Вот он, Леша. А вот и дедушка, тревожно взирающий на запыхавшегося внука.
— Дедушка… ты знаешь… — Леша с трудом выталкивает слова. — Курт этот… Миллер… Он утонул, дедушка!
Дедушка Помазанцев кидается к Леше. Ну, конечно, потрясен и хочет знать подробности. Сейчас… Сейчас Леша все расскажет… И про Снежку… И про черный пластырь на левом ухе… Вот только переведет дыхание…
Леша поднимает на дедушку скорбные глаза и самому себе не верит. Лицо у дедушки сияет злой радостью:
— Утонул? Вот и хорошо… Вот и ладно…
— Дедушка, — ужасается Леша, — что ты такое говоришь?
— А что ж, — спохватывается дедушка Помазанцев, — все там будем… вот и он… — Дедушка гладит Лешу, не в силах унять дрожь в руке.
Леша не понимает: то ли огорчен дедушка смертью Курта Миллера, то ли рад ей? А если рад, то почему? Ведь Курт, хотя и немец, тоже был пленником у фашистов. Сидел с дедушкой в одном концлагере.
…Встреча двух друзей по несчастью — дедушки Помазанцева и Курта Миллера — была трогательной, но не совсем искренней, даже натянутой. Так встречаются люди, которые знают друг о друге нечто нехорошее, чего другим знать не следует. Миллер про дедушку Помазанцева знал, что тот, заискивая перед немцами, валял перед ними дурака, а дедушка Помазанцев про Миллера — что тот с той же целью выслуживался перед охранниками как фотограф. Для этого Миллеру в положенные часы выдавался «блиц» — фотоаппарат со вспышкой. «Блицкриг», зло шутили заключенные, таинственными путями узнававшие о военных неудачах гитлеровской армии, а самые смелые, правда с оглядкой, переиначивали «криг» на «крах», и выходило «блицкрах».
— О, Чуде́нок, Чуде́нок, — залопотал немец, увидев дедушку Помазанцева. Ему пришлось сложиться чуть не вдвое, чтобы обнять старого знакомого. — Чуде́нок, — повторил он, не разжимая объятий и не спуская глаз с мальчика, словно приглашая его разделить с ним радость свидания. — Чуде́нок… Так мы звали твой фатер…
— Дедушку, — поправил Леша.
— О, гросс фатер! — сияя улыбкой, воскликнул немец. — А я есть Миллер… Курт Миллер… А он есть… — немец похлопал дедушку по спине. — Он есть…
— Андрей Иванович Помазанцев! — поспешно и, как показалось Леше, сердито перебил дедушка гостя. Может быть, боялся, что немец снова назовет его Чуде́нком? Леша заметил, что дедушка всякий раз морщился, когда гость называл его этим именем.
— О, да, — подхватил Миллер, — геноссе Помазанцев. У меня для геноссе Помазанцев есть подарок… — Немец ощупал желтую кофту, порылся в огромных, как мешки, карманах и протянул дедушке Помазанцеву пачку фотографий. — То есть лагерное фото, — сказал он.
Леша с улыбкой потянулся посмотреть. Но дедушка Помазанцев посмотрел первым и вдруг сделался белым-белым, отчего черная борода его стала еще черней. Сердито осадил внука и вышел из комнаты. Леша никогда не видел его таким злым и растерянным. А немец сидел и улыбался, ничуть не удивившись тому, что случилось. Как будто даже ожидал этого.
Дедушки долго не было. Леша извинился и пошел его искать. Нашел на кухне. Дедушка сидел за столом, подперев голову рукой, а по дедушкиной бороде живыми капельками ползли слезинки. Леша онемел. Его никогда не унывающий дедушка плачет?
— Дедушка! — позвал Леша.
— А? — вздрогнул дедушка, наваливаясь грудью на лежащие перед ним фотографии.
Леша догадался: рассматривал фотографии и взгрустнул. Ему тоже бывает до слез грустно, когда он смотрит на мамину фотографию. Мама держит его, маленького, на руках и улыбается. Мама улыбается, а он всегда плачет, когда видит ее на фотографии. Так вот, наверно, и дедушка. Увидел себя молодого, несчастного, пожалел и заплакал.
Увы, не от жалости заплакал старый Помазанцев. Не от жалости, а от ненависти к тому себе, которого он увидел на миллеровских фотографиях. Вот он в лаптях пляшет перед эсэсовцами камаринского. Вот он на доске, перекинутой через бревно. На одном конце он, маленький, тщедушный, с вымученной улыбкой, на другом — хохочущий герр комендант: кто кого перетянет… А вот и совсем страшное: пленный Помазанцев грозно целится из автомата в других пленных. Автомат не был заряжен. Кому-то из охранников просто хотелось пошутить, но, поди, докажи теперь, как тогда было дело.
— Ты иди, я сейчас, — сказал дедушка Помазанцев Леше. — Только в магазин сбегаю. Угостить надо.
Дедушка Помазанцев убежал, а Леша остался один на один с немцем. Гость полюбопытствовал, чем Леша занимается в свободное время. Леша сказал, что он красный следопыт и изучает родной край.
— О! — сказал Миллер. — Это очень любопытно есть. Ответь, сколько машин за один час пропускает городской мост?
Леша пожал плечами.
— А сколько человек ваш город есть подписчик цайтунг «Правда», цайтунг «Труд», цайтунг «Красная звезда», цайтунг «Пионерская правда»?
Леша развел руками. Не мог он ответить и на то, сколько составов проходит через Зарецк за час, за шесть часов, за сутки.
— Это есть занимательный арифметик, — сказал Миллер, — а ты не есть красный следопыт.
Леша обиделся:
— Нет, я есть красный следопыт.
Миллер насмешливо поджал губы:
— О, нет. Быть красный следопыт — значит любить и знать свой край. Сколько есть магазин, мост, больница, завод, школа, пекарня… Сколько давать, производить товар, вещь айн минут, айн час, айн месяц, айн год…
— Я буду знать, — загорелся Леша. — Спасибо.
Он искренне благодарил Миллера за подсказку. Вот когда он утрет нос тем, кто сомневается в его самостоятельности. Только бы Миллер не проговорился. А зачем ему проговариваться? В городе его никто не знает, и он не знает никого, кроме дедушки. Побудет и уедет. Вот только, если в школу захочет зайти… Тогда Лешина карта бита. Миллер может и других научить «занимательной арифметике». Пусть учит. Леша все равно будет первым. Потому что раньше других возьмется за дело. Возьмется и будет лучше других знать родной край. Для начала по совету Миллера он решил узнать, сколько поездов проходит через Зарецк ежедневно, что везут и в каком направлении. Через день Миллер обещал зайти и познакомиться с Лешиной арифметикой.
Вернулся дедушка Помазанцев и принес бутылку столичной. Миллер обрадовался ей, как родной:
— О, русский водка, гут! гут!!
Лешу дедушка Помазанцев прогнал спать. Леша не возражал. Забрался на сеновал и заснул. Проснулся ни свет ни заря. Посмотрел на часы и ахнул: двенадцать! Вовремя проснулся. Начинались новые сутки. Пора было приступать к наблюдению. Леша вооружился дедушкиным биноклем, припасенным с вечера, распахнул чердачное оконце и вылез на крышу. Было тихо и лунно. Только и звуков, что взвоет, проснувшись, собака, гавкнет раз, другой на недосягаемое небесное лакомство, и снова покой. С крыши сеновала станция как на ладони. Конфетными огоньками мерцают светофоры. Как лезвия сабель, поблескивают в лунном свете рельсы. Чу, где-то грубо и коротко одна, без оркестра, рявкнула духовая труба. Леша по звуку догадался — шел товарняк, пассажирский гудит нежней. С юга налетел веселый железный гром. Замелькали пузатые вагоны с башенками. И пока гром удалялся на восток, Леша успел сосчитать цистерны. На тетрадном листе появилась первая запись: «7.6. 050. Ю. Н. 54». Она расшифровывалась так: седьмого июня в ноль часов пятьдесят минут на юг проследовал состав с нефтью в количестве пятидесяти четырех вагонов». Хорошо или плохо то, что он делает? Леша даже не подумал об этом. Взрослые обычно всегда все делали за него: мама, бабушка, дедушка Помазанцев… А когда ему, правда очень редко, случалось выполнять распоряжения взрослых, он выполнял их беспрекословно, не думая о последствиях. Ведь ему всегда и везде внушали, что распоряжения взрослых непогрешимы, забывая почему-то сказать, что взрослые тоже бывают разные — хорошие и плохие, а значит, и советы могут быть добрые и дурные.
Целые сутки провел Леша на сеновале, слезая лишь затем, чтобы поесть. Но и за едой он внимательно прислушивался к тому, что происходило на железнодорожном узле. Пели рожки сцепщиков… Перекликались маневровые паровозы… Эти звуки не интересовали Лешу. Но стоило вдали загромыхать бегущему через Зарецк составу, и Леша прямо из-за стола устремлялся на наблюдательный пункт.
На следующее утро сообщение было готово. Пришел Миллер, посмотрел, обрадовался и попросил у Леши копию.
— Для немецкий красный следопыт, — сказал он.
Леша обрадовался больше Миллера: его сообщение пойдет к зарубежным друзьям, ура!
Минул еще один день. Леша Помазанцев составил новое сообщение, но Миллер не пришел. Прождав его все утро, Леша вышел на улицу и от Мишки-толстого узнал потрясшую его новость: Курт Миллер утонул в Снежке. Сомнений в том, что это был дедушкин гость, у Леши не было. Не могли же сразу два немца туриста носить на левом ухе черные пластыри…
Что было дальше, уже известно: Леша помчался домой, оттуда по вызову в штаб зоны, где удивил ребят «Сообщением красного следопыта А. Помазанцева», а из штаба снова домой, где поразил дедушку печальной вестью. Поразил ли? Что-то не похоже. Сперва дедушка Помазанцев как будто даже обрадовался. Потом прикинулся опечаленным. Именно прикинулся, потому что от Леши не ускользнул блеск злой радости в дедушкиных глазах. Что же происходило с дедушкой Помазанцевым? Он и сам не мог в этом разобраться. Но подсознательно чувствовал, что не с добром явился к нему сосед по лагерному клейму-номеру. Дедушка Помазанцев носил на руке 000456 номер, а Курт Миллер 000457. Иначе зачем бы он стал, даря фотографии, напоминать ему о постыдных событиях в его жизни и вызывать из прошлого унизительное прозвище, которым наградили его фашисты: Чуде́нок?
— Эх, — сказал Леша, — жаль.
— Да, — протянул дедушка Помазанцев, — был человек, и нет.
— Не того жаль, — сказал Леша и тут спохватился. — Я не о нем. Я о другом.
— О чем же? — спросил дедушка Помазанцев.
— Сообщение не успел ему показать.
— Какое сообщение? — удивился дедушка.
— А, — сказал Леша, нарочно умаляя значение того, что он сделал, чтобы потом потрясти дедушку Помазанцева. — Так… Занимательная арифметика.