Все дедушки любопытны, как дети. Иначе почему говорят, что они впадают в детство? Дедушка Помазанцев не был в данном случае исключением.
— Покажи, — насел он на внука.
И Леша показал.
— Черновик, — сказал он, — беловик я в штаб отнес.
Леша в мыслях не держал, что дедушка Помазанцев будет так потрясен его сообщением красного следопыта. Ну, чего-то похожего он ждал, но такого, чтобы дедушка Помазанцев рухнул на крыльцо, возле которого они разговаривали, Леше и присниться не могло.
— Дедушка, что с тобой? Дедушка! — закричал Леша, глядя в безумные дедушкины глаза.
Но тот не отвечал. Тому наяву пригрезился концлагерь и немец в больших, как обручи, очках на тощем, как топор, личике. Вспомнить тошно, как донимал он Чуде́нка этой самой «занимательной арифметикой»: «Сколько поездов проходит через Зарецк ежедневно, что везут, в каком направлении?» Андрей Помазанцев выкручивался, как мог: да, он из Зарецка, да, Зарецк большой железнодорожный узел, но, честное слово, если он и бывал в своем городе на станции, то лишь в качестве пассажира. О том, сколько и каких поездов проходит через Зарецк, он сказать не может, потому что не считал, да и на кой они сдались господину офицеру, эти, виденные им, поезда, если они давно прошли, лучше он сыграет ему что-нибудь на гармошке…
Офицер-гестаповец хватался за голову.
— О-о! Чуде́нок… — орал он. — Вон… К черту!
«Хоть к черту, лишь подальше от тебя», — думал, скрывая усмешку, Чуде́нок-Помазанцев, ретируясь из комендатуры в барак.
…И вот его внук, Леша, добровольно отвечает на те самые вопросы. Нет, недаром, недаром сомневался он в Курте Миллере, не с добром он к нему пожаловал. Ишь чему научил внука. Что же делать? Что делать? Голова была, как в тумане. И вдруг, как луч солнца, сквозь туман пробилась мысль: бежать, лететь, мчаться, спешить, торопиться, и как можно скорей, туда, где людям помогают беречь военные и государственные тайны.
Дедушка Помазанцев вскочил — мрачный, решительный — и с Лешиным черновиком выбежал за ворота. Леша кинулся следом, но дедушка, услышав шаги, обернулся и погрозил пальцем: не велел уходить из дому.
Дедушка бежал, бежал и вдруг остановился как вкопанный. Зачем он бежит? Чтобы рассказать о Курте Миллере? Но ведь Миллер мертв, утонул. Он только что слышал об этом от внука Леши. Значит, что же? Значит, молчать — и точка!
Лицо у дедушки Помазанцева прояснилось. Он было повернул обратно, потом снова остановился, потоптался, потоптался и решительно двинулся по избранному ранее направлению. Курт Миллер мог быть не один. Мог подучить «занимательной арифметике» других простаков. Да и небезынтересно будет чекистам узнать, кто такой Курт Миллер. Он, например, его уже раскусил.
Дедушка Помазанцев опоздал. Чекисты и без него все знали. И то, что Курт Миллер после освобождения из концлагеря был арестован и судим по подозрению в предательстве товарищей по несчастью, но освобожден из-за недостатка улик. И то, что он давно не является гражданином ГДР, а живет в другой части Германии. И то, наконец, что, навестив дедушку Помазанцева, он обманул его и выдал себя за гражданина дружеской социалистической страны. Ну а цель, что ж, цель у него была двоякая: во-первых, прощупать дедушку Помазанцева, запугать и… Тут капитан Терехов, беседующий с дедушкой Помазанцевым, сделал паузу и махнул рукой. Но дедушка Помазанцев и без слов понял, что могло последовать за этим «запугать и…». Понял и зло усмехнулся: «Не последовало бы». На родине дедушка Помазанцев был храбрый.
— А, во-вторых, — капитан Терехов испытующе посмотрел на дедушку Помазанцева, — через вас войти в доверие к другим людям. Интересовался, поди, кто к вам в гости ходит и к кому вы ходите?
Дедушка Помазанцев молча кивнул бородой.
— Ну, вот, — продолжал капитан Терехов. — А тут ему подвернулся ваш внук Леша. — Капитан похлопал по черновику. — Другой бы подумал, зачем эта «занимательная арифметика» понадобилась иностранному гражданину, а ваш Леша — нет, он думать не привык. — Терехов строго посмотрел на дедушку Помазанцева. — Говорят, вы за него обо всем думаете, все за него делаете. За это вас будто из почетных друзей вон…
Дедушка Помазанцев ужаснулся: надо же, обо всем знают! И поспешно вступил в разговор.
— Не насовсем, товарищ капитан, не насовсем, — он поднял три пальца, — только на три месяца.
— Ну, значит, будет время подумать, — усмехнулся капитан Терехов. — До свидания, желаю успеха.
Домой дедушка Помазанцев возвращался довольным, что беда, грозившая его дому, миновала, злым, потому что сразу не раскусил Курта Миллера и тем навлек беду на своего внука Лешу. Эх, Лешка, Лешка, ну, кто, кто ему прибавит ума?..
Дедушка Помазанцев взялся за щеколду калитки и замер. Ему показалось, что он слышит во дворе какие-то голоса. Но ведь дома один внук? С кем же он разговаривает? Дедушка Помазанцев приоткрыл калитку и остолбенел: вся дворовая лужайка, качели, карусель, крыльцо, лестница, ведущая на сеновал, были усыпаны ребятами в красных галстуках. Посреди зеленой лужайки стояли двое — его внук Леша и председатель Воронок. Один — понуря голову, другой обрушивал на эту голову гневные слова.
Дедушка Помазанцев тихонько вошел и увидел вожатого Долгого, заводского парня, которого знал с малолетства.
— Это… Чего это тут? — шепотом спросил он у Долгого.
— Это? — Долгий спросил неожиданно громко, так, что дедушка Помазанцев вздрогнул, а все красные галстуки обернулись на голос вожатого. — Это большая починка, дедушка. Ребята исправляют вашу ошибку.
РАССКАЗЫ
СЫН ЧЕКА
Бывшему беспризорнику, а ныне воспитаннику Дома детей революции Левше снился смешной сон. Будто идет он по Москве и…
Но сперва о Левше, а потом о его сне.
Одно время Левша, Черноволосый, кудрявый человек лет двенадцати, был мелким карманным воришкой. Прилагательное «мелкий» в данном случае не следует понимать буквально. Когда мелкому воришке попадалась крупная добыча, он не брезговал ею.
Какого он рода-племени, где жил до того, как попал в Белокаменную, Левша не знал. Хотел бы, но как узнаешь? Вот и рос, как трава растет, ни о чем не думая, ни о чем не заботясь, питаясь подаянием, а когда голодающие сограждане, подтянув животы, стали отказывать ему в этом, перешел на самообслуживание, стал обшаривать карманы этих самых сограждан.
Был он худ, глазаст и смел. От смелости удачлив. Свои грозили: «От кожаных держись подальше, застукают — пропадешь!» А он плевал на угрозы. В карманах тех, кто носил кожанки, водились те же деньги, а улов всегда бывал богаче, потому что кожаные никогда не берегли своих карманов. Как же, комиссары, разве осмелится кто «пощупать»? А Левша осмеливался — «щупал», заказывая самому себе, как попугаю, «счастье». И если вытаскивал «пустой номер», не шибко огорчался. В других карманах могли оказаться более удачливые «номера».
Раз в трамвае Левша «наколол» кожанку и разжился кое-какой мелочью. Вылез, оглядел исподлобья окрестности и побрел, смекая, какую часть «выручки» пустить на еду, а какую на курево. Вдруг кто-то крикнул:
— Эй, малец-оголец!
Левша оглянулся, и ноги, приученные бежать при первой опасности, тут вдруг приросли к месту: к нему шла обобранная им кожанка. Шла и широко улыбалась. Но Левша не растаял. Он давно уже не верил улыбкам. Сколько раз у него на глазах, прежде чем до полусмерти избить карманного воришку, «палачи» улыбались своим «жертвам».
Кожаный человек остановился и сунул руку в карман. Душа у Левши ушла в пятки. «Ну, вот, — обожгла мысль, — достанет наган и…»
От страха Левша нервно засмеялся и вспотел.
Кожаный вынул руку и… достал папиросный коробок. Левша ладошкой смахнул со лба пот.
— Чего надо? — грубо спросил он, злясь на себя за недавний страх.
Кожаный папироской пощекотал в усах.
— Москву знаешь?
— Ну, — кивнул Левша.
— А я совсем нет, — развел руками кожаный. — У тебя время есть?
Нашел о чем спрашивать! Время было единственным, чем Левша обладал в избытке. Найдись на него покупатель, и Левша стал бы самым богатым человеком на свете. А что, может быть, нашелся, вот этот, в кожанке?
— Ну, есть, — сказал Левша. — А что?
— Проводить можешь?
— За так? — Левша скривил рожицу.
— За деньги, — сказал кожаный, скользнув глазом по драной одежке Левши. — На пуговицы вполне заработать можешь.
Насмешку кожаного Левша пропустил мимо ушей. Он не буржуй какой, чтобы ходить в пальто, застегнутом на все пуговицы. Запахнул полу за полу и спросил:
— Куда надо?
— На Лубянку, — сказал кожаный. В ушах у Левши застучало: «На Лубянку… Самое чекистское место… Подвох… Бежать…» Но ноги опять не повиновались ему.
Испуг Левши не ускользнул от кожаного.
— Забоялся? — спросил он. — А я-то думал, Лубянки одна контра опасается.
— Я не контра, — снова смелея, огрызнулся Левша.
— Тогда веди.
— Айда.
По нелюдной Тверской спустились к Охотному ряду с пустыми лабазами и мимо гостиницы «Метрополь», опоясанной балкончиками, вышли к Лубянке.
Пылило лето. По булыжной площади громыхали ломовики на тощих клячах. Вопросительными знаками восседали на козлах извозчики, стреляя в прохожих голодными глазами: выискивали седоков.
У входа в красивый дом кожаный остановился. Пошарил по карманам и восхищенно свистнул:
— Ловко работают мазурики. До гроша выгребли!
Левше стало неловко. Он понурил голову и утопил глаза в пыли.
Кожаный истолковал его жест по-своему. Скользнул глазом по латаной-перелатаной обувке мальчика и сказал:
— Ну, не беда. Не все мазуриками конфисковано. — Полез за пазуху и выудил хрустящую бумажку. — Слетай в лавочку. Разменяй и жди меня здесь.
Левша рассмотрел бумажку и ахнул. Он даже не знал, что на свете есть такие большие деньги. «Не сметь… не брать… вернуть назад…» Он кинулся к кожаному, но того и след простыл. Скрылся за огромными, как ворота, дверями.