В этой работе Гриневецкий обобщил как причины поражения России в войне («Мы побеждены не силой оружия, не мощью врага, а собственной политической незрелостью, некультурностью и духовной слабостью» [21, C. 3]), так и ближайшие задачи восстановления и развития промышленности, большинство которых вошли в первую сталинскую пятилетку. Это не означает, конечно, что никто из большевиков и пошедших к ним на службу «буржуазных специалистов» не смог придумать ничего умнее, – основные направления реконструкции промышленности уже в период революции были понятны всем более или менее компетентным специалистам.
По оценке Гриневецкого, в 1908 году 58 % стоимости выпуска крупной промышленности приходилось на текстильные и пищевые производства. При совокупном выпуске промышленности в 3716 млн рублей (после исключения двойного счета) выпуск машин составлял в 1908 году всего 47 млн рублей. Нехватка оборудования покрывалась за счет импорта и усиления эксплуатации рабочих. Так, по числу хлопкопрядильных веретен на душу населения Россия отставала от Германии в 2,7 раза, а по выпрядке на веретено превосходила ее в 1,5 раза, и явно не из-за того, что в России были более автоматизированные хлопкопрядильные машины. Вообще, по душевой выработке на веретено Россия из рассматривавшихся в книге Гриневецкого стран отставала только от Японии и Индии, обгоняя все европейские страны. Иными словами, стратегией российского капиталиста было (при прочих равных) поставить поменьше веретен и посильнее прижать рабочих, чтобы имеющиеся веретена использовались максимально активно. Ввоз машин и точных изделий превосходил собственное производство более чем в два раза. С началом мировой войны этот канал покрытия потребности, разумеется, сократился, а нагрузки на оборудование возросли, что привело к быстрому износу основного капитала.
Второй составляющей грядущего кризиса стала странная динамика развития транспорта. По данным Гриневецкого, выпуск паровозов и подвижного состава с 1900 по 1912 год сократился на 15–20 %.
Добыча топливных полезных ископаемых (главным образом угля) развивалась достаточно бодро, увеличившись за пять лет, с 1908 по 1913 год, на 42 %, однако этого все равно не хватило для снабжения промышленности, что привело еще в 1913 году к топливному кризису и росту стоимости топлива на 75 % [21, C. 84]. Кроме того, в 1913 году 15 % потребности в топливе покрывалось за счет импорта. Еще столько же или чуть больше давал польский уголь. Рост добычи угля в основном был обеспечен развитием Донбасса, который увеличил свое производство с 1908 по 1913 год на 60 %.
Добыча прочего сырья также развивалась высокими темпами, однако все же отставала от потребностей промышленности. Выплавка чугуна выросла с 1900 по 1913 год на 60 %. Однако выплавка в Германии за тот же период времени выросла на 156 %, то есть в 2,5 раза. Верно, что в Российской империи перед мировой войной были высокие темпы роста, но также верно, что другие претенденты на мировое лидерство «бежали еще быстрее», из-за чего накапливалось относительное отставание.
Хлопчатобумажная промышленность до войны на 50 % работала на иностранном сырье. В военное время иностранные поставки упали, а в 1917 году рухнуло и отечественное хлопководство. При этом Гриневецкий отмечает, что до войны Россия тратила на иностранный хлопок до 17 % расходов на импорт, а теперь таким деньгам взяться неоткуда.
Таким образом, предпосылками кризиса стали несбалансированность между развитием промышленности и добычей топлива и сырья для нее, а также упор на развитие за счет роста интенсификации труда вместо роста его производительности (фондовооруженности).
В первые годы войны промышленность достаточно бодро перестроилась на выпуск вооружений, так же бодро поглощая уголь, нефть и металл. Из-за военных заказов производство подвижного состава для железных дорог сократилось еще больше. Иностранный и польский уголь «отвалились» почти сразу, а чуть погодя начались проблемы в Донбассе. Рост военных перевозок привел также к росту потребления топлива самим транспортом (с 1913 по 1915 год потребление выросло на 22 %). При этом добыча топлива (угля) с 1913 по 1915 год сократилась на тот же 21 %. Справедливости ради надо отметить, что эта величина все равно оказалась на 13 % больше добычи топлива в 1908 году, то есть это был именно относительный кризис, вызванный несбалансированностью производства и потребления.
Мобилизация рабочих и крестьян на фронт поставила ребром проблему рабочих рук. После Февральской революции рабочие в ультимативной форме добились повышения зарплаты и введения 8-часового рабочего дня. Это сократило размер выработки и доходы от производства в тех областях, где они еще были. Одновременно с сокращением рабочего дня на фоне революционных событий снизилась производительность труда. Заменить ручной труд оказалось нечем. У Гриневецкого приводятся данные, согласно которым к концу 1916 года контингент рабочих Донбасса вырос по сравнению с 1913 годом почти на 70 %, и только такой ценой удалось поднять добычу с довоенных 1,6 млрд пудов до 1,75 млрд пудов, причем производительность труда донецкого рабочего, несмотря на штурмовщину, была в три-четыре раза ниже американского и в 1,5 раза ниже германского или английского. После Февральской революции продолжать штурмовщину оказалось невозможным, многие свеженабранные работники разбежались по родным деревням, и добыча сразу рухнула.
Страна получила топливный и сырьевой кризис одновременно с изношенностью основного капитала транспорта и неспособностью машиностроения заменить падение интенсивности труда и производительности в промышленности. Отделение Польши (уголь, руда, шерсть) и оккупация части страны в Гражданскую войну довершили дело.
Война – это всегда дорого, очень дорого. Расстройство хозяйства снизило доходы бюджета, что вместе с ростом расходов привело к росту его дефицита: 39,1 % в 1914 году, 74,1 % в 1915‑м, 76 % в 1916‑м, 81,7 % в 1917‑м [22, C. 73]. Бюджет на новый 1917 год вообще не удалось утвердить. Царское правительство было вынуждено прибегнуть к эмиссии, то есть к печати денег, что вкупе с сокращением производства спровоцировало инфляцию. Фабрики не справлялись с заказами на печать новых денег, пришлось даже упростить технологию печати.
Со второго месяца после прихода к власти Временного правительства рост цен опережает рост эмиссии в два-три раза, а в июне – в четыре раза. В августе-сентябре в связи с реализацией урожая темп роста цен несколько отстает от темпа эмиссии, в октябре цены вновь поднялись в среднем на 37 %, эмиссия выросла на 11,4 % [23, C. 7].
Для защиты населения от роста цен еще царскому правительству пришлось ввести карточную систему, а чтобы было чем отоварить карточки – продуктовую разверстку, то есть принудительное изъятие определенных объемов хлеба. Правда, поначалу за изъятый хлеб платили «твердую» цену, однако инфляция делала денежную компенсацию все более и более бессмысленной.
1917 год добавил к этой картине политическую мобилизацию масс, которая не способствовала ни боевой, ни трудовой дисциплине. Кроме того, продолжалась война, а значит, все дисбалансы и дефициты усиливались.
Если подытожить, то экономика Российской империи к 1914 году была динамичной, но хрупкой и к тотальной многолетней войне определенно не готовой, а правительство не оказалось ни достаточно мудрым, чтобы избежать участия в ней, ни достаточно деятельным, чтобы преодолевать выявившиеся дисбалансы по ходу событий.
«Великая Октябрьская социалистическая революция» 1917 года и «революция Гайдара»[4] 1991–1992 годов (которую порой классифицируют как «пассивную» революцию) кое в чем похожи: и Ленин, и младореформаторы заявляли, что предыдущие правители поставили страну на грань голода, что как бы оправдывало самые резкие меры новых правительств: «Именно потому, что хлеба только на день, мы не можем ждать Учредительного собрания» [20, C. 397]. Но если Е. Гайдар считал первоочередным средством спасения «шоковую терапию», то Ленин в своей статье упирал на рабочий контроль.
Ленин перед революцией полагал, что разруху можно преодолеть за счет контроля со стороны государства над производством и распределением, то есть путем рационализации производства и потребления, что уже частично осуществлялось в воюющей Германии. Он считал, что технически для этого уже все готово, но такая рационализация сознательно саботируется капиталистами, которые хотят сохранить свои прибыли. Ленин акцентировал внимание на том, что речь идет не о бюрократическом контроле со стороны чиновничества, а о демократическом контроле, осуществляемом всеми рабочими и служащими. Рабочий контроль мыслился как первый шаг к социализму, а в качестве второго шага предполагался переход от контроля к рабочему регулированию производства [24, C. 185].
Первоочередными мерами по установлению рабочего контроля Ленин считал следующие:
1. Объединение всех банков в один и государственный контроль над его операциями (национализация банков).
2. Национализация синдикатов, то есть крупнейших монополистических союзов капиталистов (сахарный, нефтяной, угольный, металлургический синдикаты и так далее).
3. Отмена коммерческой тайны.
4. Принудительное синдицирование (то есть объединение в отраслевые союзы) промышленников и торговцев.
5. Принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль над ним [20, C. 161].
При этом Ленин был уверен, что национализация банков не скажется на их работе, так как не нарушит ни технику их деятельности, ни собственность вкладчиков. А рабочее государство в лице своих представителей постепенно разберется в тонкостях работы национализированной банковской системы и крупнейших предприятий и уже потом начнет аккуратно перестраивать эту деятельность в интересах всех граждан. Любая представительная (от 1000 человек) группа граждан получит доступ к любым документам любого предприятия для контроля за ходом его работы. Интересно, что при условии надлежащего контроля и увеличения производства Ленин предлагал передавать определенную долю прибыли в руки рабочих и служащих, которые будут осуществлять этот контроль [20, C. 170].