Ленин накануне Октября и в первые месяцы советской власти надеялся на построение социализма как сети производственно-потребительских коммун, делегаты от которых в ВСНХ координировали бы их деятельность. От этих демократических идей вскоре пришлось отказаться, и последующие 30 лет экономическая модель в СССР развивалась в русле все большей централизации. Политбюро определяло цели развития, Госплан на их основе разрабатывал планы, являющиеся законами для всех исполнителей, наркомы конкретизировали их применительно к своим отраслям, а инициатива работников предприятий ограничивалась преимущественно изысканием способов выполнить спущенные сверху планы быстрее и экономнее. Для стимулирования работников применялся комплекс методов кнута и пряника.
Эта система позволила провести индустриализацию, выиграть войну и быстро восстановить хозяйство, но держалась на внутреннем напряжении всех своих частей. Наибольшая нагрузка приходилась на наркомов (позднее министров), которые должны были лично следить за происходящим на десятках предприятий, и на плановиков, которые должны были буквально под страхом смерти проверять, насколько достоверные заявки на снабжение им присылают с мест. Трое подряд председателей Госплана СССР были расстреляны, а министры и члены политбюро умирали от нагрузки. Ленин умер в 53 года, Дзержинский – в 48, Куйбышев – в 46, Жданов – в 52. Сталин не зря говорил Байбакову, что главными качествами наркома должны быть «бычьи нервы и оптимизм» [215, C. 79].
В проекте постановления о режиме труда и отдыха руководящих работников, которое готовилось в апреле 1947 года, говорилось: «Анализ данных о состоянии здоровья руководящих кадров партии и правительства показал, что у ряда лиц, даже сравнительно молодого возраста, обнаружены серьезные заболевания сердца, кровеносных сосудов и нервной системы со значительным снижением трудоспособности. Одной из причин указанных заболеваний является напряженная работа не только днем, но и ночью, а нередко даже и в праздничные дни». Через год в записке Лечебно-санитарного управления Кремля сообщалось, что 22 министра страдают от переутомления, один – от нервного истощения, трое больны язвой [177, C. 81]. С усложнением хозяйства множилось число отраслей и предприятий, а нагрузка на верхние звенья все возрастала. Неудивительно, что систему стали разбирать сразу же после смерти Сталина, и даже решение об организации совнархозов после определенной политической борьбы получило поддержку большинства. Региональные руководители хотели больше власти, а центральный аппарат – меньше нагрузки.
Сам конфликт между плановиками и хозяйственниками базировался на сохранении в советской экономике товарно-денежных отношений, выражавшихся в том, что труд на советских предприятиях сохранял обособленный, а не непосредственно-общественный характер, что создавало возможность при оценке трудового вклада каждого коллектива получать из общественного котла больше благ, чем полагалось бы по гамбургскому счету. Предприятия понимали, что игра с ценами и ассортиментом, сокрытие резервов, «выбивание» ресурсов и прочие уловки – в общем, такой же путь к росту благосостояния работников данного предприятия, как и самоотверженный труд по умножению объема материальных благ. То, что при этом зарплаты и премии оказывались не вполне честно заработанными, мало кого смущало.
Хрущев сделал крутой поворот от максимальной централизации к максимальной децентрализации. Все годы своего правления он настойчиво требовал, чтобы планы составлялись «на земле», на предприятиях, самими трудовыми коллективами на основании лишь небольшого числа рамочных показателей, спускаемых сверху. За этой настойчивостью прослеживается вера в то, что в СССР построено общество без классовых противоречий, членов которого не надо подгонять для работы на общее благо.
В то же время передача прав по составлению планов на места при сохранении премирования за их перевыполнение объективно толкала исполнителей принимать заниженные планы, которые было легче перевыполнить. При «планах по валу» бо́льшая свобода ценообразования формировала экономические стимулы завышать себестоимость – если каждая единица продукции стоит дороже, для выполнения плана в деньгах можно производить меньше.
Быстро оказалось, что средние и нижние уровни управления не готовы идти против своих интересов и стремятся назначать планы и цены так, чтобы работать меньше, а зарабатывать больше. Другими словами, передача прав «вниз» не была подкреплена перестройкой хозяйственного механизма для обеспечения соответствия групповых и общественных интересов. Это можно считать советским вариантом проблемы «принципал – агент» или уже упоминавшейся «проблемы безбилетника»: повышение экономической свободы низовых звеньев одновременно означает повышение их возможностей для оппортунистического поведения. А повышение централизации для лучшего контроля требует роста штатов проверяющих и снижает низовую инициативу.
Помимо «эгоизма по вертикали», сохранялся и «эгоизм по горизонтали», сменилась только его форма. При организации управления по отраслевому принципу появлялась ведомственность, при организации по территориальному – местничество. Никакого способа поменять образ мыслей руководителей так, чтобы они думали о стране в целом, не возникло. Не помогло и привлечение к управлению трудящихся: они требовали жилья, магазинов, продуктов и товаров ширпотреба, не слишком беспокоясь о том, как перераспределение капитальных вложений повлияет на экономику СССР в целом.
Этот «коллективный эгоизм», который я считаю проявлением товарного характера производства, выливался в ряд экономических проблем, которые приобретали хронический характер. Самой серьезной из них была проблема распыления капиталовложений. Каждый год в стране закладывалось больше строек, чем можно было обеспечить стройматериалами, строителями и строительной техникой. Увеличение объема располагаемых финансовых ресурсов у совнархозов и региональных совминов привело к тому, что строек за счет собственных средств стало закладываться больше, чем раньше, когда система была более централизованной. Но это приводило только к росту недостроев, так как инвестиционной продукции (стройматериалов и оборудования) на всех не хватало. В недостроях омертвлялись крупные средства, оборудование морально устаревало, а народное хозяйство не получало уже заложенной в план продукции.
Казалось бы – разве сложно все исправить? В плановой экономике, руководимой железными большевиками, всесильный Госплан под контролем ленинской партии указывает, что строить, а что не строить, запрещает раздувать фронт работ, следит за выполнением сроков строительства… Семилетка как нельзя нагляднее показала, насколько эта картина далека от действительности. По мере усиления отраслевых и/или территориальных руководителей Госплан и Совмин постепенно лишались возможности проводить резкую структурную перестройку. Плановая экономика становилась все менее плановой, централизованное воздействие встречало все усиливающееся «сопротивление материала» [207, C. 767].
Помимо «коллективного эгоизма», все более негативно на экономике сказывались политические амбиции СССР, последствия гонки за промышленно развитыми капиталистическими странами, непродуманных обещаний «догнать и перегнать». Советский Союз пытался решать больше задач, чем мог полноценно обеспечить ресурсами.
После снятия Хрущева председатель Совмина СССР А.Н. Косыгин поручил экономическому отделению Академии наук СССР подготовить доклад о состоянии экономики и путях его улучшения. Уже в этом докладе ученые предлагали на один-два года запретить дальнейшее увеличение объемов капитальных вложений, заморозить их на текущем уровне и достроить недостроенное, прежде чем начинать новое; вместо новых котлованов направить средства в хромающее сельское хозяйство и на увеличение фонда потребления[58].
Но сделать паузу даже на пару лет политическое руководство было не готово. Вместо отказа от части задач все больше и больше средств вкладывалось в добывающую промышленность и топливно-энергетический комплекс, из-за чего не оставалось достаточно для модернизации машиностроения и той самой комплексной механизации и автоматизации, на которую возлагались такие надежды в программе строительства основ коммунизма к 1980 году. Технический прогресс замедлялся, а дисбалансы между отраслями возрастали.
Для устойчивой нерепрессивной модели плановой экономики требовалось, чтобы экономические агенты на местах имели возможность доносить свои потребности до центральных плановых органов и могли корректировать спущенные им планы исходя из лучшего знания условий и резервов производства, но при этом не злоупотребляли бы этой свободой в ущерб смежникам и конечным народнохозяйственным результатам. А центральные плановые органы в своих директивах соизмеряли бы государственные амбиции с потребностями «простых людей». Не будет преувеличением сказать, что все последующие экономические реформы в СССР были попытками найти выход из этого «заколдованного круга».
Глава 12Косыгинская реформа 1965 года
Экономические дискуссии начала 1960‑х годов
Специальный раздел, посвященный экономическим дискуссиям конца 1950‑х – начала 1960‑х годов, необходим по двум причинам. Во-первых, без него трудно объяснить косыгинскую реформу, которую эти дискуссии подготовили. Во-вторых, описание причин появления самих дискуссий и новых направлений экономической науки позволяет лучше понять те вызовы, с которыми столкнулась советская экономика после того, как остро проявились негативные побочные явления хрущевской модели экономической демократизации.
Экономические реформы Хрущева, насколько можно судить по актуальным историческим исследованиям и опубликованным документам, ни на какую стройную концепцию не опирались. С одной стороны, Никита Сергеевич не очень любил советоваться с кем-либо, с другой – общее направление преобразований в сторону демократизации и децентрализации управления как будто бы было и так очевидно и поддерживалось всеми послесталинскими руководителями, с третьей – в стране отсутствовали научные центры, которые могли бы такую программу реформ разработать [243, C. 74].
После окончившихся политическими процессами и чистками острых политэкономических дискуссий 1920‑х годов в стране наступило теоретическое затишье. В 1930‑е – 1940‑е годы дискуссии о методологии планирования в печати практически отсутствовали, как и учебники по столь важной дисциплине. После разгрома школы «генетиков» и осуждения Громана и Базарова как «буржуазных специалистов» желающих выступать на эти темы сильно поубавилось. В 1940 году новый председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский поставил вопрос о подготовке учебника «Социалистическое планирование», авторами которого должны были стать крупные плановые работники М.А. Ямпольский, А.Д. Курский и Г.М. Сорокин. Однако последние сорвали сроки подготовки материалов[59], Ямпольский в январе 1941 года был отстранен от редактирования[60], и учебник в итоге так и не вышел.
В политэкономии ситуация обстояла не лучше: несмотря на многолетнюю работу над «официальным» учебником политической экономии под редакцией К.В. Островитянова, побочным продуктом которой стала последняя работа И.В. Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (она написана как комментарий к дискуссии вокруг проекта учебника), книга вышла только в 1954 году, после смерти вождя, когда цена действительной или мнимой ошибки стала ниже.
По итогам дискуссии по проекту учебника политической экономии Г.М. Маленков, М.А. Суслов и Ю.А. Жданов направили Сталину записку «О положении в экономической науке», где признавали неблагополучие, выражающееся в «отсутствии серьезных научных трудов по политэкономии и низком теоретическом уровне публикуемых экономических исследований» [191, C. 374]. В 1954 году Институтом экономики было созвано совещание по проблеме эффективности экономики с целью подвести итоги дискуссии 1949–1954 годов, однако никаких рекомендаций выработано не было [247, C. 6].
Неудивительно, что к середине 1950‑х годов экономическая наука мало что могла предложить практикам. Статьи тех лет по экономическим проблемам большей частью сводятся к призывам лучше работать и высмеиванию отдельных частных недостатков планов типа отсутствия увязки финансового плана и плана в натуре для какого-нибудь завода [248]. Постоянными были жалобы на низкое качество планирования, нестыковки в отдельных плановых показателях, планирование «от достигнутого» без учета реальных потребностей потребителей. Позднее академик В.М. Глушков и многие экономические историки объясняли рост сбоев в планировании ростом объемов экономической информации, которые уже невозможно было «переварить» без использования ЭВМ, но в 1950‑е годы такие трактовки еще не звучали.
В. Некрасов, который исследовал хрущевские реформы Госплана, предложил для их описания модель авторитарного реформатора, который занимается институциональным дизайном, сознательно конструирует «новые органы и учреждения, способные разработать предложения по реформированию управления советской экономикой и в итоге “изобрести” новую модель экономического развития» [243, C. 72]. При этом начатая новым руководством децентрализация управления радикально снизила детализацию планов и объем доступной плановикам экономической информации, что запустило порочный круг: недовольство работой Госплана приводило к его реорганизациям, они вызывали новые сбои в работе, что усиливало недовольство Хрущева и вело к новым реорганизациям. Хрущев вполне сознательно стремился создать альтернативные Госплану центры экономической экспертизы, пусть даже путем деления ведомства надвое (Госплан и Госэкономкомиссия; Госплан и Госэкономсовет).
Падение административного веса Госплана приводило к тому, что он терял позиции в торге с министерствами и ведомствами, которые требовали более легких планов и одновременно большего объема ресурсов для их выполнения. Когда план шестой пятилетки попытались составлять «снизу», на основании писем трудящихся, те повели себя точно так же: требовали легких планов и большего объема ресурсов.
Председатель Госэкономкомиссии Сабуров на декабрьском пленуме 1956 года, посвященном проблемам выполнения шестой пятилетки, прямо указывал на причины сложившегося положения: Госэкономкомиссия не выдержала натиска министерств, чему содействовали и местные руководители. «Плохо то, что мы не даем отпора… и в этом наша беда», – сетовал он [221, C. 89]. Хрущев попытался пресечь эту групповую эгоистичную практику совнархозной реформой, но она лишь сменила прежнюю форму ведомственности на новую форму местничества.
Для разработки семилетнего плана при Госплане СССР были созданы межведомственные комиссии по основной экономической задаче государства, по повышению уровня жизни, по вопросам труда и заработной платы, по финансовым проблемам, по развитию важнейших отраслей народного хозяйства, по проблемам развития науки и ряд других. В состав комиссий вошли работники Академии наук, ЦСУ, отраслевых НИИ, вузов и так далее. Материалы комиссий должны были заложить основу для разработки семилетнего плана[61]. Таким образом, семилетка стала первым перспективным планом, для разработки которого привлекалась широкая научная общественность.
На совещании, которое приняло решение, что семилетку будут готовить межведомственные комиссии, а не Госплан, присутствовали как минимум двое академиков, которые в скором времени организационно обустроят целые новые направления в советской экономической науке: В.С. Немчинов и Т.С. Хачатуров[62].
Хачатуров возглавит разработку вопросов эффективности капитальных вложений, для чего потребуется ввести в экономические расчеты учет фактора времени, продумать подходы к дисконтированию, расчету нормативных сроков окупаемости и прочему, с 1966 года займет пост главного редактора ведущего советского (и российского) экономического журнала «Вопросы экономики».
А Немчинов станет «крестным отцом» всего экономико-математического направления в советской экономической науке [249]. Статистик с дореволюционным стажем, он готовил справки по урожайности сельского хозяйства лично для Сталина, чем заслужил уважение вождя. В 1948 году Немчинов выступил в защиту генетики и против Лысенко, за что был снят с поста ректора Тимирязевской академии, но его поступок оценили в научной среде. В 1950‑е годы Немчинов становится одним из пионеров внедрения метода межотраслевого баланса, создает первую в стране лабораторию экономико-математических исследований и разными способами «пробивает» публикации работ по этой теме. В конце 1958 года он организует первую в стране Лабораторию по применению экономико-математических методов (ЛЭММ) АН СССР, из которой позднее вырастет Центральный экономико-математический институт (ЦЭМИ).
Любопытно, что среди межведомственных комиссий, образованных в конце 1957 года для подготовки плана семилетки, комиссии по вопросам методологии планирования не было. Но академики воспользовались открывшейся благодаря хрущевским реформам возможностью принять участие в работе плановых органов, чтобы заявить, что сам подход к планированию нуждается в пересмотре.
К этому выводу подталкивали не только административные игры, но и выход СССР по многим направлениям развития науки и техники на передовые рубежи в мире. Этот выход, с одной стороны, был большим достижением, но с другой – проблемой для плановиков, так как дальнейшие направления развития промышленности требовалось определять уже не копируя действия более развитых в экономическом отношении соседей. Но наиболее важной предпосылкой для быстрого становления экономико-математических методов был, на мой взгляд, провал замены директивных методов управления сознательностью трудящихся. По мере нарастания проблем с совнархозами требовался либо возврат к высокоцентрализованной «сталинской» модели управления, либо поиск механизма, который подталкивал бы предприятия самостоятельно экономить ресурсы и принимать повышенные плановые обязательства.
Ответом на этот запрос стал комплекс идей, в котором соединялись связь рентабельности и материальной заинтересованности, концепция оптимального планирования и большие надежды на кибернетику и электронно-вычислительные машины.
Рентабельность и материальная заинтересованность
Хотя перестройка управления промышленностью по территориальному принципу практически не поменяла статус предприятий, во время ее обсуждения постепенно выкристаллизовалось мнение о промышленном предприятии как о самостоятельном хозяйственном организме, который не только выполняет задания вышестоящих органов, но и обладает собственными экономическими интересами.
Острее всего противоречие между общегосударственными и частными интересами проявлялось в области капитальных вложений. Новые цеха строились за государственный счет, то есть для директоров предприятий и министров были как бы «бесплатными». Директора предприятий при содействии совнархозов начинали множество новых строек, на которые по всей стране не хватало стройматериалов. В результате предприятия строились годами и зачастую морально устаревали уже к моменту ввода в эксплуатацию.
Хрущев еще в своем докладе о совнархозах требовал сделать так, чтобы капитальное строительство велось за счет собственных оборотных средств предприятий и те не обивали бы пороги Госплана и Минфина. Ту же мысль он повторил на XXII съезде партии: «Мы должны поднять значение прибыли, рентабельности. В интересах лучшего выполнения планов надо дать предприятию больше возможностей распоряжаться прибылью, шире использовать ее для поощрения хорошей работы своего коллектива, для расширения производства».
Признание обособленных от общества экономических интересов предприятия, или, другими словами, признание товарности советской экономики ставило на повестку дня вопрос о заключении своего рода соглашения между предприятием и обществом в лице плановых органов: надо дать предприятию то, что оно хочет, чтобы оно сделало то, что обществу нужно. За предприятием не нужно надзирать, с предприятием надо договариваться.
Это ломало известное еще по трудам В.И. Ленина представление о социализме как «единой фабрике». Товарность, то есть экономическая обособленность производителей и наличие у них обособленных интересов, признавалась не как что-то плохое или хорошее, а как факт общественной жизни, который невозможно игнорировать.
Заявления партийного лидера дали старт новой общественной дискуссии. В мае 1957 года Институтом экономики АН СССР было проведено научное совещание «О законе стоимости и его использовании в народном хозяйстве». Те же вопросы заняли центральное место в повестке дня научной конференции экономического факультета МГУ, состоявшейся в январе 1958 года. Возобладала мысль, что закон стоимости в советской экономике действует, но его роль как регулятора воспроизводства используется недостаточно.
С 1958 года стали оформляться в самостоятельное направление экономической мысли расчеты по эффективности капитальных вложений. Само понятие эффективности базировалось на предпосылке, что государство как бы сдает в аренду коллективу отдельного предприятия общенародные основные средства, а коллектив должен обеспечить их использование на уровне не ниже, чем по отрасли в целом. Государство за арендованные (авансированные) основные средства получает своего рода арендную плату, а коллектив должен постараться использовать их так, чтобы после расчетов с государством что-то осталось и ему тоже.
10 августа 1958 года Хрущев выступил с речью на митинге строителей Волжской ГЭС. В ней он отметил, что киловатт-час электроэнергии, выработанной на гидростанциях, дешевле, чем выработанной на тепловых, но зато строительство ГЭС гораздо дороже и затратнее по времени, чем в случае ТЭЦ сопоставимой мощности. И если учитывать и текущие, и капитальные затраты, то, вероятно, ТЭЦ строить выгоднее, так как тот же объем установленной мощности можно построить дешевле и быстрее, а чем раньше народное хозяйство получит дополнительные киловатты, тем быстрее будет расти производительность труда, которая перекроет дороговизну тепловой электроэнергии [240].
Поскольку ни до, ни после советский лидер по вопросам сопоставления текущих и капитальных затрат не высказывался, можно предположить, что этот тезис попал в его речь усилиями заинтересованных лиц, которые получили мощный аргумент в пользу изучения вопросов эффективности капитальных вложений.
В июне 1958 года состоялась Всесоюзная научно-техническая конференция по проблемам определения экономической эффективности капитальных вложений и новой техники в народном хозяйстве СССР. Материалы конференции были изданы в следующем году отдельной книгой, а основным ее результатом стали рекомендации. Хотя проект их был подготовлен заранее, а окончательная редакция велась комиссией Института экономики и ВЦСПС под председательством Т.С. Хачатурова, формально это были рекомендации всех 800 с лишним участников, представлявших почти все центры экономической экспертизы. Проект был одобрен в январе 1959 года Научным советом по проблеме экономической эффективности капитальных вложений и новой техники, обсужден президиумом Академии наук СССР, по его поручению согласован с Госпланом СССР, Госстроем СССР, ГКНТ СССР, ЦСУ СССР и Стройбанком СССР и 22 декабря 1959 года был утвержден президентом Академии наук СССР академиком Л.Н. Несмеяновым как «Типовая методика определения экономической эффективности капитальных вложений и новой техники в народном хозяйстве СССР».
Основным показателем эффективности было установлено отношение прироста чистого продукта к вызвавшим его капитальным вложениям, что на уровне предприятия соответствовало рентабельности активов (ROA, return on assets) [250, C. 8]. Однако для сравнения двух проектов между собой предлагалось пользоваться не рентабельностью, а отношением прироста вложений к сокращению себестоимости. За счет экономии от снижения себестоимости дополнительные капитальные вложения должны были окупаться в срок не более семи лет (в исключительных случаях 10 лет).
Таким образом, в методике 1959 года оказались смешаны два подхода: ориентация на снижение себестоимости и ориентация на рост рентабельности, что являлось отражением споров экономистов и хозяйственников тех лет.
Прежде чем продолжить рассказ, важно обратить внимание читателя на одну существенную особенность: зарплату работники советских предприятий получали из условно бездонного государственного кармана по определенным специально сконструированным правилам.
В советской экономической модели естественной связи между денежным вознаграждением рабочих и стоимостью продукции не было. В начале года устанавливалось соответствие между общим объемом фонда оплаты труда и общим объемом утвержденной предприятию производственной программы. Выполнение определенного процента годовой производственной программы давало бухгалтерии право начислить рабочим соответствующий процент от годового фонда оплаты труда. Выплата зарплаты не зависела от финансового состояния предприятия, государство могло установить такие цены и такие ставки отчислений в бюджет, что предприятие стало бы планово убыточным, но при этом работники все равно получали бы зарплату. При необходимости зарплатные счета предприятий пополнялись из бюджета. С одной стороны, такой подход защищал рабочих, но с другой – создавал предпосылки их незаинтересованности в тех показателях работы, которые на зарплату не влияли.
Поэтому самым острым вопросом был такой: в чем именно измерять выполнение производственной программы? Все стороны признавали, что ни один отчетный показатель не является идеальным и если оценивать работу предприятий только по нему, то это приводит к ошибкам и убыткам для экономики. А для комплексной всесторонней оценки каждого предприятия с учетом всех факторов у центральных плановых и хозяйственных органов не хватает сил. Спор велся по вопросу, какой показатель «наименее плохой». Реальный же выход виделся в использовании синтетических показателей эффективности производства. Главным образом рассматривались, как уже было упомянуто, уровень рентабельности и снижение себестоимости.
Отдельной проблемой являлось премирование за перевыполнение планов. Чтобы легче было перевыполнить план и получить премию, надо было сам план установить заведомо заниженным. Поэтому каждый год предприятия «бодались» с плановыми органами, доказывая, что план им надо дать поменьше. Получалось, что кто выбил план условно в 100 единиц продукции и произвел 100 единиц продукции – тот молодец, а кто согласился на повышенный план в 120 единиц, а сделал только 110, – тот плохо поработал и лишается премии.
Трудно идти к коммунизму, если предприятия дружно скрывают свои действительные возможности.
Не стоит считать всех директоров предприятий тех лет жуликами: в «Правде» печаталось множество писем от честных коммунистов о том, что действующая система поощрения заставляет их заниматься вредительством, а если работать по совести – предприятию от этого одни проблемы. Типичный пример – письмо директора Невского машиностроительного завода Андреева. Завод придумал новую газовую турбину: меньше по весу, из более дешевых материалов, более экономичную для потребителя, чем старая. Но трудоемкость ее изготовления оказалась выше. В итоге завод в проигрыше: его ругают за излишнюю трудоемкость и одновременно ему сложнее выполнять «план по валу»: раз турбина дешевле, то, чтобы выполнить план в деньгах, надо сделать больше новых турбин, больше работать.
Попытку увязать два вопроса – план для предприятия и материальное поощрение – предпринял Е.Г. Либерман в знаменитой статье «План, прибыль, премия», вышедшей в «Правде» 9 сентября 1962 года. Он предлагал доводить до предприятий только планы по объему продукции в номенклатуре и по срокам поставок. Все остальные показатели предприятия должны планировать самостоятельно, а чтобы мотивировать их принимать повышенные, а не заниженные планы, нужно привязать шкалу поощрения к рентабельности (отношение прибыли к стоимости основных фондов предприятия). Тогда предприятия не будут просить в бюджете излишних капиталовложений, так как лишние основные фонды увеличивают знаменатель формулы и снижают уровень рентабельности, а значит, и поощрение. Фонд поощрения по-прежнему формировался бы не из прибыли (не как при капитализме), а из условно бездонного государственного кармана, но процент отчислений зависел бы от уровня рентабельности.
Статья, которая впервые публично предложила относительно целостную новую систему поощрения, а не ограничивалась призывом лучше работать или поменять один плановый показатель на другой, появилась не на пустом месте, а была частью дискуссии, развернутой в ответ на явный общественный запрос. Еще 19 марта 1962 года «Экономическая газета» обратилась к широким кругам читателей с анкетой «Делового клуба». Центральное место среди вопросов анкеты занимала проблема взаимоотношений экономических интересов отдельного предприятия и государства в целом. 7 июля 1962 года газета «Правда» начала дискуссию под заголовком «Совершенствовать хозяйственное руководство и управление», призвав читателей высказаться, что именно надо улучшить в экономическом механизме. В следующие месяцы в этой рубрике были опубликованы десятки статей, в том числе статья Либермана. Дискуссия перекинулась в другие газеты и научные журналы.
К сожалению, до сих пор нам мало известно об обстоятельствах появления статьи Либермана. По воспоминаниям главреда «Известий» А.И. Аджубея, во второй половине 1962 года Либерман написал письмо со своими предложениями секретарю ЦК П.Н. Демичеву. Демичев показал письмо Хрущеву, тот дал добро на публикацию. Но еще в апреле 1962 года состоялось заседание Научного совета при Академии наук СССР по комплексной проблеме «Научные основы планирования и организации общественного производства», на котором обсуждался доклад Либермана [251, C. 100]. Этот научный совет с 1961 года возглавлял В.С. Немчинов, и в силу причин, которые будут изложены ниже, у меня есть основания считать, что именно он продвинул малоизвестного харьковского профессора.
Либерман в статье перечислял плюсы заинтересованности предприятий производить как можно больше прибыльной продукции: без планов по зарплате и численности персонала предприятия избавятся от лишних работников и будут повышать производительность труда. Желание заработать больше денег будет стимулировать работников работать лучше. Разумеется, при несоблюдении заданий по объему, номенклатуре и срокам поставок предприятие лишалось бы права на премирование. В таком случае предприятия направляли бы в совнархоз проекты своих планов, а центральные плановые органы спускали бы в совнархоз обобщенные государственные задания по экономическому району в целом. Е.Г. Либерман был уверен, что сумма планов предприятий, движимых стремлением заработать, будет превышать размер необходимых централизованных заданий.
Основной новизной предложений Либермана было не то, что надо связать прибыль и зарплату (это было сделано еще в 1930‑е), а то, что если установить предприятию план в номенклатуре (то есть в натуре по видам продукции) и связать поощрение с рентабельностью активов, больше никаких показателей для предприятия устанавливать будет не нужно. Как лучше выполнить план, предприятие решит самостоятельно. Это должно было существенно снизить нагрузку на центральные плановые органы.
Проблемой предложений Либермана была (не)адекватность цен на продукцию трудоемкости производства и спросу на нее. Согласно трудовой теории стоимости, в основе цен лежат общественно необходимые затраты труда, но с первых пятилеток плановые цены на продукцию устанавливались весьма произвольно, служа инструментом перекачки средств между отраслями. Низкие заготовительные цены на сельхозпродукцию были средством, с помощью которого деревня добровольно-принудительно финансировала города, а в цену большинства потребительских товаров включался налог с оборота, и при любых покупках трудящиеся финансировали тяжелую индустрию. С другой стороны, цены на многие виды сырья устанавливались на низком уровне, чтобы обрабатывающая промышленность была прибыльной и в ней работало материальное стимулирование через фонд директора.
При таком подходе закон стоимости выполнял контрольно-стимулирующую функцию (если предприятие не имело прибыли, это было сигналом для хозяйственных органов, что оно перерасходует ресурсы либо имеет низкую производительность труда), но не был регулятором пропорций производства, главным оставалось выполнение утвержденной производственной программы в натуре. Степень соответствия цен общественно необходимым затратам труда была неважна, ее и не пытались рассчитать. Было достаточно того, что год от года продукция стоит дешевле, а значит, экономика становится более производительной.
Однако предложенная Либерманом новая система предполагала, что предприятию в натуре и номенклатуре планируют не весь объем продукции, детализировать производственную программу оно должно самостоятельно, ориентируясь на уровень рентабельности тех или иных видов продукции. А для этого цены должны были начать отражать соотношение спроса и предложения. При капитализме это достигается через рыночный обмен и конкуренцию производителей. Но как это сделать в советской экономике? Без адекватных цен самая рентабельная для предприятия продукция не обязательно будет самой нужной обществу.
Надо было либо вводить в СССР куплю-продажу по свободным ценам, либо каким-то образом сымитировать, смоделировать рынок. С заявкой на возможность этого выступили энтузиасты оптимального планирования.
Экономико-математические методы и оптимальное планирование
Основополагающие для становления экономико-математического направления работы Л.В. Канторовича и В.В. Новожилова появились в конце 1930‑х – начале 1940‑х годов, но почти 20 лет особого влияния на хозяйственную практику не оказывали – не было условий, которые позволили бы их идеям захватить достаточное количество умов. Такой шанс представился только в конце 1950‑х годов, когда совнархозы работали все хуже и хуже, а признавать это политическим руководителям очень не хотелось.
Выступая на Всесоюзном совещании научных работников 12 июня 1961 года, зампред Совмина СССР А.Н. Косыгин говорил о том, что плановые и хозяйственные органы испытывают трудности в решении ряда вопросов («расчет оптимальных размеров строящихся предприятий или изучения состояния и конъюнктуры мирового рынка, спроса на товары, закономерностей ценообразования, наилучшей организации управления производством») и нуждаются в научной помощи. Обращаясь к советским ученым, он рекомендовал им «разработать конкретные предложения по применению математических методов и современной вычислительной техники <…> в планировании и управлении производством» [252].
Утверждение нового направления шло по тем же лекалам, что и с расчетами эффективности капитальных вложений. В конце 1958 года В.С. Немчиновым была создана лаборатория экономико-математических методов, для подготовки кадров в 1959–1960 годах началось преподавание математики экономистам в ведущих вузах. В 1958 году вышел русский перевод книги В. Леонтьева «Исследование структуры американской экономики», знакомивший читателей с методом межотраслевого баланса, а в 1959‑м под редакцией Немчинова – первый том будущего трехтомника «Применение математики в экономических исследованиях», где были перепечатаны ранние работы Л.В. Канторовича и В.В. Новожилова, а также доказывалось, что математика не противоречит марксистской политэкономии.
В 1959 году глава Академии наук СССР А.Н. Несмеянов на XXI съезде КПСС заявил, что экономическая наука должна стать «точной наукой в полном смысле этого слова, широко использовать новейшие средства вычислительной техники, стать прожектором в планировании народного хозяйства». А в 1961 году была принята третья программа коммунистической партии, поставившая целью создание к 1980 году основ коммунизма. В ней было записано, что «главное внимание во всех звеньях планирования и руководства хозяйством должно быть сосредоточено на наиболее рациональном и эффективном использовании материальных, трудовых и финансовых ресурсов, природных богатств и устранении излишних издержек и потерь. Достижение в интересах общества наибольших результатов при наименьших затратах – таков непреложный закон хозяйственного строительства».
В этой немного корявой формулировке нетрудно увидеть постановку в общем виде оптимизационной задачи линейного программирования. Энтузиасты нового направления и тут постарались, чтобы нужные слова попали в важные политические документы.
В апреле 1960 года состоялось научное совещание о применении математических методов в экономических исследованиях и планировании, подготовку которого возглавлял В.С. Немчинов [253, C. 150]. Совещание приняло координационный план работы по применению математических методов и ЭВМ в экономике и рекомендовало организовать в АН СССР институт экономико-математических методов [253, C. 151].
В 1961 году было проведено первое координационное совещание по вопросам применения математики и вычислительной техники в экономических исследованиях и планировании с участием 56 организаций. В 1962 году в Новосибирске состоялась первая конференция по оптимальному планированию, а в 1963 году на базе ряда научных учреждений был создан Центральный экономико-математический институт АН СССР (ЦЭМИ) во главе с Н.П. Федоренко (преемником Немчинова, который к тому времени уже тяжело болел) [253, C. 152].
Такое бурное развитие (за пять лет был пройден путь от первых переводных публикаций до профильного института, научных советов, регулярных совещаний и десятков организаций-участников) объясняется громкими обещаниями, которые в то время раздавали сторонники матметодов. Речь шла не просто об экономии бензина (при решении транспортной задачи) или сырья при оптимальном способе раскроя фанерного листа (задача, при решении которой в 1939 году Л.В. Канторович открыл метод линейного программирования). Ученые заявили, что могут рассчитать идеальные цены на продукцию, при которых предприятия, стараясь максимизировать свою прибыль и отчисления в фонд поощрения, производили бы именно тот набор продукции, который нужен обществу. Это позволило бы нивелировать основные риски предложений Либермана – что предприятия будут в погоне за прибылью производить не то, что нужно.
Метод линейного программирования, за который Л.В. Канторович получил Нобелевскую премию по экономике, направлен на решение задач, которые в самом общем виде сводятся к тому, как загрузить наличные производственные мощности выпуском определенного набора видов продукции таким образом, чтобы максимизировать выпуск либо минимизировать затраты.
При решении системы уравнений находились так называемые разрешающие множители, которые характеризовали относительную дефицитность самого производительного оборудования или шире – относительную редкость используемых ресурсов. Л.В. Канторович называл эти множители «объективно обусловленными оценками» (о. о. оценками) и указывал, что для условий задачи они отражают соотношение трудоемкостей, соотношение народнохозяйственных ценностей с учетом всех введенных в задачу ограничений.
В свою очередь это означало, что если назначить цены на продукцию пропорционально о. о. оценкам (если в задаче два вида продукции и их разрешающие множители относятся друг к другу как 1:4, значит, соотношение цен на эти два вида продукции тоже должно быть 1:4, например 5 и 20 рублей), то предприятию выгоднее всего будет выполнить именно оптимальную производственную программу, максимизирующую выпуск либо минимизирующую затраты и сохраняющую заданную пропорцию между выпуском изделий разных видов [253, C. 177]. Появлялась возможность рассчитать «идеальные рыночные цены» без рынка!
В 1959 году в СССР создается комиссия Академии наук по вопросам ценообразования. Руководителем комиссии был назначен В.С. Немчинов, который использовал ее как площадку для постепенной популяризации идеи расчета цен математическими методами с использованием межотраслевого баланса [254].
В 1962 году ЦСУ составило отчетный межотраслевой баланс за 1959 год. На его основе НИЭИ Госплана СССР разработал экспериментальный плановый межотраслевой баланс общественного продукта в ценностном выражении на 1962 год. Главный вычислительный центр при Госплане СССР составил экспериментальный плановый баланс в натуральном выражении на 1962-й по 346 важнейшим продуктам. В последующем он стал ежегодно разрабатывать плановые межотраслевые балансы в натуральном выражении по большому числу продуктов [255, C. 49].
Применение межотраслевого баланса давало возможность, задав вектор конечного спроса (перечень потребительских товаров, которые должны быть произведены), получить производственные задания для всех отраслей промышленности. «Ведущим звеном» становилась бы максимизация выпуска потребительских товаров, рост благосостояния населения. Эти рассчитанные через междотраслевой баланс задания отраслям вместе со сведениями о наличных производственных мощностях закладывались бы в огромную оптимизационную задачу, которая бы рассчитывала оптимальный план. В процессе вычислялись бы разрешающие множители, которые бы указывали, какими должны быть цены на продукцию, чтобы предприятия при имеющихся у них мощностях в погоне за прибылью произвели бы именно то, что нужно.
Традиционные политэкономы возражали против предложений Канторовича, указывая, что цены должны отражать общественно необходимые затраты труда, а если назначать их пропорционально объективно обусловленным оценкам, то они отражают еще и относительную дефицитность используемых ресурсов. Кроме того, под таким углом зрения труд становится таким же фактором производства, как земля, материалы и оборудование: любой фактор производства, который находится в недостатке, должен получить более высокую оценку. Канторович с этим в общем соглашался, парируя, что учитывать относительную редкость можно и нужно.
Немчинов и его сторонники предложили новую модель планирования, в которой от государственных заданий следовало перейти к государственным заказам, распределяемым между предприятиями на конкурсной основе. Предприятия сообщали бы плановому органу о своих производственных возможностях с учетом собственных планов повышения производительности труда и снижения себестоимости, эти данные закладывались бы в огромную оптимизационную задачу, охватывающую всю экономику, в результате чего заказы на производство продукции распределялись бы между ними оптимальным образом [256, C. 7]. Централизованное снабжение предлагалось заменить государственной торговлей средствами производства.
Вот как говорил об этом на совещании 1964 года Н.П. Федоренко: «Внедрение автоматизированного управления народным хозяйством приведет к тому, что предприятия получат большие права, так как, лучше зная потребности общества, они будут более квалифицированно планировать свою деятельность. Новая техника позволит быстро и в полном объеме доводить до центральных органов сведения о потребностях предприятий и строек. Эти сведения будут немедленно обработаны, увязаны с интересами всего народного хозяйства, что позволит осуществить наиболее рациональную координацию и централизацию планирования». А директор Института математики Сибирского отделения АН СССР С.Л. Соболев на том же совещании прямо заявил, что применение о. о. оценок для ценообразования «дает принципиальную возможность использовать цены на продукцию для автоматического поддержания народного хозяйства в оптимальном режиме».
В выступлениях энтузиастов экономико-математических методов возникал образ идеальной, сбалансированной, основанной на точном расчете плановой системы, которая действовала бы без принуждения и в автоматическом режиме! Управление экономикой сохраняет централизованный характер, но лишается волюнтаристского начала (управленческое решение заменяется обезличенным результатом оптимизационного расчета). Управляющее воздействие происходит через цены и госзаказ, а не через прямые распоряжения, сохраняя за директорами предприятий полную оперативную свободу в рамках взятых на себя производственных обязательств. Под такое можно было получить средства не на один институт.
Новая философия планирования была впервые изложена в широкой печати 21 сентября 1962 года в статье В.С. Немчинова «Плановое задание и материальное стимулирование» в газете «Правда» как комментарий к статье Либермана. Концепция Немчинова расширяла, дополняла и завершала предложения Либермана. Именно это обстоятельство заставляет меня считать, что Немчинов через свой научный совет продвинул Либермана в «Правду», используя его как «пробный шар» для презентации собственных идей.
Кибернетика на службе планирования и идея ОГАС
В соответствии с рекомендацией первого совещания по применению матметодов, прошедшего весной 1960 года, в АН СССР был создан Научный совет по применению математики и вычислительной техники в экономических исследованиях и планировании, который возглавил все тот же В.С. Немчинов [249, C. 149]. Упоминание вычислительной техники в названии научного совета не случайно – на совещании один из пионеров советской кибернетики И.С. Брук отметил необходимость создания сети вычислительных центров по сбору, хранению и обработке информации и указал, что только использование ЭВМ могло бы обеспечить широкое применение математических методов.
Экономисты-математики, таким образом, вошли в альянс с кибернетиками и производителями вычислительной техники. Альянс был закреплен появлением нового понятия – экономической кибернетики [253, C. 155].
Еще 6 октября 1958 года вышло секретное постановление ЦК КПСС и Совмина СССР № 1121–541 «О неотложных мерах по созданию и производству электронных вычислительных машин», пункт 19 которого гласил: «Принять предложение Госплана СССР о создании в Госплане СССР вычислительного центра для проведения расчетов в области планирования и экономики народного хозяйства…» Осенью 1959 года был подписан приказ о создании Вычислительного центра (ВЦ) Госплана СССР. В уставных документах ничего не говорилось о том, что вычислительный центр станет базой внедрения матметодов в планирование, с тем же успехом он мог быть простым счетным бюро, но организационные усилия 1960 года привели к тому, что ВЦ с первых месяцев стал в экспериментальном режиме заниматься межотраслевыми балансами и оптимизационными расчетами.
В 1962 году директор ВЦ Н.И. Ковалев обнародовал предложения по созданию первой очереди системы, которая предназначалась для автоматизации расчетов по материально-техническому снабжению народного хозяйства. Планировалось создать при госпланах союзных республик и крупных совнархозах вычислительные центры, объединить их линиями связи и замкнуть на головной ВЦ в Москве, которым должен был стать ВЦ Госэкономсовета[63]. По расчетам, капитальные затраты на создание системы составили бы примерно 94 млн рублей. Создание первой очереди ВЦ (30 штук) заняло бы три года. Ковалев подчеркивал, что экономический эффект, связанный с оптимизацией планов, рационализацией использования всех ресурсов и повышения уровня оперативного руководства, во много раз превысил бы все расходы на создание системы [257, C. 41].
То же постановление правительства от 21 мая 1963 года № 564, которым был учрежден ЦЭМИ, предписывало разработать Единую государственную сеть вычислительных центров (ЕГСВЦ), то есть закрепляло связку «развитие матметодов – развитие компьютеров для их применения». Координацией действий экономистов, математиков, кибернетиков и производственников должно было заниматься специально созданное Главное управление по внедрению вычислительной техники при Государственном комитете по координации научно-исследовательских работ СССР (ГУВВТ). ГУВВТ назначил разработчиком ЕГСВЦ ГВЦ Госплана СССР. Непосредственно разработкой занималась рабочая группа под руководством Н.Е. Кобринского. Этот сюжет детально изложен во множестве публикаций, среди которых выделяются работы А. Кутейникова [258]. Отмечу только, что разработчики проекта ЕГСВЦ вместо того, чтобы предложить решение проблем, с которыми сталкивались хозяйственные министерства и ведомства, предложили заменить эти ведомства будущей сетью вычислительных центров, из-за чего их идеи встретили понятное сопротивление [225].
После ряда доработок проекта, каждая из которых встречалась в штыки то Госпланом, то ЦСУ, в 1966 году было принято правительственное решение, что ведомства создают каждое свою компьютерную систему, которые позднее объединяются в сеть, то есть система становилась не единой, а объединенной. Это позволило Госплану СССР начать работы над Автоматизированной системой плановых расчетов (АСПР), которую он неизменно позиционировал как ядро будущей общегосударственной сети ОГАС (Общегосударственной автоматизированной системы сбора и обработки информации для учета, планирования и управления народным хозяйством).
Таким образом, предложения Либермана и солидаризировавшихся с ним экономистов ориентировали систему материального вознаграждения на рост рентабельности, развитие матметодов позволило бы рассчитать такие цены, которые бы делали самой рентабельной самую нужную народному хозяйству продукцию, а развитие компьютерных сетей обеспечило бы эти расчеты информационной базой.
Альянс этих трех научных направлений был закреплен на большом совещании 1964 года «Экономисты и математики за круглым столом», материалы которого были изданы на нескольких языках. На нем в унисон о перспективности применения новых методов говорили экономисты, математики, кибернетики, а немногочисленных скептиков редакторы сборника в примечаниях выставляли заблуждающимися ретроградами. На совещании была сформулирована амбициозная программа работ на будущее: построение Единой государственной системы оптимального планирования и управления народным хозяйством (ЕГСПУ) на базе автоматизированной системы сбора, передачи и переработки экономической информации (которая позднее станет известна как ОГАС) [259, C. 199]. Выполнение этой программы означало заказы для всех групп действующих лиц на годы вперед и замах на изменение сущности плановой системы как таковой.
Я специально так подробно описал эти идеи, чтобы подчеркнуть, что в начале 1960‑х они воспринимались как взаимодополняющие, не противоречащие друг другу. Позднее, когда из всего комплекса стала реализовываться только система стимулирования с опорой на рентабельность, без оптимальных цен и без ОГАС, сторонники этих идей стали задним числом противопоставлять пути развития плановой системы через компьютеризацию и через развитие экономических стимулов. В.М. Глушков в мемуарах даже заявлял, что Косыгин выбирал между сетью вычислительных центров и идеями Либермана и выбрал то, что было дешевле.
В действительности по состоянию на конец 1964 года выбирать было не из чего. Сеть вычислительных центров, которая получала бы необходимую для оптимизационных расчетов информацию от каждого предприятия, могла возникнуть только спустя многие годы. Планы наращивания выпуска компьютеров систематически не выполнялись. От идеи ОГАС никто не отказывался, создание этой сети даже было провозглашено с трибуны XXIV съезда партии, а Госплан, к примеру, свою компьютерную систему – АСПР – развивал вплоть до развала Союза. Глушков требовал сконцентрировать на создании ОГАС все силы, чтобы это был проект сродни атомному или космическому, но атомный и космический проекты двигались угрозой мировой войны. Без такой угрозы трудно было убедить прочих руководителей свернуть их проекты в пользу ОГАС. В итоге ОГАС стала одним из многих начинаний и развивалась не быстрее других. Но практикам нужно было решение нараставших проблем с эффективностью и мотивацией уже тогда, в 1964‑м.
Кроме того, Косыгин, конечно, не принимал решение о запуске реформы в одиночку по итогам какого-то одного доклада. «Правда» развернула целую кампанию обсуждения статьи Либермана и путей улучшения материального стимулирования, которая длилась примерно два месяца.
Мнения разделились. Противники предложений Либермана указывали, что роста рентабельности можно достичь игрой с ценами и ассортиментом, ухудшением качества изделий. Подчеркивалось, что контроль за ценами со стороны покупателя недостаточен, так как у предприятия-покупателя у самого есть государственное задание, которое надо выполнять, да к тому же рост себестоимости при установлении цен как надбавки на себестоимость ему только выгоден. Развивая этот тезис, многие авторы приходили к мысли, что нужна такая система поощрения, которая полностью исключала бы влияние на нее «выгодного» ассортимента продукции или «выгодных» цен. С этой целью шкалу поощрения целесообразно строить в расчете на типовой ассортимент и связать ее не с прибылью, а с суммой снижения себестоимости продукции.
С другой стороны, многие хорошо работающие предприятия могли оказаться малорентабельными не по своей вине: из-за срыва поставок комплектующих либо природных факторов. Это означало: чтобы новые принципы заработали, надо будет разрешать торговлю материалами и средствами производства и развивать арбитраж. Это позволило бы при срыве поставок найти другого поставщика и стребовать неустойку. А для контроля за ценами и качеством требуются конкуренция и определенное насыщение рынка, чтобы покупатели могли «голосовать ногами». Получалось, что реформа требует изменений всего хозяйственного механизма, иначе она будет половинчатой.
Писалось о необходимости поощрять предприятия за внедрение новой техники, так как на время перестройки техпроцесса падал выпуск, а значит, и прибыль предприятия, и цена новых изделий, как правило, этот убыток не покрывала, так что внедрять новое оказывалось экономически нецелесообразно.
Некоторые комментаторы писали, что существующий порядок в принципе правильный и все нормально работает, когда нет противоречий в спускаемых предприятию плановых показателях (то есть когда план внутренне согласован). Значит, надо улучшать практику, а не принципы планирования.
Таким образом, как и в случае с совнархозами, минусы реформы были известны заранее. Однако это не отменяло необходимости найти систему показателей, которая бы нацеливала предприятия на лучшее выполнение централизованных заданий, а не на увиливание от них. С конца 1962 года начались экономические эксперименты по проверке и отбору идей для реформы, результаты которых тщательно анализировались.