В 1924 году, отреагировав на «кризис сбыта» 1923 года, правительство административно снизило цены на большинство промышленных товаров, причем «твердые» цены на товары печатались в газетах. Это моментально привело сначала к товарному оживлению, а затем и к товарному голоду. Система опять промахнулась мимо рыночного равновесия, что вызвало очередную дискуссию на тему «Кто виноват?»
Попытки взять НЭП под контроль вызывали многочисленные дискуссии о формах и силе государственного вмешательства. Зачастую позиции сторон определялись их ведомственной принадлежностью, из-за чего трудно разделить, в каких случаях на первом месте были идейные установки, а в каких – банальная ведомственная борьба. Основные противоречия возникали:
• между ВСНХ и ВСС – по вопросу, кто руководит трестами;
• между ВСС и Наркомфином – по вопросу о размерах налогообложения;
• между ВСНХ и Наркомфином – по вопросу о приоритете прямого (директивного) либо косвенного (денежно-кредитного) регулирования экономики, а также по вопросу о допустимости расширения эмиссии и кредитования для ускоренного развития промышленности.
Наркомфин во главе с Г. Сокольниковым ратовал за то, что раз государство не умеет аккуратно регулировать цены, надо отдать это право синдикатам, то есть, по сути, рынку, пусть и в таком специфическом виде. ВСНХ, напротив, стал разрабатывать более детальные планы снабжения и распределения товаров и активнее привлекать ОГПУ к борьбе со спекуляцией, а также создавать резервные товарные фонды.
Первые попытки регулирования рынка относятся к середине 1922 года, когда была создана Комиссия по внутренней торговле (Комвнуторг), начавшая выдавать патенты на право занятия торговлей, стараясь создать преимущества государственным и кооперативным торговым организациям по сравнению с частными. По новому декрету о трестах от 10 апреля 1923 года ВСНХ получал право управлять их капиталами, назначать руководителей, осуществлять контроль над их деятельностью. В том же 1924 году начинается активное вытеснение частного торговца и замена частных магазинов кооперативными. Если в 1922/23 хозяйственном году доля кооперативной торговли составляла всего 10,3 %, то в 1923/24 году – уже 26,6 %, а в 1924/25 году – 42,2 % [46, C. 101]. Считалось, что капиталы, которые зарабатывает кооперативная торговля, политически менее опасны, чем капиталы частных торговцев.
В том же 1924 году трестам для ограничения влияния частной торговли запретили выбирать себе контрагентов по своему усмотрению, заставляя ограничиваться системами плановых завозов и генеральных договоров с кооперацией [56, C. 123].
Всем было ясно, что для борьбы с дефицитами надо в первую очередь расширять производство, и в первые годы НЭПа это можно было делать, просто вновь запуская остановленные из-за нехватки сырья и топлива заводы. Благодаря наличию свободных производственных мощностей и несмотря на все дисбалансы, крупная (цензовая) промышленность быстро восстанавливала объемы производства. В текстильной, хлопчатобумажной, резиновой, кожевенной, спичечной отраслях промышленность вышла на максимальную нагрузку оборудования (исправной его части) уже по итогам 1923 года [56, C. 118]. Чем дальше, тем острее вставал вопрос: где взять инвестиции для строительства новых заводов?
Дзержинскому на адрес ВСНХ сами работники заводов присылали проекты акционирования государственных предприятий. Предлагалось закрепить приоритетное право приобретения акций предприятия за его рабочими, превратив заводы из государственных в «народные». Глава ВСНХ отметил, что идея эта «типично буржуазная», но проект в политбюро все же переслал [56, C. 122].
Кредитование промышленности за счет бюджетных средств означало бы расширение эмиссии и удар по только что введенной новой твердой валюте. Вновь создаваемая практически с нуля банковская система также не могла предоставить нужные суммы – не хватало вкладчиков. Иностранцы после аннулирования Советской Россией царских долгов также кредит предоставлять не желали. Кроме того, широкое использование кредитов грозило опять нарушить с таким трудом достигнутое относительное равновесие на рынках: продукцию новые предприятия начали бы давать только через несколько лет, а деньги их строители и поставщики материалов и оборудования получали уже сейчас. Рост количества денег, не обеспеченных товарами, означал инфляцию. Любой рецепт, таким образом, имел побочные эффекты.
Драйвером индустриализации оставалась внешняя торговля. В 1924–25 годах прошел «парад признаний» Советской России за рубежом, как называли этот процесс в советских учебниках. Кредитовать СССР иностранцы были не готовы, а торговать с ним – вполне.
В основе НЭПа лежали договорные отношения. Замена разверстки налогом, потянувшая за собой весь комплекс мероприятий по восстановлению инфраструктуры рыночной экономики, означала, что для получения нужных продуктов государство не пользуется принуждением, а старается предложить крестьянину выгодный обмен. Однако оказалось, что попытки резко поменять любой элемент такой сбалансированной системы наталкиваются на сопротивление всех остальных ее элементов. Развитие производства возможно только в той мере, в какой оно обеспечено капиталами, топливом, сырьем и спросом на продукцию. Если любого элемента не хватает, дальнейшее расширение выпуска оказывается невозможным. В западном мире эти ограничения частично обходят путем кредита, но внебюджетное кредитование для советской промышленности было малодоступно и политически неприемлемо, а бюджетное вело бы к инфляции и дестабилизации червонца. Кроме того, для модернизации промышленности и перевода ее с пара на электричество в соответствии с планом ГОЭЛРО требовались зарубежные технологии, а получить их можно было только за российские товары. Так и выяснилось, что темп реконструкции хозяйства зависит от возможностей нарастить экспорт. Партия пришла к необходимости сворачивания НЭПа после того, как два экспортных кризиса зримо продемонстрировали ограниченность такой политики [63].
Кризис НЭПа 1925 года
Программа развития промышленности, составленная Госпланом на 1925–26 годы, значительно превышала реальные возможности госбюджета, поэтому предполагалась эмиссия, против которой выступали Наркомфин и ВСНХ. Однако за неимением лучших идей был утвержден госплановский вариант.
К началу 1925 хозяйственного года (напомню, хозяйственный год был привязан к урожаю и начинался 1 октября) сворачивать НЭП никто не собирался. Наоборот, торговля мыслилась основным инструментом обеспечения индустриализации. Крестьянам были сделаны послабления и в политической, и в экономической области. Председатель ВЦИК, то есть официальный руководитель государства, М. Калинин, сам выходец из тверских крестьян (город Тверь в советское время назывался Калинин), провел через ВЦИК установку, согласно которой зажиточный крестьянин-труженик не должен считаться кулаком и подвергаться дискриминации. В статье в «Известиях» 22 марта 1925 года «всесоюзный староста» Калинин писал: «Насильственная борьба с расслоением, поскольку она будет тормозить увеличение производительности, экономически вредна и политически бесцельна» [63, C. 8].
III Всесоюзный съезд советов (май 1925 года) одобрил снижение сельхозналога, «предоставление дополнительных государственных сельскохозяйственных кредитов, облегчение найма рабочей силы, расширение права сдачи земли в аренду, снижение цен на сельскохозяйственные машины, предоставление всем крестьянам права участия в кооперации» [63, C. 7].
Подъем сельского хозяйства планировалось использовать с целью получения ресурсов для индустриализации. Планы капитального строительства были сверстаны в расчете на возможность получить определенные объемы иностранного оборудования. С учетом цен на него было подсчитано, сколько сельскохозяйственных продуктов надо продать по мировым ценам, чтобы купить все необходимое. Это, в свою очередь, сформировало требования к объемам хлеба, которые надо было купить у крестьян, чтобы выполнить план по импорту. Экспортно-импортный план на 1925/26 хозяйственный год был принят в июле 1925 года. Выпуск промышленной продукции должен был вырасти за год в полтора раза. Для этого промышленности требовалось в 2,5 раза больше капитальных вложений. А чтобы их получить, надо было увеличить объем внешней торговли в два раза по сравнению с предыдущим годом [63, C. 13], продав за границу 350 млн пудов хлеба. Всего объем государственных хлебозаготовок должен был составить 780 млн пудов [63, C. 18].
Чтобы крестьяне соглашались продавать хлеб, в планы было заложено развитие кустарной промышленности, которая производила бы нужные им товары. Таким образом, вся хозяйственная политика была подчинена цели получения нового иностранного оборудования. На бумаге все выглядело сбалансированно.
Осенью, когда поспевал урожай, хлеб был дешев, а к весне дорожал, так как запасы заканчивались. Основные объемы экспорта было решено сдвинуть на осень и зиму 1925 года, чтобы покупать хлеб нового урожая по низким внутренним ценам, а в Европе продавать задорого, пока там не появился хлеб из Канады и Аргентины. При этом договоренности о поставках хлеба за рубеж уже были заключены, и их надо было выполнять.
На практике предложение хлеба оказалось недостаточным для выполнения обязательств перед заграницей. За первый квартал заготовительной кампании удалось заготовить 160 млн пудов вместо 169 по плану, за второй – 176 млн пудов вместо 376 по плану [63, C. 16, 18]. За год удалось собрать 517 млн пудов против 780 млн по плану [63, C. 33].
Государству пришлось повысить закупочные цены, чтобы купить нужные для обмена на зарубежное оборудование объемы. Это привело к появлению у крестьян излишков денег, которые те тут же потратили на покупку промтоваров, вызвав их дефицит. Государство попыталось ввести административное регулирование цен, что немедленно привело к возрождению спекуляции. В ответ со стороны органов правопорядка было усилено давление на частных скупщиков хлеба, которые подрывали возможности экспорта, но при этом помогали снабжать хлебом города (это заложило предпосылки следующего кризиса).
В итоге экспортный план провалился: за первый квартал 1925/26 хозгода (то есть за октябрь-декабрь 1925 года) его удалось выполнить только на 1/7 часть. Промышленность не получила уже внесенные в план зарубежные машины и оборудование, оказались сорванными планы капитального строительства.
Внешнеторговыми проблемами дело не ограничивалось. Стройки, как выяснилось, не были обеспечены сырьем, топливом, стройматериалами. Промышленности были выданы кредиты на строительство, но в отсутствие необходимого количества стройматериалов это лишь привело к росту цен. Повышенный спрос на стройматериалы предъявили и крестьяне благодаря вырученным за хлеб «лишним» деньгам. Предложить вместо них крестьянам больше товаров ширпотреба промышленность не могла: выданные на строительство кредиты превратились в зарплату горожан, отчего городской спрос на товары также превысил прогноз. В конце 1925 – начале 1926 года правительство впервые остро почувствовало проблему временного лага: дополнительный спрос появляется сразу после начала строительства, а дополнительные товары – только после достройки заводов.
1926 год прошел под знаком «урегулирования». Планы развития промышленности были сокращены, чтобы государственная потребность в заготовках хлеба для экспортной продажи была поменьше. Рост промышленности за год должен был составить 15,8 % (а не 50 %, как спланировали годом ранее). Одновременно было сокращено кредитование капитальных вложений, чтобы сократить денежную массу в обращении и снизить спрос на дефицитные товары. С другой стороны, замедление развития промышленности означало сохраняющийся товарный голод, а он, в свою очередь, означал спекуляцию. Поскольку у государства не было возможности быстро нарастить производство, для борьбы со спекулянтами опять применялись административные и уголовные меры.
При этом сокращение импорта и кредитования означало, что основным источником развития промышленности остается бюджет. В 1926/27 годах произошло перераспределение бюджетных средств в пользу промышленности за счет сельского хозяйства. Одновременно зажиточным крестьянам повысили налоги и снизили закупочные цены на технические культуры, чтобы повысить доходы бюджета и рентабельность экспорта. Кроме того, сокращались кредиты селу на закупку техники, в частности импортных тракторов. Отчасти эта политика была обусловлена идеологически: трактора покупали в первую очередь кулаки, у других просто не было для этого денег. Но в то же время эти меры замедляли рост производительности в сельском хозяйстве. У государства попросту не было средств, чтобы развивать все отрасли экономики одновременно.
Поскольку на резкий рост урожайности в таких условиях рассчитывать не приходилось, правительство приняло меры против частных хлебозаготовителей, чтобы как можно больше хлеба все-таки досталось государству: мельницы изымались из частной аренды, межрайонные хлебные перевозки были максимально затруднены, чтобы частники не могли вывезти хлеб из хлебопроизводящих отраслей, даже если они его там закупят.
Кризис НЭПа 1927 года
Кризис 1927 года был «такой же, но другой». Стремясь не допустить повторения прошлых ошибок, государственные заготовители не повышали цены, на что крестьяне реагировали снижением продаж хлеба. Хуже того, в ответ на низкие цены крестьяне весной 1927 года не стали расширять запашку. Валовый сбор зерна в 1927 году оказался на 300 млн пудов ниже, чем в 1926‑м, но выяснилось это только постфактум.
Одновременно после «осторожного» 1926 года снова расширилось кредитование промышленности. Капвложения в промышленность были приняты на 1926/27 хозгод в размере 900 млн рублей, но затем увеличены до 990 млн рублей. Фактически же они оказались еще на 100 млн больше плана [63, C. 65]. При этом более 71 % капвложений было направлено на развитие тяжелой промышленности, то есть на инвестиции, в краткосрочной перспективе не приводившие к насыщению товарного голода.
Для их финансирования во втором квартале 1927 года Госбанк предоставил кредиты на 310,7 млн рублей против 30,1 млн рублей во втором квартале 1926 года [63, C. 60]. Также опять использовалась эмиссия, причем сверх плана. Стерилизовать эту денежную массу попытались более чем двукратным (по плану) увеличением реализации госзаймов населению [64, C. 7]. Меньший рост госзаймов означал бы разгон инфляции. Если в 1925 году благодаря росту цен на сельхозпродукцию лишние деньги появились у крестьян, то в 1927 году благодаря новому расширению кредитования капитальных вложений они были у горожан (рабочих и строителей). Это привело к вымыванию товаров уже из городской торговли. Частичные дефициты наложились на слухи о войне («военная тревога» 1927 года – обострение отношений с Великобританией). Как результат, началась потребительская паника, население запасалось впрок всем чем можно, что окончательно опустошило городской рынок и привело к росту недовольства властью в городах из-за пустых прилавков. По расчетам ЦСУ и Наркомторга, во втором квартале 1927 года население закупило впрок около 25 млн пудов хлеба [63, C. 63]. В Москве и Ленинграде появилась продажа товаров по книжкам члена кооператива, то есть фактически по карточкам.
Стремясь не допустить еще большего раздувания спроса, правительство приняло решение снижать и так невысокие заготовительные цены. В октябре-декабре 1927 года индекс заготовительных цен снизился на 6 % по сравнению с предыдущим кварталом. Правительство надеялось, что крестьяне будут продавать хлеб и по сниженным ценам ввиду его крупных запасов. Расчет не оправдался, тем более что товаров в сельских лавках, а значит, и стимула для крестьян менять хлеб на деньги, не появилось.
Во второй половине 1927 года крестьяне, отвечая на все эти обстоятельства, сократили продажу хлеба государству. В октябре 1927 года объем государственных заготовок зерновых хлебов уменьшился по сравнению с сентябрем на 22,3 %, а в ноябре по сравнению с октябрем – на 35,3 % [63, C. 69].
Осенью 1927 года обсуждалось несколько способов преодоления кризиса:
1. Оппозиция предложила изъять у 10 % крестьянских хозяйств 150–200 млн пудов хлеба, на них за границей купить сырье и оборудование для промышленности, произвести больше товаров для деревни. Эти предложения были отвергнуты XV съездом партии как явное нарушение «смычки» и возврат к «военному коммунизму».
2. Ряд беспартийных специалистов и «умеренных» партийцев, в частности начальник валютного управления Наркомфина Л. Юровский, предлагали снизить планы развития промышленности и тем самым сократить инфляцию, то есть повторить рецепт 1925 года. Фактически это означало невозможность ускоренного развития, что тоже было отвергнуто XV съездом партии.
3. Путь повышения закупочных цен на хлеб также не получил поддержки, так как означал бы еще большее обострение дефицита. Кроме того, ЦК во главе со Сталиным считал, что бедняки уже продали хлеб по невысоким закупочным ценам, а на повышении цен наживутся кулаки.
4. Четвертым выходом была закупка зерна за границей. Она означала бы сокращение импорта необходимого для индустриализации оборудования.
Два кризиса инвестиционных планов за три года сделали очевидным для всех большевистских политиков, что форсированная индустриализация при сохранении рыночного равновесия невозможна. Без внешних источников накопления капитала (займы, иностранные инвестиции) попытки расширения объемов капиталовложений наталкиваются на ограниченное предложение товаров, так как расходы на новые заводы уже есть, а продукцию они еще не выпускают. Это приводит к дефицитам, инфляции, недовольству, снижает стимулы к труду. Та же самая нехватка товаров ограничивает объемы хлеба, которые можно купить у крестьян и продать за рубеж, чтобы купить иностранное оборудование. Можно только идти путем органического роста – шаг за шагом понемногу наращивать инвестиции, выпускать чуть больше промышленных товаров, чтобы на следующем витке еще чуть-чуть нарастить инвестиции.
В современной экономической литературе эта проблема носит название ловушки бедности и характерна для большинства развивающихся стран: когда вам не хватает материальных ресурсов, вы не можете достаточно инвестировать, а раз вы инвестируете недостаточно, то остаетесь в бедности и у вас нет ресурсов. Большевикам надо было или смириться с тем, что Россия еще много лет будет оставаться слаборазвитой аграрной страной, или каким-то образом разорвать обозначенный порочный круг.
Мрачное очарование Сталина, благодаря которому его деятельность и поныне положительно оценивается большинством россиян[7], во многом обусловлено тем, что он принял этот исторический вызов и смог решить задачу в духе максимы «цель оправдывает средства».