На рассвете — зарядка, плесканье в ручьях, завтрак. Чай кипятили в домашних чайниках, кидая в костры сухую траву. Огонь неровный, он то ярко вспыхивал, то затухал, темнея остывающим пеплом. Новая порция сушняка вызывала его к жизни. Пили чай с удовольствием, вприкуску. И снова в путь. Но сперва дежурные убирали все остатки нашего бивака: консервные банки, бумажки, пустые коробки и ящики, ничего не оставляя для истории и будущих археологов.
Не нарушая взводного порядка, шли все же группами, по товарищеским связям — по производству и школе, разговаривали на свои темы. Вспоминали коммунарские дела, мастерские‚ праздники, «середину». В новой обстановке отчетливее вспоминался дом, все то, что было у каждого и у всех вместе. Что там сейчас?
Антон Семенович, сопровождаемый большой группой старших ребят, рассказывал историю Крыма с древних времен. Географическое положение полуострова, климат, торговые пути привлекали многих колонизаторов. Одни, мечтая о благоденствии, строили города, гавани, укрепляли их крепостными стенами и воинскими гарнизонами. Другие вторгались и все грабили, превращая цветущие города в руины, а жителей в рабов. Глядя на мирные холмы и горы, не верится, что здесь гремели военные грозы многих времен и народов. И все же в детском уме рождались представления о конском топоте, звоне оружия, пожарах, крови, плене и рабстве.
Мы изучали историю в школе по программе. Но что это по сравнению с рассказом Антона Семеновича‚ о Крыме, о древней земле Тавриды! Как хорошо, что эту землю в конце концов отбили от всех завоевателей, прогнали их за моря, и теперь мы свободно шагаем здесь, как наследники наших героических предков! И ведь совсем недавно здесь шли бои уже наших отцов!
Хотелось слушать еще и еще, задавать вопросы. Мы понимали, что его рассказ слишком короток в сравнении с теи. что было до нашего появления в этом мире, что необходимо самим познать остальное так, как знает наш Антон.
С приходом, в Байдары мы не остались одиноки. Нас окружили местные жители, вначале дети‚ а за ними взрослые. Появились представители местной власти, культработники, молодежь — парни и девчата.
Недавно прибывший к нам политрук Барбаров с помощниками — Камардиновым и Шведом разведали обстановку еще до подхода коммуны и вместе с местными комсомольцами решили организовать встречу. Место встречи в летнем сельском клубе. Он недавно построен.
Небольшое дощатое строение с открытой сценой, перед нею — деревянные скамейки на столбиках. Здесь уже собрался народ, слышался гул голосов. Люди стояли по сторонам, не занимая мест. Коммуна подошла в строю. На сцену внесли наше знамя, ассистенты замерли рядом.
Сцена освещалась висячими керосиновыми лампами с жестяными абажурами, стол накрыт красной скатертью. Когда мы разместились в амфитеатре, на сцену поднялись секретарь местной комсомольской организации, председатель Осоавиахима, еще два пожилых человека и наши — Барбаров, Швед, Сторчакова. Несмелых хозяев мы приглашали занять места рядом с нами, тем более, что мест хватало. Садилась молодежь, а старшие остались стоять.
Слово предоставили Шведу. После горячего приветствия он рассказал о коммуне, о нашем труде и учебе, о коллективе ребят, оставшихся без родителей, возрожденных Советской властью и чекистами к новой трудовой жизни. С гордостью подчеркнул, что мы носим славное имя первого чекиста — Феликса Эдмундовича Дзержинского и что никогда, ни при каких обстоятельствах не обесчестим это дорогое имя!
Швед коснулся нашего похода-отдыха награды коммунарам за труд и учебу. Вначале он говорил тихо, но голос крепчал, когда оратор перешел к грандиозным событиям в стране, перечисляя стройки пятилетки с рождением новых заводов, фабрик, электростаиций. Говоря о сплошной коллективизации, остановился на трудностях, связанных с недостаточной еще сознательностью некоторой части крестьян и бешеным сопротивлением кулаков и они не хотят расставаться с прежним строем эксплуатации и гнета, озверели и убивают лучших борцов-активистов за новую жизнь на селе. В рядах послышался гул возмущения. Швед говорил искренне, горячо, умело управляя интонациями голоса, с жестами прирожденного трибуна. Закончил страстными словами:
— За нами будущее, товарищи! Мы горячо верим в наш светлый завтрашний день! И никаким враждебным силам нас не сломать! Пусть живет и крепнет боевая смычка города и деревни! Да здравствует великий Ленин вождь и организатор коммунистической партии, вдохновитель всех наших побед!
Ему громко аплодировали. Наши комсомольцы запели «Интернационал» его подхватил оркестр, все присутствующие встали и пели. Собрание превратилось в митинг. Выступили председатель молодой артели, секретарь ячейки, Виноградари, чабаны. Говорили о трудностях на новом пути, о недостатках плохой обеспеченности инвентарем, о том, что мешают еще бывшие богатеи, бандиты. Но в речах не было безнадежности, люди верили в свой завтрашний день.
Подумалось, что и мы, и они, разделенные. Многими километрами, живя в разных областях страны, делаем одно и то же ‚дело, боремся за общие интересы.
Как-то незаметно, по одиночке покинули митинг старики-татары и их молодая челядь. Их сопровождали кудлатые псы, овчарки. Это крепкие хозяева-единоличники, — так объяснили нам комсомольцы, сидевшие вместе с нами.
Случайно нашими попутчиками оказались цирковые артисты, большой труппой едущие в двух крытых фургонах на гастроли в Ялту. Вместе с ними, после официальной части, мы устроили объединенный концерт. Начался он короткой цирковой программой. Мы увидели собачку, бойко составляющую слова из ярких букв. В одном месте она перепутала буквы и иеполучила лакомство. Хозяин строго пожурил ее, она сложила ушки и виновато склонила голову. Увидев-поощрительный знак, исправила ошибку и ушла со сцены на задних лапках.
— Учись! — подтолкнул Калошкина Гришка Соколов, шмыгнув носом.
— Каштанка лучше, — заключил Витька, — она пела.
— А ты хуже читаешь и не поешь, — махнул рукою Гришка, вытягивая шею к сцене.
Выступал фокусник, глотая шпаги, из пустого ящика вытягивал разноцветные ленты, опутывалими себя и помощницу. Выпустил десятка два голубей и снова их куда-то спрятал. На глазах пытливых зрителей выпил ведро воды, потушил лампы, и все увидели, что из его рта вырывается пламя, как из форсунки. А когда зажгли свет, в ведре снова обнаружили воду. Это подтвердили правдоискатели Панов и Терентюк, сбегавшие на сцену и окунувшие пальцы в ведро.
Был и сеанс гипноза. Правда, с гипнотизером случилось недоразумение. Он вызывал на сцену желающих из публики и усыплял. Вздыбленная шевелюра, глаза, мечущие молнии, движения рук, интонации голоса — от резкого до замираюшего — внушали доверие и даже страх. Уснувшие выполнят ли команды, двигаясь по сцене, как Лунатики. С закрытыми глазами находили стакан и пили воду, ложились на спинки стульев, опираясь затылком и пятками, не прогибаясь, когда сам гипнотизер нажимал на живой мостик. Вставали, профессионально делали стойки, раздевались до пределов приличия лазали по канатам.
В рядах зрителей — напряженная тишина. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Пробужденные после сеанса виновато моргали глазами, озирались вокруг, находили свою одежку и смущенно скрывались за кулисами. В следующий вызов всех желающих из ряда поднялся Митька Гето. Он немного побледнел и глуповато повел глазами.
Гипнотизер усадил Митьку в кресло. Повторились его манипуляции. Открытые ладони маячили перед глазами.
— Вы хотите спать, вы хотите спать, вы хотите спать… вы спите… спите, — слышался монотонный голос мага.
Митька по-барски развалился в кресле, притих, стал похрапывать и свистеть носом. Признаков его глубокого сна, казалось, было достаточно. Но странно, команды гипнотизера он не слышал и никуда не двигался. Посидев с минуту и похрапев, он стал почесывать затылок. Затем встал и пошел медведем на гипнотизера. Казалось, в этот момент маэстро остолбенел и самозагипнотизировался. С закрытыми глазами Гето что-то снимал с его фрака, брезгливо стряхивал на пол. От резких прикосновений Митьки, как от электрических разрядов, маэстро дергался, испуганно отстранялся, закрывался руками, не зная, где его еще ущипнут. Гето лениво потянулся, сладко зевнул. Изумленно раскрыл глаза, сказал со вздохом:
— Я не хочу спать. — Он вплотную придвинулся к гипнотизер, скорчил страшную рожу, оскалил зубы и во всю силу своего неслабого голоса гаркнул: — Чого вы до мене чипляетесь? Я не крыса!
Маэстро отпрянул. Публика ахнула, ряды колыхнулись, захлопали в ладоши, послышались выкрики: «браво», «бис», «молодцы». Митька низко раскланивался направо и налево, отходя в глубину сцены. Обернувшись, взял безжизненную руку перепуганного артиста и повел его к рампе. Аплодисменты вспыхнули с новой силой. Опомнившись, незадачливый гипнотизер тоже стал кланяться. Митька пожал ему руку и пошел на свое место. Занавес задернули. Сеанс «гипноза» представился зрителям как оригинальный номер программы.
Действительно, Митька комично играл непредвиденную роль и стал героем вечера. Уже потом, по дороге в лагерь, он признался, что гипноз его «не взяв», а «гипнотизер халтурщик и фармазон».
— А как же с другими? — не поверили Митьке товарищи, — Може, вони слабаки, а може своя братва — артысты. — заключил Гето.
Наш хор исполнил «Мы кузнецы», «Наш паровоз». Лена Соколова хорошо прочитала «Гренаду» Светлова. Шура Сыромятникова и Мотя Петкова под оркестр танцевали татарский танец. Законченные движения, грациозность и легкость, чисто национальные черты характеризовали профессиональную подготовку танцовщиц. И не беда, что у Шуры и Моти отсутствовали татарские косички — обе подстрижены «под мальчика», им аплодировали долго и дружно.
Нас провожали благодарные жители, их добрые напутственные слова звучали как признание того, что мы не только праздные созерцатели крымской экзотики, но и политические агитаторы, носители новой, пролетарской культуры.
Сплошной полосы радостей и удач, к сожалению, не бывает. Под большим секретом, Алексюк рассказал своим корешам о смерти матери Антона Семеновича. Сам Ленька все узнал из телеграммы. Антон Семенович, расстроенный внезапным горем, коммунаров в это не посвятил, — не поделился с ними своими переживаниями, и от этого ему было еще тяжелее. Не хотел солнечные дни нашей юности омрачить тяжестью траура, который так безжалостно навалился на него самого.