Постепенно даль закрывалась выросшими вблизи холмами. Поезд вползал в теснину гор. Скрылось солнце, что-то загрохотало, усиливаясь эхом; стало совсем темно. Это первый тоннель. После широкого простора здесь было как в каменном мешке. Тоннели чередовались с открытыми просветами.
Кончился последний тоннель. В окна вагонов брызнуло таким ослепительным сиянием, что заломнло в глазах, хотелось какое-то время не смотреть, чтобы привфкнуть к свету. Впервые в жизни я увидел море, спокойное и бескрайнее, с белыми кружевами прибоя на синем ковре. Мелькали чайки, падали вниз, окунаясь в бело-синее сияние.
В бухте, отражаясь в сине-зеленой поверхности, в солнечных бликах, спокойно стояли стальные громадины боевых кораблей с грозными орудийными башнями, с торчащими в небо широкими трубами: «Парижская коммуна», «Червона Украина», «Коминтерн», «Профинтерн», «Незаможник».
И, наконец, — севастопольский вокзал. Паровоз, прочистив глотку оглушительным гудком, дымом и искрами из трубы, пошипев паром, лязгнув сцепами, еще раз богатырски выдохнув, остановился. Выходили пассажиры с ручной кладью-чемоданами, сумками, мешками, отыскивали глазами встречающих, высаживались и мы, занимая место на перроне, не давая смять себя людскому напору.
Оставив на месте знаменную бригаду с зачехленным знаменем, сторожевой отряд для охраны вещей и продуктов, по узким улочкам с каменными лестницами, падающими вниз, спустились на Приморский бульвар. Поразило множество моряков-краснофлотцев. Они, в белых рубахах-форменках, с синими воротниками, в лихих бескозырках, в брюках-клещ, подпоясанных широкими ремнями, с ослепительно блестящими бляхами, наглаженные, чистые, загорелые, неторопливо проходили мимо нас, слегка раскачиваясь в свободной походке.
Кто из нас не мечтал стать таким же моряком, бороздить моря и океаны! Это они — настоящие хозяева светлого города Севастополя и быть им здесь всегда, во веки веков на страже морских рубежей советского Юга!
С низкого берега Приморского бульвара мы явственно видели голубую бухту, выход в бескрайнюю синеву моря, крепостные бастионы. Спокойную гладь резали стремительные торпедные катера, оставляя за кормой пенные буруны.
Сколько интересного, красочного предстало перед моими глазами, о чем так мало знал из учебников географии и истории! А здесь каждый камень — история!
Вечером кончилось время «увольнительной», и мы направились в обратный путь, на вокзал, встречать наш второй эшелон.
Нашу площадку обступили любопытные и зеваки. Больше стало и корешков с «воли». Они буквально окружили лагерь, толкаясь среди взрослых, проникая туда, где теснее. И вдруг крик, исступленный, истерический, визгливым, как на пожаре; «держите, держите его, он обрезал мою сумочку! Билеты, деньги, путевка! Что теперь делать, господа!» По перрону, отчаяние заламывая пальцы, бегала молодая женщина, судорожно сжимая полоску из кожи — все, что осталось от драгоценной сумки. Раздался продолжительный милицейский свисток. Публика всколыхнулась, встревоженно задвигалась, не зная, куда скрылся вор. Случай напомнил о собственных вещах и кошельках, которые следовало держать покрепче, а не «ловить ворон».
Семена Калабалина подхватило, как боевого коня: «Хлопцы, поможем». Семенцов, Водолажский, Орлов, Швыдкий, молниеносно посовещавшись, рассеялись в тревожном сборище пиджаков, шляпок, зонтиков. В панике никто не заметил исчезновения беспризорных. Они вспорхнули, как воробьи с тока, почуяв предстоящую облаву. Потерпевшую окружили наши девчата и как могли успокаивали.
— Найдется ваша сумка, — ворковала Люба Красная, — вот увидите, найдется!
Женщина бессильно всхлипывала, безнадежно качая головой.
Праздные зеваки расходились своими путями, придерживая кошельки и дорогую для каждого кладь. «Не зевай, Фомка, на то ярмарка! — самодовольно проворчал усатый гражданин, покидая опасную зону. За углом привокзальной будки — «кипяток» Ваня Семенцов, Троша Швыдкий и откуда-то взявшийся Филька обступили двух юрких пацанов. Те вырывались, пытаясь ускользнуть, со страхом и мольбой смотрели вокруг, но конвой был надежный. Выкручивались, взвивались, как вьюны, царапались, кусались, а, потеряв надежду скрыться, плакали без слез, канючили:
— Пустите нас, гады лягавые, шо вы нас держите! — Головами бодали в живот, толком говорить ничего не хотели.
Ваня Семенцов спокойно, с располагающей улыбкой рубахи-парня, подбрасывая жаргонные словечки, постепенно втолковывал им, чего от них хотят, и не без труда добился важного признания.
Они же не знают, кто свистнул сумку, а вот тот знает. Пацан таинственно кивнул на рослого парня в модной кепке, спокойно гулявшего по перрону с папироской в зубах; Он с шиком выпускал дым колечками, не подозревая опасности, с интересом глядя на разыгравшуюся трагедию.
Об этом передали Семену Калабалину. К парню подошли сзади Орлов и Водолажскпй и взяли… под руки. Семен улыбнулся ему, как другу после долгой разлуки. Незнакомец птицей рванулся из предательской западни, но «друзы» так мило прижали локти к бокам, что он только взбрыкнул ногами, сам оставаясь на месте. Очаровательная улыбка Семена сменилась страшной чертовой рожей, от которой волосы сами поднялись торчком. На метаморфозы он великий мастер, и шик самонадеянности парня слинял. Лицо его искривила болезненная гримаса, он застонал от боли и досады.
— Ш-ш-ш, топай тихо, пижон, не отдадим мильтонам!
Со стороны, в людном месте — ничего подозрительного. Рядом идут товарищи, средний от избытка счастья чуть пошалил, взбрыкнул, как козлик. Ну и что из этого?
Разговор продолжили за углом, вдали от постороннего взгляда. Парень разговаривал на южном диалекте, понимал — бежать бесполезно.
— И шо вам от меня нада? — Ты не шокай‚ гад. Нам некогда тебя уговаривать. Пошли на хазу и пусть притащат калым. Живо! — Орлов картинно переваливал финку на ладони. Парень съежился от страшных предчувствий.
— И как вы миня раскололи? Я сделаю, шомогу, гад буду! Вы мине уже нравитесь! — при этой скороговорке он опасливо глядел на финку. — Это, кажася, ваше перо, милорд, — неуклюже поклонился Орлов, пряча руку за спину.
— С кем я имею разговор? — с намеком на хороший тон спросил пижон, все более изумляясь и бледнея. Финка была в заднем кармане брюк, и как его очистили, он не знает. Но это факт.
— Шош ты, дура, шкары на тебе в клеточку, чепа на калгане, а перо тю-тю! — издевался Шурка, ткнув его пальцем влоб.
— И шо вы надо мною делаете? Я буду жаловаться! — плаксиво потянул «собеседник», но тут же получил увесистую оплеуху от Калабалина. Это было сделано неожиданно, по-хозяйски солидно.
— Так это же другое дело! Он схватился за скулу и тут же, без игры, спросил: — Ваши условия? — Никаких условий. Сказали, что не выдадим, и хватит! Крот, топай к Люське и забери ксивы. Скажи ей, шо это я говору. Понял? И одним духом, понял? Пшел! — Это относилось к одному из пойманных пацанов.
— И деньги до копейки, иначе твоего атамана в камни проем, — добавил Семен без тени шутки.
Крот вывернулся из окружения и змейкой скользнул за угол. За ним бросился Филька.
— Назад! — гаркнул Калабалин, и Филька остолбенело врос в мостовую. — Мы ему верим, чудак, и бегать нечего.
— Да, нечего, а если он притащит подставу! — обиделся Филька‚ двигая упрямыми бровками. — Об чем вы говорите! — сказал взмокшии пижон, помахивая вместо веера кепкой.
Страсти улеглись. Сделка состоялась. Парень вынул из кармана коробку папирос «Раковский» и миролюбиво протянул компании.
— Спасибо, не курим. Как тебя звать?
— Шикарный.
— Тю! А по натуре?
— Шото вы мине знакомие по вигавору…
— Не кривляйся.
— Ну, Володькой миня звали…
— Родные есть?
— Фатер зубной врач, в Николаеве.
— Еще кто?
— Мутер померла от тифа. — На подпухшем лице скользнула тень грусти.
— Мокрушник?
— Нет, что вы! — испуганно дернулся Шикарный.
— Зачем таскаешь финку?
— Так для шпаны, чтоб понимала.
— Ты же — гад и враг мировой революции.
— Зачем так строго? Я достаю на жизнь!
— Тебе вкалывать на заводе нужно, ишь бугай! Бросай малину, завязывай, а то шлепнут.
Из-за угла появился Крот. Он тяжело дышал. На сером лице плясали пятна нездорового румянца, Озираясь по сторонам, вытащил из-за пояса, из-под спущенной рубахи, черную сумочку, отдал Шикарному.
— Молодец, возьмешь на полочке пирожок!
Сумка перешла в руки Семена. Он открыл ее, внимательно осмотрел содержимое. Билет, путевка, небольшая сумма денег.
— Здесь все? — тяжелый взгляд на Володьку.
— Я не знаю, но гарантирую, гад буду!
— Люська сказала: все, нехай подавится! — поспешил заверить Крот, переходя за спину Семенцова.
— Пацанов не рушь, слышишь? Если обидишь — найдем и на Северном полюсе. В Антарктиде. А пока смывайся! Помни, что тебе сказано! — Они быстро стали отходить.
Шикарный бросился вдогонку.
— А кто же вы будете? — протягивая вслед руки, спросил он, расставаясь с чем-то глубоко задевшим его и уже не опасным.
— ГПУ! — через плечо бросил Семен, удаляясь.
— Те-те-те! — остановился Шикарный, как бы улавливая что-то верхним чутьем. Пацаны в это время скрылись, как по команде.
В лагерь вошли поодиночке. Филька, с соблюдением конспирации, передал сумку Любе Красной. Люба широко открыла глаза, ойкнула, но, быстро сообразив, перехватила ее в руки. Женщина сидела на нашей корзинке, утомленная бесполезным, как ей казалось, ожиданием. И вдруг:
— Откуда, где вы взяли, милые, хорошие девочки? Это не сон? — На нее жаль было смотреть. Она снова залилась слезами, поочередно обнимая и целуя наших девчат. Мужчины остались в тени.
Трудно пересказать все впечатления, запавшие в наши головы и сердца за время пешего перехода. Мы шли по долиным и горным дорогам, мимо селений, где поднимался невообразимый собачий концерт, под звездным небом останавливались на ночлег, устилая жесткое ложе брезентами. Наши пожитки ипродзапас везли две нанятые пароконные арбы, походившие на украинские возы с сеном. Только впряженные в них лошадки скорее напоминали осликов, а не сытых украинских коней.