К проведению хлебозаготовок были привлечены органы ОГПУ и милиции. На село было командировано огромное число партийных и советских работников из городов. Так, за январь-март 1928 года было мобилизовано 3580 ответственных работников губернского и окружного масштаба и 26 тысяч уездных, районных и волостных работников [63, C. 82]. Важно отметить, что никакие хозяйственные мероприятия не были бы возможны без партийного актива и хозяйственного аппарата, тысяч людей, готовых лично проводить политику партии. У коммунистов на местах было распространено мнение, что до сих пор большевики в деревне осуществляли эсеровскую программу и только чрезвычайные меры означают переход к настоящей большевистской политике [86, C. 15]. Кроме того, в 1928–1929 годах широко проводились конференции бедноты, создавались группы бедноты при сельских советах. Бедняки, как в 1918 году, становились помощниками коммунистов при изъятии хлеба у зажиточных крестьян. Как при комбедах, их услуги вознаграждались тем, что они получали четверть от найденных с их помощью запасов хлеба.
Нажим выражался в обходах дворов, незаконных обысках и арестах, разверстке обязательств по сдаче «излишков», закрытии базаров и тому подобном. Хлебозаготовки возросли, в первом квартале 1928 года было заготовлено на 75,6 % больше, чем в предыдущем квартале.
Но крестьяне весной 1928 года ответили на это сокращением запашки. Возникала опасность рецидива ситуации времен военного коммунизма, когда крестьяне старались не сеять больше необходимого для пропитания, зная, что излишки отберут. Для борьбы с этим с начала 1928 года стала расширяться практика контрактации, то есть договоров с крестьянами о продаже государству еще не выращенного урожая. Договор контрактации заключался заранее, весной, авансом. Предполагалось, что государство по нему тоже несет обязательства: может потребовать определенных способов производства (как сеять, количество семян, удобрение почвы и прочее), но обязано содействовать их реализации [41, C. 788]. Контрактация была «мягким» способом распространить плановое начало на крестьян-единоличников. Постановлением Политбюро «О хлебозаготовках» от 15 августа 1929 года для колхозов были введены принудительные сельскохозяйственные поставки по твердым заданиям. С 1928 года на крестьян стал оказываться все больший административный нажим, от них требовали заключать договора контрактации на определенных государством условиях, пока зимой 1932–33 годов контрактация не была заменена обязательными поставками (для колхозов): колхоз был обязан сдавать государству определенное количество продукции по определенным ценам, называемым заготовительными. У совхозов же вся продукция шла государству по определению. Введение обязательных поставок стало возможным благодаря ускоренной коллективизации сельского хозяйства, в основном завершенной.
Нажим на крестьян привел к появлению в партии летом 1928 года правой оппозиции. Ее лидеры – Рыков, Бухарин, Томский – требовали сократить нажим на крестьян, опасаясь, что он приведет к разрушению «смычки» и новой череде крестьянских восстаний. К сожалению, внятной альтернативы, которая бы позволила в сжатые сроки провести индустриализацию, они предложить не смогли, что, на мой взгляд, и предопределило их поражение.
На пленуме ЦК ВКП(б) 11 июля 1928 года Сталин открыто сказал, что крестьянство платит дань, добавочный налог из-за «ножниц цен», так как переплачивает за промтовары и недополучает за сельскохозяйственные продукты, и дань эта будет сохраняться не год и не два, а пока мы не разовьем промышленность и не сможем на этой основе удешевить промтовары [87, C. 645].
На словах июльский пленум отменил чрезвычайные меры в отношении крестьянства, но уже в ноябре 1928 года к ним вернулись вновь: отмена чрезвычайных мер тут же привела к перебоям с продовольствием в городах, с конца года местные власти стали стихийно вводить в городах союза карточную систему снабжения.
Пока что, однако, речь шла о нажиме на единоличников. На 1 октября 1928 года в стране было всего 37 тыс. колхозов [88, C. 507]. Для сравнения, индивидуальных крестьянских хозяйств было 25,6 млн. Тракторов в сельском хозяйстве было 26,7 тыс., то есть менее чем по одному трактору на колхоз [89, C. 530]. Материальной базы для резкого роста числа колхозов еще не было. А политическая необходимость увеличить хлебозаготовки – была. Подготовительные мероприятия к коллективизации разрабатывались в течение 1928–29 годов и сочетали «кнут и пряник».
«Пряником» был доступ к новой технике. Еще в 1926–27 годах началось сооружение тракторного завода имени Ф.Э. Дзержинского и Ростовского завода сельскохозяйственных машин (Ростсельмаша), но в строй они вошли только в 1930 и 1931 годах. За 1928/29 хозяйственный год в сельское хозяйство поступило 9,5 тыс. тракторов, из них отечественных только 2,8 тыс. На 1 октября 1929 года во всем СССР было 34,9 тыс. тракторов [90, C. 248]. Идея сдавать дефицитную технику в прокат лежала на поверхности.
Совхозы первоначально задумывались как «маяки социализма», выполняющие скорее агитационную и культурно-просветительскую, нежели хозяйственную функцию. Они должны были показывать крестьянам преимущества современной техники и коллективного труда. На 1928 год в стране было всего 1407 совхозов. Осенью 1927 года в одном из них, совхозе имени Шевченко Березовского района Одесского округа, была сформирована первая в стране тракторная колонна, которая разъезжала по деревням, демонстрируя преимущества трактора перед традиционными способами вспашки и уборки урожая. В 1928 году тракторные колонны были организованы уже при 73 совхозах, которые выделили в общей сложности 700 тракторов для обслуживания крестьянских хозяйств [91, C. 46].
Низовой опыт был замечен в центре, и в ноябре 1928 года первая тракторная колонна совхоза имени Шевченко была преобразована в первую Машинно-тракторную станцию (МТС). МТС оказывали услуги, как сейчас сказали бы, горячего лизинга, то есть сдачи в аренду тракторов вместе с трактористами. Это позволяло решить не только проблему нехватки средств у крестьян-единоличников и колхозов на покупку сельхозтехники, но и (частично) проблему нехватки самой сельхозтехники. За услуги МТС надо было платить, и довольно много. Постановлением ЦК партии от 5 января 1930 года колхозам было дано право выкупа техники у МТС, но уже 29 декабря 1930 года это право было отменено [92, C. 11]. Еще раньше, 15 июня 1928 года, Совет труда и обороны принял постановление, обязывающее снабженческие органы направлять все тракторы в совхозы, колхозы и прокатные пункты, то есть продажа тракторов крестьянам-единоличникам была запрещена [93, C. 80]. Единственным способом доступа к новой сельхозтехнике становилось вступление в колхоз.
МТС стали не только проводниками технической революции в деревне, но и инструментом контроля государства за колхозами и одним из способов получать от них требуемые количества сельскохозяйственной продукции. Для централизованного руководства всеми МТС 8 мая 1929 года был образован Трактороцентр, а 5 июня 1929 года появилось постановление СТО «Об организации машинно-тракторных станций», по которому МТС должны были создаваться в плановом порядке и становиться основным способом снабжения колхозов сельхозтехникой.
Для обеспечения материальной базы коллективизации уже в июле 1929 года начался пересмотр заданий только что принятой первой пятилетки. Утвержденным в мае вариантом пятилетки предполагалось за пять лет произвести сельскохозяйственных машин на 288,3 млн рублей, а новые задания были в четыре раза выше: 1148,4 млн рублей. Это означало, что продукция сельскохозяйственного машиностроения по уточненному плану должна была вырасти за пятилетку более чем в семь раз [93, C. 82]. Вопрос, что будет с новыми колхозами, если намеченных темпов достичь не удастся, оставался открытым.
Параллельно готовился другой рычаг коллективизации – финансовый «кнут». В стране с 1923 года существовал сельхозналог, который платился с дохода от личного хозяйства крестьян по прогрессивным ставкам. На 1928/29 хозяйственный год были приняты повышенные ставки сельхозналога. Для Иваново-Вознесенской губернии, к примеру, они выросли в среднем с 24 % до 43,7 % [82, C. 41].
Колхозам, наоборот, с 1927 года стали предоставляться налоговые льготы. До 1927 года колхозы платили сельскохозяйственный налог по повышенной ставке, превышавшей ставку налогового обложения единоличных середняцких хозяйств. С 1927 года колхозы с доходом на одного едока до 30 рублей полностью освобождались от налога; с доходом, не превышавшим среднего дохода единоличных хозяйств по волости или району, получали скидку: сельскохозяйственные артели до 40 %, коммуны до 60 %, а с доходом выше среднего – артели до 25 %, коммуны до 30 % [93, C. 78].
Но и это было не все. В те годы существовала практика индивидуального налогообложения. По постановлению СНК для 2 % крестьянских хозяйств надо было установить индивидуальные ставки налоговых отчислений со всех заработков (а не только с доходов от подсобного хозяйства) (!) [82, C. 42]. Если на один крестьянский двор, облагаемый в обычном порядке, в 1928/29 годах в Сибирском крае в среднем приходилось 27 рублей сельхозналога, то на облагаемый индивидуально – 287 рублей. Это в три раза превышало сумму, взысканную с этих же хозяйств в предыдущем году [94, C. 15]. В то же время повышался необлагаемый минимум, то есть с нажимом на кулацкую верхушку деревни устанавливались льготы бедноте, которая привлекалась к выявлению тех односельчан, на которых можно было навесить индивидуальный налог. За недоимки по сельхозналогу власти имели право описать имущество.
В июне 1929 года Центральная комиссия по чистке советского аппарата приступила к проверке сотрудников Народных комиссариатов финансов, труда, юстиции и земледелия. Спущенная на места инструкция разъясняла, что аппарат надо очистить от элементов «…срастившихся с нэпманом и кулаком, мешающих бороться с волокитой…» [82, C. 19]. Народный комиссариат финансов в годы НЭПа заслужил славу консервативного ведомства, заботящегося об устойчивости рубля и в штыки воспринимающего любые попытки резко нарастить бюджетное финансирование промышленности. Он даже претендовал на статус главного планового органа, считая, что косвенными финансовыми мерами можно управлять развитием промышленности лучше, чем прямым администрированием. Чистка готовила Наркомфин к его новой роли: не следить за устойчивостью денежного обращения, а помогать собирать налоги в бюджет.