Лакей, увидев, что ничего нет, чуть с ума не сошел. Клялся и божился, что было. Его турнули, рассудив, что он со страху сам на себя наговорил, и дело это со временем забылось, как забылась и фамилия лакея. Фамилия, фамилия… А зачем она ему, собственно? Это как ненужная вещь в кармане. Цела она — о ней и не вспоминаешь. Пропадет — жалеешь, ищешь и до тех пор не успокоишься, пока не найдешь.
Глупая Суматоха, о чем вспомнить заставила… Да, эти мощи… Ведь она, чего доброго, действительно напишет «в сферы»…
Да, что это она плела ему про чудотворицу? «Знак подала… конверт вскрыла»… От сырости, может, тот конверт расклеился, а она клюнула.
Среди щук, водившихся в Снежке, тоже, наверное, была своя Суматоха. Увидев червяка на крючке, щука решила, что это знак милости рыбьего бога, и пожелала вознестись из воды на землю. В ту же минуту желание ее осуществилось. Но на земле щуке не понравилось, и она, глотнув воздуха, пожелала вернуться в родную стихию. Изогнулась и — сама себе лук — выстрелила собой в Снежку. Она не угодила в цель только потому, что между ней и речкой очутился Мишка-толстый. Он шел, задумавшись, вдоль берега и опешил, увидев летящую щуку. Хотел увернуться и не успел. Они столкнулись, и щука, отлетев от Мишки-толстого, упала в песок.
— Держи-и-и, — задребезжал чей-то старческий голос, и Мишка-толстый, не раздумывая, плюхнулся животом на щуку.
Подоспел Егор Егорович и, дрожа от возбуждения и рыбацкой удачи, вытащил щуку из-под Мишки-толстого. Передохнул и вытер покрасневшую от волнения лысину.
— Во-о будет, — развел он руками, хотя явно видел, что добыча далеко не соответствует его рыбацкому эталону.
Мишке-толстому полагалось для приличия ахнуть, удивиться, поздравить Егора Егоровича, но он даже не посмотрел на щуку. Егор Егорович обиделся, взял щуку под мышку и пошел к речке. Мишка-толстый засеменил следом. Егор Егорович подумал, что Мишка-толстый хочет выразить запоздалое восхищение его удачей, и остановился, ожидая. Но Мишка-толстый молчал.
— Хороша, а? — намекнул Егор Егорович, щелкнув щуку по носу.
Щука не снесла фамильярности и оскалила пасть. Егор Егорович поспешно отдернул руку. Мишка-толстый хотел засмеяться, но сдержался.
— Я к вам по делу, — сказал он.
Мишка-толстый был человеком долга. Если ему поручали что-нибудь, он заводился, как пружина, и готов был в лепешку разбиться, чтобы выполнить порученное. Его выбрали вожатым. Как уж там «выбрали», неважно. Важно, что выбрали. Значит, поручили отвечать одному за всех. А он что сделал? Разозлился на всех и ушел, бросив звено на произвол судьбы. Дал личному взять верх над общим, чувству обиды над долгом командира.
Мишка-толстый, рассудительный человек, понимал: звено столкнулось с какой-то тайной. А тайна для ребят все: не угомонятся, пока не узнают, что Мацук в чужой могиле делал, и зачем могила, если никто не умер. И — разве Мишка-толстый их плохо знал? — сами до всего захотят докопаться. А самим, может, нельзя. Может, это такая тайна, которой детям касаться страшно. А раз так, он, Мишка-толстый, как вожатый звена, должен предупредить опасность, поговорить с кем нужно. А с кем? У зоны вся улица — друзья. И каждому зона за что-нибудь обязана: за футбольное поле, за хоккейную площадку, за оранжерею, за электрическую станцию, за флотилию, за обсерваторию, за… за… за… Стоп! Есть человек, которому зона обязана больше всех. Это Егор Егорович, «бесплатный заведующий», бывший моряк и революционер. Нет, революционер, пожалуй, не бывший, а настоящий. Он так и назвал себя раз: революционер.
— Какой же вы революционер, — засмеялся кто-то, — если революция давно окончилась?
— А вы календарям верите? — спросил Егор Егорович.
— Верим! — закричали ребята.
— Тогда читайте, — сказал Егор Егорович и снял со стены календарь.
— Пятидесятый год Великой Октябрьской социалистической революции, — хором прочитали ребята и с уважением посмотрели на Егора Егоровича, революционера.
Вот к нему, главному другу зоны, и направился вожатый звена Мишка-толстый. Он знал, где его найти: утром встретил с удочками. А по дороге на Снежку зашел на кладбище.
— У меня к вам дело, — сказал Мишка-толстый, и Егор Егорович сразу забыл о щуке. Ребячьи дела он привык уважать.
— Рассказывай, — сказал он, сел по-турецки на песок и приготовился слушать.
Мишка начал и удивился. Егор Егорович, слушая в его передаче рассказ Саши Павлова о том, что произошло на кладбище, вел себя странно. Он то и дело подпрыгивал, как будто сидел не на речном песке, а на горячих углях.
— Суматоха с закладом? Да… да… да… Был заклад. И знак был. Могила, говоришь? Впервые слышу. Не должна быть. Кто, кто из могилы вылез?
— Мацук, а что? — насторожился Мишка-толстый.
— Мацук? — Егор Егорович был вне себя. «Мацук!.. Вот оно, пропавшее имя. Лакея князя Галицкого звали Мацук. Но откуда он взялся? Разве с того света?» Егор Егорович задребезжал: — Хе-хе-хе… Мацук? Лакей? Не может быть!
— Может, — сказал Мишка-толстый. — Только он не лакей. Он заведующий.
— Верно, утилем заведует, — вспомнил Егор Егорович и перестал подпрыгивать. Интерес к Мацуку у него сразу пропал. Мало ли на свете однофамильцев? А если и в родстве с тем лакеем, что с того? Вот только зачем в могилу залез? А мало ли… Может, из родных кого смерть прибрала. Завтра поинтересуется. Просто так, из любопытства. Поинтересуется и забудет про Мацука. Ну, могилу рыл, эка невидаль. А вот про Суматоху ему не удастся забыть. Ишь ты, и до ребят дошло: Суматоха с тем светом переписывается. Забыть и не помнить: мало ли что сумасшедшей старухе на ум взбредет? Так и Мишке-толстому сказал:
— Забыть и не помнить. Старуха с ума сошла.
— Какая старуха? — спросил Мишка-толстый.
— Какая, какая! — рассердился Егор Егорович, косясь на щуку, — не терпелось заняться любимым. — Такая-сякая, Суматоха, вот какая.
— А, — сказал Мишка-толстый, — а я думал, другая.
— Какая другая? — спросил Егор Егорович.
— Та, что под камнем.
— Под каким камнем? — удивился Егор Егорович.
— Под могильным, — сказал Мишка-толстый, — где карлица лежит.
— А, — догадался Егор Егорович. — То не старуха, то Серафима. Карлицу Серафимой звали.
— Старухой, — стоял на своем Мишка-толстый. — На камне написано. Я с могилы списал, вот: «Прощай, Старуха золотая, ты доброю была, когда была ты молодая…»
Мишка-толстый взглянул на Егора Егоровича и удивился. Таким строгим и хмурым он его никогда еще не видел.
— Ты точно списал? — спросил Егор Егорович.
— Точно, а что?
Егор Егорович порылся в карманах и протянул Мишке-толстому черный кружок со своими инициалами. Мишка-толстый узнал пароль тревоги. Значит, правильно угадал. Звено столкнулось с какой-то тайной. Иначе зачем Егору Егоровичу, почетному пионеру отряда имени Гагарина, объявлять в зоне «Восток-1» тревогу?
— Отдашь Воронку, и завтра, после школы, всем ко мне.
— Есть! — сказал Мишка-толстый и убежал.
А Егор Егорович еще долго сидел на берегу Снежки, думая о пропавших сокровищах князя Галицкого.
«У собаки под хвостом… под хвостом…» — кричал в памяти насмешливый и злой голос князя. «Слова князя буквально… буквально понимать надо», — журчал, вторя ему, жалкий голос лакея.
«У собаки под хвостом, — размышлял Егор Егорович. — Может быть… Вполне… А почему бы и не быть? Тем более что собаку, которую тогда зарыли в один день с карлицей, звали Старуха. Это я точно помню. С мальчишеских лет. Золотая Старуха. Ну что ж, стоит посмотреть, золотая она или какая».
Утром, перед уроками, знак тревоги с инициалами Е. Е. обошел всех гагаринцев. По цепочке, тайно, от Воронка к Генке Юровцу, от него к Оле и Поле, сестрам-близнецам, от них — дальше. Когда он вернулся к Воронку, все знали: сбор у Егора Егоровича — чей знак, у того и сбор, после уроков. Последнее, тоже тайно, было передано друг другу на словах.
В горисполкоме обеденный перерыв. Во всех коридорах безлюдно. Только в одном шум, как в моторном цехе. Но гудят не моторы, а ребята, нетерпеливо поглядывая на часы.
— Два!
Воронок подошел к двери и, ощущая за спиной нетерпеливое пыхтение ребят, постучал в кабинет «бесплатного заведующего».
Егор Егорович сразу открыл и, впуская ребят, пересчитал, как цыплят.
— Двадцать семь… — посмотрел в записку, — в рапорте двадцать восемь…
Воронок помрачнел: не было Юры Ермолаева, самого рассеянного. Стали гадать, где Юра.
— Перепутал час…
— День…
— Год…
— Век…
Последнее было наиболее вероятным. Юре надо было родиться век назад. В помещичьей семье. И расти при персональном слуге, приставленном к нему для счета времени. Или родиться веком позже и все заботы о себе возложить на робота. Завел на сутки, на два дня, на год вперед и спокоен, уверен: никуда никогда не опоздаешь — ни поесть, ни поспать, ни на уроки, ни на сбор.
Семье и отряду в какой-то степени удавалось заменять Юре робота, но только в том случае, когда он был на виду. «Юра, пора обедать» — и он садился за стол. «Юра, сегодня сбор» — и он шел на сбор. Но стоило «роботу» выпустить Юру из виду и — пиши пропало. Юрины часы давали задний ход, и он всюду опаздывал.
— Нет Юры Ермолаева, — сказал Воронок.
— Ясно, — сказал Егор Егорович, отлично изучивший всех ребят зоны, — размышляет о виденном.
Это не было шуткой. Это было точно так. Стоило Юре столкнуться с мало-мальски необъяснимым явлением, и он останавливался как вкопанный, мучительно размышляя, почему так: ветер дует в одну сторону, а облако плывет в другую?
Сбор начали без Юры Ермолаева. Егор Егорович был не один. Рядом с ним, худой и жилистый, сидел участковый, дядя Толя. Все в нем поражало воображение ребят. Дядя Толя видит в темноте… Кто пустил, не известно, но поверили все. Человек от кого произошел? От животных. Кошка — животное. Видит в темноте. Почему бы и дяде Толе не видеть? По наследству.