В налоге с оборота были объединены акцизы, промысловый налог, гербовый сбор, местные налоги и сборы, доходы от леса и недр, арендная плата за пользование землей – всего 53 вида существовавших ранее платежей. Налог с оборота взимался с конечной продукции, реализуемой населению, и представлял собой разницу цен (оптовой цены промышленности и розничной в магазине), или твердую сумму с единицы производимой продукции, или долю от ее цены. В современной российской налоговой системе аналогичным образом работают акцизы и налог на добавленную стоимость (НДС).
Теперь с любой продукции, покупаемой населением, определенный процент в виде налога с оборота шел в бюджет и направлялся на капитальное строительство. Отчисления от налога на прибыль исчезали при отсутствии прибыли, а налог с оборота исчез бы только в случае, если бы население вообще перестало что-либо покупать. Таким образом, покупая товары, граждане одновременно финансировали развитие тяжелой промышленности. В 1927/28 году, то есть накануне пятилетки, платежи, позднее объединенные в налог с оборота, обеспечивали 33,9 % доходов бюджета СССР. Уже в год введения налог с оборота обеспечил 40,7 % доходов бюджета, а к 1932 году доля налога с оборота в доходах бюджета выросла до 51,5 %.
Одновременно были отменены промысловый и подоходный налоги, но процент отчисления в бюджет от чистой прибыли государственных предприятий повысили с 47,5 % до 81 %. Смысл этих изменений был в том, чтобы у предприятия, с одной стороны, все-таки была прибыль (как маркер, что предприятие работает над сокращением издержек; хозрасчет тут служил средством контроля), но при этом остатка прибыли, который после всех выплат оказывается в распоряжении самого предприятия, хватало бы максимум на выплату премий особо отличившимся рабочим, организацию производственной учебы, некоторое улучшение быта рабочих, но явно не на строительство новых цехов или модернизацию производственных линий. Средства на капитальные вложения централизовались в государственном бюджете и оттуда же распределялись, позволяя в широких масштабах финансировать одни предприятия за счет других, концентрировать средства на относительно небольшом количестве крупнейших «строек социализма». Этой же цели служила и кредитная реформа.
Еще в 1928 году был создан Банк долгосрочного кредитования промышленности. Через этот банк предусмотренные планом бюджетные средства поступали на крупные и средние стройки, что создавало неопределенность: является ли такое «банково-бюджетное» финансирование возвратным? В августе 1928 года всю накопившуюся задолженность разделили на возвратную и безвозвратную. Возвратными признали только 8,9 % кредитов [3, C. 242]. 23 мая 1930 года вышло постановление о том, что бюджетные ассигнования на финансирование промышленности являются безвозвратными. Предприятия не должны были возвращать полученные средства, и чтобы не допустить их разбазаривания, очень важно было наладить контроль за их рациональным и целевым использованием.
По постановлению ЦИК и СНК СССР от 30 января 1930 года «О кредитной реформе» государственным организациям воспрещалось отпускать товары и оказывать друг другу услуги в кредит. Коммерческий кредит давал возможность предприятиям кредитовать друг друга напрямую, минуя госбанк: за продукцию платили не деньгами, а векселем (обязательством заплатить позже). Такая практика была удобна предприятиям, но означала определенную самостоятельность в финансировании. Теперь Госбанк становился единственным расчетным центром. Для каждого предприятия устанавливался определенный лимит, в пределах которого ему на заранее известные цели отпускались денежные средства. После отмены коммерческого кредита выдача кредитов зависела от выполнения предприятием производственного плана, то есть были созданы условия для банковского «контроля рублем» [82, C. 29].
Тем же постановлением были образованы новые банки долгосрочного кредитования капитального строительства (Промбанк, Сельхозбанк, Торгбанк и Коммунальный банк). Госбанк занимался краткосрочным кредитованием.
Кредитная реформа изменила функции государственного банка. В капиталистической экономике банки не вмешиваются в работу предприятий, но оценивают их кредитоспособность, когда дают в долг средства. Рискованная идея или просто идея с длительным сроком окупаемости просто не получит финансирования. В СССР с 1930 года банк превращался в контрольно-расчетный центр, который своей деятельностью способствует выполнению предприятием плана выпуска. Вопросы доходности и возврата кредитов теперь отходят на задний план.
Кредитная реформа 1930 года потребовала корректировок в 1931 году, так как первое время Госбанк проводил платежи «автоматически», не заботясь, соответствует ли план реальности. После исправления этого недостатка в результате налоговой и кредитной реформ сложился мощный механизм перераспределения финансовых ресурсов, который обеспечивал их концентрацию на главных стройках пятилетки.
В советской экономике наличие денег было необходимым, но отнюдь не достаточным условием, они еще должны были быть обеспечены материальными ценностями (какой смысл иметь средства на покупку кирпича, если кирпичей нет ни в одном магазине?), но финансово рывок индустриализации был подготовлен, а система взаимоотношений между экономическими агентами, характерная для НЭПа, окончательно ушла в прошлое.
Внимательный читатель мог заметить, что описанные новации в управлении финансами и промышленностью относятся к концу 1920‑х годов, то есть стали реализовываться через год-полтора после официального начала пятилетки. Ход ее исполнения сам подсказывал, какие изменения необходимы. С одной стороны, в те годы правительство часто действовало без должной предварительной проработки мероприятий, с другой – оперативно реагировало на выявлявшиеся в процессе проблемы.
«Морально-политическое единство советского народа»
На первое место в числе факторов, сделавших реализацию пятилетки возможной, я бы поставил консолидацию общественного мнения и мобилизацию активной части населения на выполнение директив партии и правительства, то есть то, что в те годы в газетах называлось «морально-политическим единством советских граждан». В 1920‑е годы в СССР публичная политика не просто существовала, но была важнейшей чертой общественной жизни. Чуть не каждый год возникавшие «оппозиции» и «уклоны» вовлекали миллионы рядовых партийцев, комсомольцев, читателей советских газет в политические дебаты. Разумеется, борьба велась не совсем честно, центральный комитет вовсю пользовался административным ресурсом, чтобы мешать оппозиционерам распространять свою точку зрения, но поскольку стороны неизменно обращались к массам, тем так или иначе надо было делать выбор.
Я был знаком с крупным советским и российским ученым 1931 года рождения, биофизиком Р.Г. Хлебопросом. Он рассказывал, что его отец был коммунистом, коммунаром, слушателем коммунистической академии имени Свердлова, и в рассказах о 1920‑х годах неизменно подчеркивал: «Мы выбрали Сталина», подразумевая под «мы» себя и других таких же молодых партийцев. Победа над всеми оппозициями как раз и означала, что вокруг Сталина консолидировались не только Молотов с Кагановичем, но и множество неизвестных истории исполнителей на местах, которые принимали его риторику и были готовы проводить на местах политику партии.
В современной историографии много внимания уделяется сталинским жертвам, репрессированным и несогласным, и практически неисследованной остается мотивация тысяч и тысяч сталинцев, которые сделали построение фундамента социализма возможным. Определенный перелом в пренебрежении этой темой наступил с появлением работ Йохена Хеллбека [83] и Игала Халфина [84], но полноценное исследование того, как рядовые партийцы «выбрали Сталина» и сплотились вокруг него, еще ждет своего автора.
Коллективизация и раскулачивание
Г.М. Кржижановский в конце 1929 года подчеркивал, что особо трудным вопросом первой пятилетки была коллективизация крестьян. Рост социалистического сельского хозяйства должен был устранить «самое опасное, самое узкое место: все то, что мешает новым прочным формам производственной и социалистической смычки города и деревни» [85, C. 13].
Годы НЭПа показали, что реализация планов не может быть гарантирована, пока сельское хозяйство не охвачено плановым регулированием. Нужно было во что бы то ни стало создать рычаги для реализации планов не только в промышленности, но и в сельском хозяйстве, подчинить сельское хозяйство государственному планированию. Коллективизация была способом решения этой задачи.
Крестьян агитировали переходить от единоличного к коллективному ведению хозяйства начиная с самой Октябрьской революции, но вплоть до 1927 года процент коллективизированных хозяйств был крайне мал – порядка 1 %. Помимо того, что коллективное ведение хозяйства должно было воспитывать людей для коммунистического будущего, прививать навыки объединенного труда, колхоз теоретически позволял проще внедрять прогрессивные методы ведения сельского хозяйства: пахать землю тракторами, убирать урожай комбайнами, использовать достижения агрономической науки для правильного севооборота и применения химических удобрений. Теоретически – потому что ни тракторов, ни удобрений в нужных объемах советская промышленность произвести не могла по причине все того же порочного круга: «нет роста урожайности – нет роста экспорта – нет импорта технологий – нет роста индустрии – нет роста урожайности».
Помимо повышения производительности сельскохозяйственного труда, колхозы имели еще одно преимущество, которое афишировалось не так широко: хлебозаготовки с колхозами вести было гораздо проще, чем с единоличными крестьянами. Проще не только потому, что число контрагентов, с которыми приходилось иметь дело государственным заготовительным организациям, сокращалось, но и потому, что на колхозников было проще оказывать давление. Процесс этот начался сразу после утвердившего директивы первой пятилетки XV съезда партии – с января 1928 года.