы.
— Кобра, след! — кричал Воронок и совал под нос собаке спичечный коробок. Кобра, понюхав, недовольно фыркала.
— Подожди, — сказал Долгий и тоже понюхал. — Не возьмет. Коробок табаком пахнет. Где нашел?
Воронок показал место, где лежал коробок.
— Есть, — сказал Долгий, — спичка, — и поманил Кобру.
Осторожно, двумя палочками, поднял обгоревшую спичку и дал понюхать собаке.
— Кобра, след.
Кобра повела мордой по земле, радостно взвизгнула и посмотрела на Долгого.
— Приглашает, — сказал вожатый, — пошли.
И они пошли все скорей и скорей, стараясь не отставать от собаки. А если отставали, Кобра оборачивалась и сердито рявкала.
«Скорей!»
Увлеченные преследованием собаки, ни Долгий, ни Воронок не видели, как из кустов выскочила черная фигура и, кудахча, как курица, побежала следом.
Это была Суматоха.
Кобру они нагнали возле базара. Она сидела на задних лапах и, как гипнотизер, пристально смотрела на дядю Оскара, продавца мороженого. Воронок, тяжело дыша, посмотрел туда же: дядя Оскар вор? Не может быть. Ни разу никого не обсчитал. На слово верил… И всегда с улыбочкой: «Не угодно ли эскимо? Пломбир? Ленинградское?» Воронка тошнило от того, как он подлизывается к покупателям.
Долгий достал свисток и тихонько свистнул. Подошел дядя Толя, участковый. Долгий показал коробок.
— Его, — сказал дядя Толя, участковый, и кивнул на дядю Оскара.
Долгий удивился:
— На нем ведь не написано.
— Ну как же, — сказал дядя Толя, участковый, — вот «пять р.», «семь р.», «двенадцать р.». Итого «двадцать четыре р.». Дневная выручка. Он всегда на коробке записывает.
Подошли к дяде Оскару.
— Твой? — спросил дядя Толя и показал продавцу коробок. Дядя Оскар расплылся в улыбке:
— Спасибо, мой…
Но дядя Толя смотрел строго, и дядя Оскар Георгиевич побледнел:
— Нет. Показалось. Не мой.
— Давай, — сказал дядя Толя, участковый, кивнув на собаку.
— Кобра, след, — сказал Долгий.
— Гражданин Маслюн, прошу следовать за мной, — сказал дядя Толя, участковый.
Дядя Оскар засуетился.
— Не могу… так как… при исполнении…
— Исполнение ваших обязанностей будет возложено на других, — строго сказал дядя Толя, участковый. — Пройдемте.
За ними увязалось чуть не полбазара. Суматоха успела поработать языком: мощи ищут… за милицией тоже глаз нужен, как бы не присвоили…
Саша Павлов, жирный, как блин, нырял с лодки. Нырнул раз и чуть не взвыл, окунувшись в холод. Рыбий жир не спасал. Может, мало намазался? Вылез, натерся и снова нырнул. Дыша в трубку от противогаза, осмотрелся и чуть не задохнулся от крика. Нашел, что искал. Вынырнул, сорвал маску, сказал:
— Есть… свинцовый…
С моста закричали:
— Эй, на лодке!
Саша Павлов поднял голову и обомлел, узнав Долгого, Воронка, Кобру… Она привела сюда первых двух и на мосту потеряла след.
Вот как! Он, оказывается, при публике нырял. Ну теперь от мамы пощады не жди: осенью, в Снежке, какой ужас! И в постель. И горчичники. Да, ужас… Саша Павлов схватил штаны, рубашку и стал одеваться. Может, успеет скрыться, пока на мосту не так много свидетелей? Но к ним на всех парах уже летел милицейский катер. А по суше к месту происшествия под конвоем дяди Толи, участкового, и толпы нехотя семенил дядя Оскар Маслюн, продавец мороженого, «сладкий» человек.
Вскрытие «мощей» не стали откладывать. Выудили гроб — он на мели лежал, на грош дела — и притащили на школьный двор. Дали знать Егору Егоровичу и дальше, по начальству…
Егор Егорович, прибыв, скомандовал:
— Пили.
Воронок и Генка Юровец взялись за ножовки. Толпа замерла. Суматоха, крестясь, упала на колени. Из гроба потянуло тленом. Крышка отвалилась, и толпа, смяв пильщиков, нависла над гробом.
— Чудотворица наша… — заголосила Суматоха и вдруг под хохот толпы, как ужаленная, отпрянула от гроба. — Сатана… сатана… сатана!..
В гробу лежал скелет собаки.
«У пса под хвостом», — вспомнил Егор Егорович и поковырял палкой. Над школьным двором разлилось бриллиантовое сияние. Толпа ахнула.
«Не соврал лакей, — подумал Егор Егорович, — а вот как его внучатый племянник Мацук про бриллиантовый гроб проведал — следствие выяснит». Крикнул:
— Долгий!
— Я, — сказал вожатый.
— Возьмешь ребят и в банк. — Посмотрел на дядю Толю, участкового, и добавил: — Он проводит.
СЫН БРАКОНЬЕРА
Родители бывают разные. Хорошие и… не очень. Но все дети, без различия, любят своих родителей. Женька Орлов, ученик 7-го класса зарецкой школы, пионер отряда имени Гагарина, не был исключением из их числа. Он тоже любил своих родителей. Но тут надо сделать оговорку. Любовь, как и родители, тоже бывает разная. Одних родителей дети любят любовью гордой, чистой, открытой. Родителей похуже дети тоже любят, но любовь у них другая. Они как бы стыдятся этой любви и любят родителей, жалея и даже ненавидя их за то, что они не такие хорошие, как другие. Не могут бросить пить, не могут быть честными, щедрыми, смелыми.
Гриб в семействе грибов вырастает грибом. Человек в семействе людей тоже вырастает человеком. Но если гриб, выросший среди грибов, ничем не отличается от своих сородичей, то человек, выросший среди людей, не всегда разделяет судьбу своих предков: в семье вора может вырасти честный человек, в семье честных людей — вор. Это потому, что человека, выросшего в семье людей, воспитывает не одна семья, а много разных школ: детский сад, сама школа, пионерская дружина, а еще кинотеатр, клуб, театр, музеи, кино, радио, телевидение, улица, библиотеки… Но, самая главная школа — это семья.
Мечта о том, чтобы стать летчиком, капитаном, инженером, приходит потом, а сперва все дети, пока маленькие, на вопрос, кем будут, отвечают:
— Как папа, слесарем.
— Как мама, дояркой…
Женька Орлов тоже так отвечал, когда был маленьким, но в отличие от своих сверстников ограничивал информацию о планах на будущее всего двумя словами: «Как папа», не уточняя профессии родителя. Раз, правда, он ее уточнил себе на горе.
— Женя, кем ты будешь? — спросила у него тетя-попутчица, когда они ехали на пароходе.
— Как папа, — сказал Женя, — помощником.
— А, — засмеялась тетя, — человеком на побегушках.
Женя обиделся за папу. «Человек на побегушках», скажет тоже. И если тетя заговаривала, молчал, насупившись.