[10].
Но к началу 1928 года и дни единоличников, и дни «генетиков» уже были сочтены: усиливается административный нажим на крестьян для получения требуемых объемов хлеба и другой сельхозпродукции, а параллельно усиливается нажим на представителей «генетического» направления в планировании, лидерами которого были В. Громан и В. Базаров. Борьба с «генетиками» в Госплане шла на фоне борьбы с «правыми» (лидерами которых были Рыков и Бухарин) в партии. Если «правые» утверждали, что нажим на кулака приведет к сокращению объемов сельского хозяйства, подрывающему основу индустриализации, и к крестьянским восстаниям, то «генетики» указывали, что план, для выполнения которого на настоящее время нет предпосылок, только дезорганизует хозяйство и все равно останется невыполненным.
Помимо возражений, что нехватка ресурсов – это не данность, не проблема, а задача, которую надо решать так же, как другие, начались все более резкие обвинения «генетиков» в том, что, держась за наличную структуру отраслей хозяйства и широко используя экстраполяцию, они фактически эту структуру замораживают, консервируют отставание России в передовых направлениях промышленности. Доставалось и «теории равновесия». Из нее следовало, что за хлеб надо давать справедливую цену, потому что иначе крестьянство его не продает, нарушаются планы развития промышленности и равновесие между отраслями хозяйства. Что, в общем, верно. Но одновременно, как показали кризисы НЭПа, из этой теории следовало, что темп такого «согласованного» развития не может быть выше определенной величины, и партию это категорически не устраивало.
Ставя вопрос о том, что важнее, устойчивый рост производства или рост социалистических элементов, телеологи прямо говорили, что коллективизация и ликвидация кулачества приведут к временному снижению объемов производства сельхозпродукции, но на эти мероприятия придется пойти. «Генетики», наоборот, считали, что мер, которые приведут к спаду производства, пусть даже краткосрочному, специально предпринимать не следует. Когда в 1928 году начались принудительные хлебозаготовки, Громан активно против них возражал.
Постепенно под воздействием нарастающего недовольства со стороны Политбюро характер дискуссий становился все более резким, из заседаний президиума Госплана они вышли в публичное поле, сперва в виде открытых диспутов в Коммунистической академии, затем в виде «перестрелки» в газетах и журналах, пока, наконец, в 1929–1930 годах большинство «генетиков» не были сняты со своих постов либо вовсе арестованы.
Громан был арестован в 1930 году и обвинен во вредительстве, но из протоколов допросов следует, что его «вредительская деятельность» заключалась в критических оценках советской хозяйственной политики, даваемых в частных беседах с единомышленниками. «Подготовку восстания против советской власти» я оставляю на совести следователя, так как в деле Громана нет никаких разъяснений, в чем конкретно она выражалась [75]. Несогласие с политическими установками не просто становилось препятствием для карьеры, но несло угрозу личной свободе.
Крупнейший советский экономист и статистик Станислав Струмилин во время этой дискуссии находился в особенно щекотливом положении. Под его руководством осуществлялся свод первых вариантов пятилетки, которые постфактум были признаны «минималистскими и составленными под влиянием вредителей». Кроме того, Струмилин одно время был меньшевиком. Он решительно включается в полемику на стороне «телеологов», активно выступая против Кондратьева, Базарова, Громана и других крупных специалистов, которые вскоре окажутся на скамье подсудимых. Обосновывая возможность планов, которые выглядят не обеспеченными ресурсами, он писал: «Мы никогда не откажемся от своих целей только потому, что они не обеспечены стопроцентной вероятностью их осуществления, ибо воля пролетариата и наши планы, концентрирующие эту волю для борьбы за поставленные им перед собой задачи, сами могут и должны стать тем решающим шансом, какого недоставало для их успешного разрешения» [68, C. 208].
Воля пролетариата становится самостоятельным фактором, который нельзя точно учесть, но с опорой на который можно ставить крайне амбициозные задачи. Невыполнение плана означает, что в процессе реализации не удалось достаточно напрячь волю. Отсюда следует, что плановик должен быть не только экспертом, но организатором борьбы за план.
В 1933 году, когда дискуссия осталась далеко позади, а «генетики» были изгнаны из Госплана, один из видных «телеологов» Николай Ковалевский так объяснял слушателям Всесоюзной плановой академии имени Молотова основной методический принцип этого направления: «Верховным методологическим принципом в работе над планом должно быть осуществление в этом плане постоянной повседневной борьбы со всевозможными правооппортунистическими и левацкими уклонами, повседневной борьбы за осуществление генеральной линии партии в основных установках плана» [76, C. 17].
На бумаге свести план было довольно легко, манипулируя коэффициентами выработки, производительности, нормами затрат. Если партия требует (условно) 200 заводов, а кирпича по расчетам хватает только на 100, значит, надо просто установить в плане требование сократить расход кирпича при строительстве вдвое. Конечно, это не означает, что плановики вообще должны были забыть слово «нет». Но прежде чем заявлять, что поставленные партией задания нереальны, они были обязаны показать, что в настоящее время нигде в мире не существует технологии, которая позволила бы, например, сократить расход кирпича вдвое, и одновременно показать, почему нельзя увеличить выпуск кирпича так, чтобы все-таки покрыть потребность. Если же такой способ все же имеется, надо было обосновать, почему его не удастся внедрить в СССР в ближайшие пять лет. При этом плановикам приходилось помнить, что возражения могли быть расценены как вредительство и стремление сорвать индустриализацию. С. Струмилину упорно приписывают крылатую фразу, как нельзя точнее характеризующую такой подход: «Лучше стоять за высокие темпы, чем сидеть за низкие». Правда, достоверный источник цитаты найти не удается[11].
В таком подходе было свое рациональное зерно. В конце 1920‑х полностью и скрупулезно учесть производительные силы СССР и перспективы их развития было весьма затруднительно. Множество неясностей и неполнота информации не оставляли ничего другого, как попытаться сделать план не точным «балансом», а заданием исполнителям, которые сами, на местах, сообразуясь с местными условиями, должны были изыскивать способы его достижения.
Столкнувшись с невозможностью математически точно просчитать строительство целых новых промышленных центров, партия решила поставить максимально амбициозные цели и организовать кампанию по их достижению. Расчет, очевидно, был на то, что установить цель в (условно) 100 единиц и произвести по факту 70 единиц лучше, чем установить цель в 70 единиц и произвести по факту 65. Лучше всех этот подход выразил сам Сталин: «Никакой пятилетний план не может учесть всех тех возможностей, которые таятся в недрах нашего строя и которые открываются лишь в ходе работы, в ходе осуществления плана на фабрике, на заводе, в колхозе, в совхозе, в районе и так далее. Только бюрократы могут думать, что плановая работа заканчивается составлением плана. Составление плана есть лишь начало планирования» [77]. Работа плановика, таким образом, становилась схожей с работой агитатора и пропагандиста. Задача плановиков заключалась в том, чтобы найти свою локальную цель для каждого уровня, каждого участка планирования и «вбросить» ее в массы, указав пути реализации и мобилизовав их на ее достижение [78].
Политэкономическое резюме
К концу 1920‑х годов экономические вопросы оказались в центре политической жизни. Конкуренция между Госпланом и ВСНХ и конкуренция в партии придавали развитию методологии планирования динамизм и остроту. С появлением партийных директив, на которые должны были опираться плановые органы, партия окончательно взяла на себя роль модернизационного агента, который задает всему обществу вектор развития.
В дискуссиях «генетиков» и «телеологов» вызрел способ преодоления ограничений для темпов экономического роста, проистекающих из принципа рыночного равновесия. Если какое-то производство не может возникнуть «естественным путем», так как не обеспечено платежеспособным спросом со стороны потребителей, надо создавать одновременно и производителей, и потребителей, то есть новую производственную цепочку целиком. При таком подходе нехватка чего-либо для выполнения плана не служит основанием для отказа от плана, а наоборот, означает, что производство недостающего продукта надо тоже включить в план. Для предупреждения нехваток развивался балансовый метод, балансы отдельных видов продукции стали основой плановой работы.
При том состоянии статистики зачастую было невозможно заранее определить, чего именно не хватает. Это обуславливало превращение планов в инструмент мобилизации масс: исполнители, сталкиваясь с проблемами при реализации планов, должны были самостоятельно и инициативно предпринимать все возможное, чтобы преодолеть возникшие трудности. Плановые задания при таком подходе становились не столько результатом трезвого расчета, сколько способом «увлечь массу рабочих и сознательных крестьян великой программой на 10–20 лет», «ясной и яркой перспективой»[12]. Общегосударственные планы конкретизировались постепенно, но никогда не доходили до плана, спускаемого каждому работнику. Многое, таким образом, зависело от низовых работников. Это делало идеологическую накачку необходимым элементом экономической политики: исполняемость планов прямо зависела от того, насколько инициативными будут исполнители.
Идеологическая накачка была необходима еще потому, что основное вознаграждение за индустриальный рывок можно было получить только через несколько лет, после пуска новых заводов. Надо было придумать, как сделать, чтобы люди с энтузиазмом выполняли план «сейчас», хотя рост благосостояния наступит только «потом».