— Папа!
Орлов-старший вздрогнул и остановился, узнав голос Орлова-младшего. Обернулся и увидел Женьку.
— Ну?
— Папа, ты не сердись, ладно? А ружье вот, передай тому, толстому. И скажи, пусть не приезжает больше. Скажешь, да?
Орлов-старший отвернулся. В глазах у него защипало.
БОЛЬШАЯ ПОЧИНКА
В середине июня в Зарецке, купаясь в Снежке, утонул иностранный турист. А так как все чрезвычайные происшествия в городе непременно случались на глазах Мишки-толстого, то и этому случаю он был законным свидетелем.
День, а то и два зона пионерского действия «Восток-1» жила Мишкиными воспоминаниями о трагическом событии.
— Он — во! — Мишка-толстый вытягивался и, касаясь рукой макушки, показывал, какой длины был утонувший. — Нос, как у ястреба, колесом. Уши, как у волка, торчком. А одного уха… — Мишка-толстый для эффекта понижал голос, — одного уха… совсем нет!..
Он знал, на что бил. Слушатели ахали. Отсутствие уха поражало их больше, чем гибель того, кто когда-то владел им.
Нарисовав словесный портрет утопленника, Мишка-толстый переходил к описанию самого факта утопления, из которого явствовало, что, не запутайся он в штанах при раздевании, этого факта могло и не быть.
Но тут слушатели насмешливо переглядывались и расходились. В Мишкино искусство спасать утопающих верилось плохо, хотя он и плавал не хуже других. Все знали, Мишку-толстого на воде «жир держит». Опровергнуть это и доказать, что не жир, а мускулы, Мишке-толстому не удавалось даже на кулаках.
…И только один слушатель — застенчивый, белобрысый Леша Помазанцев, внук уличного старожила дедушки Помазанцева, — не изменял Мишке-толстому, Ходил за ним по пятам и жадно внимал Мишкиному рассказу об одноухом утопленнике. Дело в том, что этого одноухого он знал. Кажется, знал. Вот это «кажется» и заставляло Лешу мозолить глаза Мишке-толстому, а Лешино сердце тревожно замирать всякий раз, когда речь заходила о потерянном ухе.
У того, Лешиного знакомого, на месте уха был черный пластырь. И если это он утонул, откуда было Мишке-толстому знать, что под пластырем? Сам-то он знал это от дедушки Помазанцева.
И вот раз, когда Мишка-толстый дошел до уха, Леша, перебив рассказчика, заметил:
— Откуда знаешь, что одноухий? У него на ухе пластырь был…
Мишка-толстый странно переменился и подозрительно посмотрел на Лешу:
— А, и ты там был?..
— Ну, был, — уклончиво ответил Леша.
— Тогда чего спрашиваешь? Пластырь отклеился, когда откачивали. Был, а не видел.
Но Леша уже не слушал Мишку-толстого. Он со всех ног бежал домой, к дедушке, чтобы сообщить тому важную новость.
Лешу просто распирало от нетерпения поскорей поделиться ею с дедушкой — у него на это были свои основания, и он бежал, бежал, бежал…
Пусть бежит. В свое время мы его догоним. А сейчас вернемся к Мишке-толстому, который, растеряв слушателей, сидит на лавочке возле своего дома, теребит крылышко черных и жестких, как щетка, волос и стреляет глазами вдоль улицы: не случится ли чего? В карих глазах Мишки-толстого любопытство и обида. Любопытство вскоре гаснет ввиду непредвидящихся происшествий, обида остается. Мишка-толстый обижен на капитана Терехова, который под страхом исключения из пионеров велел ему держать язык за зубами и никому-никому — ни старшей вожатой Валентине Сергеевой, ни отрядному вожатому Долгому, ни председателю совета отряда Воронку, ни домашним — не рассказывать о таинственной находке — стреляной пистолетной гильзе, которую он, Мишка-толстый, подобрал на месте происшествия. Гильза выпала, когда собирали одежду утонувшего. Никто не заметил, а Мишка-толстый увидел и хотел отдать фельдшеру «Скорой», увозившей иностранца. Но не успел. Кто-то из зевак выхватил гильзу у него из рук. Мишка-толстый кинулся было в драку, но благоразумно отступил. Здоровяк зевака мог запросто положить Мишку-толстого на одну ладонь и прихлопнуть другою. Но Мишка-толстый не остался в долгу. Отбежал в сторону и погрозил зеваке кулаком. Зевака усмехнулся и, как медведь в берлогу, полез в подоспевший «газик». Автомобиль фыркнул и умчался. Мишка-толстый плюнул и, забыв о гильзе, побежал домой. В голове зрел план рассказа об одноухом утопленнике и таинственной гильзе… Вполне возможно, что одноухий прикончил кого-нибудь, а потом и сам, страшась возмездия… Одним словом, гильзе в рассказе Мишки-толстого предназначалась далеко не последняя роль. Но именно ей, гильзе, и не нашлось в этом рассказе места. Возле школы, на развилке двух улиц — Ленинской и 2-й Есенинской — Мишку-толстого нагнал знакомый «газик», из которого вылез знакомый зевака в …капитанских погонах. Мишка-толстый опешил: а он на него с кулаками. Капитан поманил Мишку и представился:
— Терехов… Из милиции… — Мишка испугался: задаст ему капитан за кулак!
Но о кулаке капитан даже не вспомнил. Показал бумажку, которую вынул из гильзы, и под страхом исключения из пионеров велел Мишке держать язык за зубами и никому, никому — ни старшей вожатой Валентине Сергеевой, ни вожатому Долгому и т. д. — не рассказывать о своей находке.
Что же это была за гильза? Гильза как гильза, стреляный пистолетный патрончик. Не в нем дело, а в том, что в этом патрончике было: клочок бумаги, испещренный таинственными буквами и цифрами. Пока капитан Терехов разбирается в них, а Мишка-толстый тоскует в одиночестве, мы успеем догнать Лешу Помазанцева и узнать, как воспримет дедушка Помазанцев принесенную внуком новость. Хотя нет, боюсь, что дедушку Помазанцева мы сейчас дома не застанем. Сегодня утром, в тот час, когда внук Помазанцев, развесив уши, слушал Мишку-толстого, дедушка Помазанцев срочно, по вызову, спешил в штаб зоны пионерского действия «Восток-1». Отправимся и мы туда.
Дедушка Помазанцев не взял ростом. «Дед-с-ноготок», — ласково дразнил его внук, который уже в недалеком будущем обещал перегнать дедушку в росте. «Мал да удал», — парировал дед, и это говорилось отнюдь не для красного словца. Застать дедушку Помазанцева сидящим сложа руки было так же невозможно, как увидеть шаровую молнию. Все знают, что такое явление возможно, а очевидцев, увы, раз, два и обчелся. Дедушка Помазанцев был удал не только в работе. Он был горазд и в выдумке. Недаром дедушкин двор в зоне пионерского действия Восток-1» в шутку называли ПКиО имени дедушки Помазанцева. Качели, карусели, гигантские шаги… Ходули, змеи, луки-самострелы… Все, о чем мечталось в детстве, было во дворе дедушки Помазанцева. Приходи хоть днем, хоть вечером — вечером даже интересней, дед электричества не жалел — и качайся, катайся, крутись, гоняй на ходулях в футбол, запускай змея с трещоткой, стреляй из лука в яблочко — да не в то, что на мишени, а в настоящее, собьешь — твое, дедушке Помазанцеву для гостей ничего не жаль. А раньше было жаль. Раньше, бывало, у деда Помазанцева зимой снегу не выпросишь. Да никто и не пытался. Дед, если просили что, прикидывался глухим и, приставив ладошку к уху, дурашливо спрашивал:
— Ась?..
И вдруг с приездом внука Помазанцева все переменилось. Дедушка Помазанцев стал добр и щедр, хотя на первых порах, тайком от внука, и скрипел зубами, глядя, как уличная саранча пожирает белый налив из его сада. А потом и скрипеть перестал, услышав, как внук хвастается:
— Мой дед знаешь Какой? Добрющий!
Дедушке Помазанцеву вдруг открылся секрет, как удержать при себе внука: притвориться добрым.
И он притворился. А потом так вошел в роль, что она стала его второй натурой: Лешиным гостям в дедовом доме ни в чем не было отказа.
Любовь к внуку исцелила деда от жадности. Но та же любовь едва не погубила внука.
Стыд не огонь, от него не сгорают. Кто это сказал? Ерунда, со стыда сгорают почище, чем от огня. После огня хоть пепел бывает, а от мальчиков и девочек, сгоревших со стыда, даже имени не остается. Был пионер Боря, стал «маменькин сыночек», была пионерка Вера, стала «папенькина дочка». И поделом, не хватайся за маменькину юбку, не держись за папины штаны.
Вот так же чуть не сгорел со стыда и внук Помазанцев, когда совет отряда имени Гагарина, он же штаб зоны пионерского действия «Восток-1», едва не присвоил ему прозвище «дедушкиного внучка». Но до этого мы еще дойдем. Сперва разберемся с дедом.
Когда в Зарецке не было водопровода, Ленинскую поил колодец: рубашка дубовая, шапка еловая, язык пеньковый… Этим «языком» «журавль» воду пил. Про то по Зарецку даже загадка ходила.
— Чем журавль воду пьет?
— Языком.
— Каким?
— Пеньковым, — отвечали те, кто выдерживал экзамен на сообразительность.
Где теперь тот силач журавль, шутя выжимавший двухведерную бадью с водой? Следа не осталось. Да и от самого колодца остался жалкий след. Рубашка поизносилась, шапка затерялась, стоит разинув рот, поблескивая в глубине свинцовой лужицей. И только ракита, древняя старуха, участливо простирает над ним свои ветки-руки.
Колодец, как человек, имел прозвище: конный. С этого прозвища все и началось. Красных следопытов зоны пионерского действия «Восток-1» удивило, почему конный. Колодец, сколько его помнят папы и мамы, поил только людей. Оказалось, папы и мамы помнят далеко не все. У дедушек и бабушек на прошлое память оказалась свежей.
— В гражданскую колодец кавалерию Щорса поил…
— Ого!
— В Отечественную — конников Доватора…
— Ого-го!
— Фронт держал…
— Скажете тоже… Колодец не солдат. На войне водой не воюют.
— Не попьешь — не повоюешь. Без воды на войне и пулемет не работник. У кого вода была, тот и фронт держал.
— А как немцы пришли?
— Спрятался.
Красные следопыты ахали:
— Как так? Куда?
— Под яблоньку. Наши, как отойти, колодец присыпали, сверху яблоньку посадили. Немцы, сколько ни искали, не нашли. Никто не выдал.
Вот вам и колодец. Его бы в музей, а он в непроезжем переулке зазря пропадает. Никто мимо не пройдет, никто колодцу спасибо не скажет. А за что? Воды он давно не держит, мохом порос, о прошлом у него на лбу не написано.