— Комиссионные, — уронил Мацук, — в личное ваше распоряжение.
Саше польстило, что его назвали на «вы». Вежливость старшего требовала ответной вежливости, и Саша вдруг, неожиданно для себя, отвесил Мацуку церемонный поклон. Мацук криво улыбнулся и небрежно кивнул. Саша как пуля вылетел из палатки, чертыхаясь и кляня себя за дурацкий поклон. Ему было так стыдно, что хотелось немедленно забыть о случившемся и никогда, никогда не помнить. Но странная вещь память. Ее просишь, умоляешь вычеркнуть то, что было, а она, как в кино, когда лента рвется, показывает и показывает то, что силишься забыть. Вот когда Саша Павлов впервые понял: ничто так жестоко не казнит человека, как его собственная память. Уж и родные и друзья забыли о твоем поступке, а ты все помнишь и страдаешь от того, что сделал.
По дороге в штаб зоны Саша Павлов завернул домой, взял тачку и покатил с ней на базар. Купил пять арбузов и повез в штаб. Там его уже ждали Воронок, Мишка-толстый, Генка Юровец, вожатый Долгий. Открылась дверь, и в комнату, один за другим, вкатились пять арбузов. Шестым вкатился сам Саша.
— А рюкзаки где? — спросил Воронок.
— Рюкзаки потом, — сказал Саша Павлов, — сперва угощение.
— На свои купил? — почему-то насторожился Мишка-толстый.
— Где там, — отмахнулся Саша, и лицо у него расцвело, — на комиссионные!
— Чего-чего? — удивился Воронок.
— На ко-мис-си-он-ные, — раздельно произнес он. — Мацук пять рублей дал. Дополнительно к оплате. В личное мое распоряжение. Вот я…
Саша Павлов осекся. Ребята и вожатый Долгий сидели нахмурясь, не глядя в его сторону.
— Вот я… — Саша Павлов, как на стрельбище, все жал и жал на курок, а ружье не стреляло. — Вот я…
— Не вижу, — сказал Долгий.
— Кого… не видите? — опешил Саша.
— Тебя не вижу.
— А кого же?
— Кого вижу? — подхватил Долгий. — Маклера. Не знаешь, кто такой? У нас нет. Теперь только там, — кивнул он на запад географической карты, висевшей в штабе. — У одного возьмет, другому продаст, комиссионные в карман положит.
— Я в карман ничего не клал, — обиделся Саша Павлов и кивнул на арбузы, — я для всех.
— Не надо нам твоих арбузов, — сказал Мишка-толстый.
— Нам рюкзаки нужны, — сказал Генка Юровец.
— Рюкзаки вот, — сказал Саша Павлов, протягивая Воронку деньги. — Здесь тридцать…
Он все еще надеялся, что Воронок денег не возьмет и покупка рюкзаков останется за ним.
Но Воронок деньги взял и протянул Генке Юровцу. Тот понимающе кивнул головой.
— А это куда? — спросил Мишка-толстый, пнув арбуз ногой.
— Кто насорил, тот пусть и уберет за собой, — сказал Долгий. — Пошли, ребята.
И они ушли, оставив Сашу Павлова наедине с арбузами. Саша Павлов тоже хотел уйти, и тогда пусть они, проклятые арбузы, остаются наедине сами с собой, но не посмел этого сделать. Оставь он здесь это «вещественное доказательство» своего позора, и сегодня же сюда начнется паломничество всей зоны. Нет уж, прав Долгий: умел насорить, умей и убрать за собой.
Саша Павлов погрузил арбузы на тачку и повез их, сам не зная куда. И вдруг поймал себя на мысли, что везет на Снежку. Странно, когда грузил, он даже не думал, куда повезет. А когда повез, понял: на Снежку. Как будто в Саше жил какой-то другой человек, который распоряжался его поступками. Вот и Снежка. На берегу — никого. Вкусно, как чаем, пахнет кошеной травой. Ветерок набегает на воду, и та, ленивая, едва-едва шевелит волной. Покой и тишина. К черту покой и тишину, когда в душе у Саши Павлова буря! Он хватает один арбуз и швыряет в воду. Хватает другой и туда же. Третий, четвертый, пятый… Унеси, Снежка, с глаз долой лысых чертей. Спасибо, Снежка, до свидания…
И Саша Павлов налегке покатил тачку обратно, не подозревая, какой позор ждет его впереди.
Узнав о продаже металлического лома, классный руководитель Валентина Ивановна Устименко ужаснулась. Не тому ужаснулась, что «лом» был продан, а тому, что его продажа была поручена детям. Это Валентина Ивановна считала крайне антипедагогичным. Дети в роли продавцов — ужас! Дети, получающие из рук в руки деньги… Да от денег одно зло. Как только вожатый Долгий мог?.. Деньги в руках детей были для Устименко олицетворением всего плохого. Дети могли их утаить, а потом… Вот именно утаить. Эта мысль, засев в голове Устименко, весь день не давала ей покоя, а вечером привела в палатку Мацука.
Со взрослыми Мацук был почтительнее, смотрел в глаза, а не поверх головы, как при детях.
— Мой ученик Александр Павлов, — сухо сказала классный руководитель Устименко, — доставил вам лом цветных металлов. Мне бы хотелось узнать, сколько он… сколько он…
— Заработал, — вежливо подсказал Мацук. — Устименко ужаснулась: как грубо! Неужели ему, товарищу Мацуку, не известно, что советские школьники собирают металлический лом не для заработка, а исключительно в целях воспитания. Заработал… Не заработал, а получил как награду за труд. Вот именно, как награду. И ее, наставницу Саши Павлова, интересует, в какой сумме эта награда выражается.
— В сумме? — Мацук насторожился. — Согласно расписке?
— Вот именно, согласно, — закипела посетительница, — я могу ее видеть?
— Здесь? — тянул время Мацук. — Расписку?
— Да. Расписку. Здесь. Сейчас.
Горячность выдала посетительницу. Мацук понял: Сашу Павлова проверяют. Проверяют, значит, — не доверяют. В таком случае он без опаски может показать расписку. А вдруг проверяют не Сашу Павлова, а его, Мацука? Нет, лучше повременить с распиской.
— Она у вас? — нетерпеливо спросила Устименко. — Покажите же, наконец!
— Увы, — развел Мацук толстые руки, — учтена и сдана в бухгалтерию.
Классный руководитель Устименко поморщилась, как от зубной боли. Она любила в себе Шерлока Холмса и терпеть не могла неудач.
— В таком случае, — сказала она, — может быть, вы устно засвидетельствуете.
— Устно можно, — сказал Мацук, припоминая, во сколько обошлась ему сделка с Сашей Павловым. — Устно, если… в пределах сорока рублей.
Устименко почувствовала себя человеком, подобравшим бриллиант. Опасения не обманули ее. «Барометр поведения» сработал точно. От ученика, который в течение всего прошлого года не мог оторваться от отметки «буря», всего можно было ожидать. Не тридцать, а сорок рублей получил Саша Павлов. Даже не сорок, а с комиссионными сорок пять. И зажилил из них пятнадцать. Это требовало возмездия. И оно едва не последовало. Помешал Долгий, с которым Устименко перед сбором отряда сочла нужным посоветоваться о мере наказания пионеру Павлову.
— Не знаю, — нахмурился Долгий, — пусть ребята сами решают.
— Но как они могут? — ужаснулась Устименко. — У них же нет никакого опыта.
— И хорошо, что нет, — разозлился Долгий, — не экзекуторов готовим.
Устименко обиделась:
— Экзекуторов?.. Как можно сравнивать, Александр Ильич. Наказание в разумных пределах…
— Ничего разумного в наказании не вижу, — оборвал Долгий.
Устименко снисходительно усмехнулась: не педагог, слесарь, что с него взять? Зачем только таких вожатыми присылают?..
Они холодно простились, чтобы встретиться завтра на сборе. Но сбор не состоялся. Вечером Устименко навестил необычный гость — Мацук.
Валентина Ивановна удивилась. Если за утильсырьем, товарищ Мацук ошибся адресом. Ее вещи имеют привычку служить вечно и никогда не выбывать из строя; лампочки и те не перегорают.
Она вопросительно посмотрела на вошедшего.
— У меня расписка, — сказал Мацук, — утром спрашивали.
Устименко оживилась. Расписка? Очень хорошо. Теперь она документально докажет вину Саши Павлова и принудит его сознаться во всем.
— Покажите, — сказала Устименко и стала читать: — «Получено от гр… гражданина Павлова А. И. кг… килограмм лома цветных металлов на сумму эр… рублей 35 копеек. Подпись Мацук».
Валентине Ивановне показалось, что цифра 5 в расписке исправлена на 3.
— «На сумму эр… рублей пятьдесят пять, — вслух прочитала она, — ноль копеек».
— Тридцать пять, — невозмутимо ответил Мацук, — и ноль копеек. Внизу написано «Исправленному верить».
Лицо у Валентины Ивановны пошло пятнами.
— Значит, утром вы меня обманули? — накинулась она на гостя.
— Утром устно показывал, — сказал Мацук, — по памяти. Несовершенная вещь.
«Устно»… «показывал»… Где он только таких слов набрался?» — думала Устименко, провожая Мацука недобрым взглядом. Она ведь не знала, что Мацук за свою жизнь не единожды давал показания следователю в связи с «деяниями, караемыми законом». В последний раз это было совсем недавно, всего за час до визита Мацука к Устименко.
«Показания» с него снимал дружинник Долгий. Он интересовался тем же, чем и Устименко: сколько он, Мацук, заплатил ребятам за лом цветных металлов? Устных показаний Долгий не принял, и Мацуку пришлось предъявить письменные: счет с его собственной резолюцией «Исправленному верить». Долгий хоть и разгадал нехитрый маневр Мацука, пытавшегося разжиться на ребячьей доверчивости, решил из-за недостатка улик не давать делу ход. Однако обязал Мацука сегодня же, если Мацук не хочет больших неприятностей, побывать у классного руководителя. Мацук не хотел никаких неприятностей — ни больших, ни малых, — поэтому не заставил себя упрашивать дважды. Побывал у классного руководителя, и необходимость в сборе отряда отпала. Но Устименко не изменила своего отношения к Саше Павлову. Она не могла поверить в Сашину честность. Однажды она вызвала его в учительскую, посадила и стала задумчиво похаживать около, то и дело бросая на Сашу Павлова колючие взгляды. Потом, выходившись, остановилась и, обещав все сохранить в тайне, попросила Сашу честно сознаться в похищенных рублях.
Она долго еще что-то говорила. Но Саша Павлов не слышал. Он встал как лунатик и с глазами, полными слез, направился к выходу, не видя, куда идет. Ткнулся в шкаф, нащупал рукой дверь, открыл и пошел. А Устименко стояла и обиженно смотрела вслед, беззвучно шевеля губами: договаривала нотацию.