Решение о введении в гражданских отраслях военной приемки продукции было принято в мае 1986 года, сама военная приемка должна была заработать с начала 1987 года. К октябрю 1986 года службы госприемки контролировали порядка 30 % производимой в СССР продукции, к началу 1987 года они были развернуты практически на всех крупных предприятиях. Существенных улучшений деятельность этих служб не принесла: в условиях дефицита борьба за качество не имела смысла, раскупалось практически все, что попадало на рынок, а вдобавок в том же 1987 году законодательство стало меняться в сторону дальнейшего увеличения самостоятельности предприятий. Госприемка в этот тренд не вписывалась.
Последствия политики «ускорения», даже если бы ее удалось последовательно проводить несколько лет, должны были сказаться только в 13-й пятилетке. Нужно было сперва развить машиностроение, чтобы потом обновить оборудование в прочих отраслях. В краткосрочном периоде эта политика вызвала перенапряжение бюджета и еще больший рост недостроев. Огромное число заложенных в рамках «ускорения» предприятий так и остались на стадии котлована.
В 1988 году со вводом в действие закона о госпредприятии резко расширились права предприятий по распоряжению фондами материального стимулирования, что привело к резкому перераспределению капитальных вложений в непроизводственную сферу. Однако поскольку строительных материалов больше не появилось, с началом непроизводственных строек тормозились стройки производственные. Почти пятая часть всех капитальных вложений 1988 года пошла на рост омертвляемых в «незавершенке» материальных ценностей. В 1988 году были заморожены строительные объекты общей стоимостью 24,2 млрд рублей, но в то же время начаты новые стройки на сумму 59,1 млрд рублей [373, C. 26].
На конец 1989 года объем незавершенного строительства составил 180,9 млрд рублей, в том числе сверхнормативный – 39 млрд рублей. За четыре года (1986–1989) незавершенное строительство увеличилось на 60,5 млрд рублей, в том числе в 1989 году – на 22,6 млрд рублей [16, C. 228].
Я вырос в «городе советской электроники» Зеленограде, где в мае 1986 года в рамках «ускорения» решили строить огромный Центр по информатике и электронике (ЦИЭ), состоящий из 12 НИИ, КБ и связанных с ними опытных заводов четырех министерств и ведомств: Академии наук, Минэлектронпрома (МЭП), Минрадиопрома, Госкомитета СССР по вычислительной технике и информатике.
Комплекс ЦИЭ представлял собой круг диаметром почти километр со вписанными в него зданиями общей площадью 420 тысяч квадратных метров. Там должно было работать 20 тысяч человек, для чего рядом начали строить микрорайон на 150 тысяч жителей [374].
В 1990‑е и 2000‑е годы исполинские руины ЦИЭ с уходящими на несколько уровней под землю катакомбами были любимой игровой площадкой зеленоградских подростков, в том числе и меня. Циклопические развалины завораживали и будили фантазию о том, каким мог бы быть Зеленоград, если бы «ускорение» удалось.
Официально политику «ускорения» никто не отменял. Наоборот, дальнейшие реформы подавались в том ключе, что если раскрепостить работников предприятий и убрать висящий над ними бюрократический диктат, то ускоряться они будут еще лучше. Ускорение закончилось «явочным путем», когда, с одной стороны, в бюджете кончились деньги, а с другой – была разрушена прежняя система централизованного планирования и снабжения и предприятия-производители получили возможность не выполнять заказы на поставку оборудования, если считали их невыгодными для себя.
Условным концом ускорения можно считать 1989 год, когда для предприятий машиностроительного комплекса доля государственного заказа в общем объеме производства была резко сокращена до 25,3 % против 86 % в 1988 году. В частности, в госзаказе на этот год вообще не были предусмотрены поставки продукции машиностроения, изготовляемой предприятиями для собственных нужд и для министерств машиностроительного комплекса [375, C. 18–19].
Гласность
Проводимая с начала 1986 года политика гласности играла важную экономическую роль, без нее радикальные изменения в экономике и политике вряд ли были бы возможны. Гласность не означала свободы слова. Это была информационная политика, четко направляемая отделом пропаганды ЦК КПСС, который в 1985 году возглавил Александр Яковлев.
В феврале 1986 года в «Правде» была опубликована статья журналистки Т. Самойлис «Очищение», в которой утверждалось, что «вязкий партийно-административный слой» средних чиновников – главное препятствие преобразований в стране. В борьбе с той частью партийно-государственного аппарата, которая по тем или иным причинам не испытывала восторга от политики нового генсека, Горбачев решил опереться на прессу. М.С. Горбачев в 1986 году изложил свое представление о роли прессы как о своеобразной оппозиции власти, заменяющей отсутствующую настоящую политическую оппозицию [356, C. 10]. Огласка должна была помочь преодолеть бюрократизм и коррупцию, а также тихий саботаж решений, принимаемых верховной властью, средними этажами управления.
Второй задачей прессы в период гласности была подготовка общественного мнения к переходу к рынку. В декабре 1986 года при обсуждении проекта закона о государственном предприятии директор Института экономики АН СССР Л.И. Абалкин говорил: «Сегодня общественное мнение пока не готово к восприятию радикальных мер по перестройке хозяйственного механизма. Неподготовленность средств массовой информации к разъяснению закона об индивидуальной трудовой деятельности породила массу вопросов и пересудов, порой негативное отношение к нему. Нужна хорошо продуманная, последовательная и непременно упреждающая работа по разъяснению самой концепции и основных идей нового закона, его места в стратегии ускорения»[171].
Знаковых публикаций, меняющих отношение читателей к советской модели, было много. Отмечу статьи:
• Г.Х. Попова «С точки зрения экономиста» («Знамя», № 10–11, 1986 год). Статья была посвящена публикации романа А. Бека «Новое назначение», но в ней Гавриил Харитонович впервые определил советскую экономическую систему как административно-командную. То, что выводы о сути советской экономики были сделаны на основе художественного произведения, в то время никого не смутило.
• Л. Пияшевой «Где пышнее пироги?» («Новый мир», № 5, 1987 год) – с выводом, что чем больше рынка, тем пышнее пироги.
Организационно политика «гласности» была реализована заменой главных редакторов большинства центральных газет и журналов («Известия», «Огонек», «Московские новости», «Комсомольская правда», «Аргументы и факты», «Московская правда», «Московский комсомолец», «Юность», «Новый мир» и другие) и проведением с ними регулярного инструктажа, которым занимался Яковлев в ЦК партии. Новый главред «Огонька» Виталий Коротич позже писал, что гласность вплоть до 1990 года развивалась под строжайшим надзором [348, C. 85].
В действительности гласность начала выходить из-под контроля уже в октябре 1987 года, после «бунта Ельцина», когда газеты стали создавать опальному политику ореол борца за правду.
Закономерным итогом этого процесса оказалось принятие 14 мая 1990 года закона № 1478–1 «О защите чести и достоинства президента СССР», который должен был оградить Горбачева от нападок прессы.
Рост своеволия прессы совпадал с укреплением альтернативных центров политической и экономической власти, которые тоже стремились использовать общественное мнение для защиты своих прав и своей собственности. Уже в 1988 году кооператоры активно использовали прессу, чтобы не допустить повышения налогообложения кооперативов, о чем еще пойдет речь ниже. Пресса чем дальше, тем больше препятствовала экономической политике союзного правительства.
Бюджетный дефицит
Помимо вышеописанных антиалкогольной кампании и ускорения, было еще несколько внешних и внутренних причин, повлиявших на рост дефицита бюджета и сокращение возможностей союзного правительства по финансированию экономики.
Самая известная из них – падение мировых цен на нефть в 1986 году. Если в ноябре 1985 года один баррель стоил 30 долларов, то через пять месяцев – всего 12. Этот фактор популяризировал Е.Т. Гайдар в своей книге «Гибель империи», где он отчасти снимает вину за развал СССР с Горбачева и его команды. Гайдар сначала рассуждает о том, что родовое свойство империй – распадаться, а затем подводит читателя к мысли о том, что раз уж зависимость СССР от экспорта углеводородов сложилась при Брежневе, то и вина за то, что Союз не пережил падения цен на нефть, тоже лежит в первую очередь на нем.
По оценке министра финансов Гостева, потери СССР от падения цен на нефть в 1986 г. составили 15 млрд рублей [355, C. 128]. Эта цифра сопоставима с ежегодными потерями от все той же антиалкогольной кампании, на которую мировые цены, разумеется, не влияли.
Однако для СССР в первую очередь была важна не общая сумма потерь, а потери валютной выручки. По данным Е.Т. Гайдара, сокращение притока валюты от продажи нефти в развитые капстраны составило 8 млрд инвалютных рублей [16, C. 237]. Гайдар делает вывод, что сокращение валютной выручки повлияло на сокращение закупок нового оборудования и иностранных потребительских товаров, но при этом сам же приводит данные, свидетельствующие, что ни в 1986, ни в 1987 году существенного сокращения импорта потребительских товаров не произошло, он сократился с 8,7 млрд инвалютных рублей в 1985 году до 7,9 млрд инвалютных рублей в 1987‑м, но эта цифра по-прежнему была выше уровня 1984 года, когда иностранного ширпотреба закупили на 7,6 млрд инвалютных рублей [16, C. 239].
Другое дело, что из-за антиалкогольной кампании вырос спрос населения на прочие потребительские товары, и прежнее их предложение уже не могло удовлетворить людей, но это не связано с ростом цен на нефть.
С. Ермолаев посвятил нефтегазовой зависимости Советского Союза целое исследование и пришел к следующему выводу: «Несмотря на столь сильное падение цены на нефть, нельзя однозначно утверждать, что это сыграло ключевую роль в распаде СССР» [349, C. 49]. Он же приводит данные, из которых следует, что СССР при продажах нефти ориентировался не на мировые цены и размер получаемой ренты, а на свои потребности в валюте. При себестоимости добычи и транспортировки порядка 5,33 доллара за баррель цена даже в 12 долларов обеспечивала маржу больше 100 %. Экспорт нефти вырос со 193,5 млн тонн в 1985 году до 215,6 млн тонн в 1989 году, что должно было сгладить последствия ценового шока.
Дальнейшее наращивание экспорта (а добыча нефти в том же 1989 году составила 607,2 млн тонн) уперлось в последствия крупнейшей в истории страны техногенной катастрофы: аварии на Чернобыльской АЭС.
Только первоначальные расходы на ликвидацию последствий аварии обошлись стране в 8 млрд рублей [348, C. 81], но, возможно, самым чувствительным были не прямые потери, а то, что авария на ЧАЭС поставила крест на всей программе массового строительства атомных электростанций, запущенной за 15 лет до этого. Бросовыми становились вложения в строительство Атоммаша и всего города Волгодонска, до расследования причин аварии были приостановлены работы на всех строящихся АЭС, которые потом так и не возобновились из-за безденежья и распада страны (исключение – Ростовская АЭС, достроенная в 2001–2018 годах).
Напомню, что грандиозный план строительства сначала завода по массовому производству реакторов (Атоммаша), а потом и самих АЭС должен был резко снизить долю нефтепродуктов в топливно-энергетическом балансе страны и тем самым позволить направлять на экспорт больше нефти. Эта возможность оказалась утраченной.
Еще большими оказались непредвиденные затраты на борьбу с последствиями страшнейшего землетрясения, произошедшего в Армении 7 декабря 1988 года. В результате землетрясения, по официальным данным, погибли 25 тысяч человек, еще 140 тысяч стали инвалидами, более 500 тысяч лишились крова. Только материальный ущерб от стихийного бедствия был оценен в 10 млрд долларов (порядка 13 млрд рублей) [376].
Еще не зная ничего обо всех грядущих проблемах, новое руководство в 1985–1986 годах увеличило зарплаты и социальные выплаты.
В мае 1985 года были приняты решения о росте пенсий, совершенствовании оплаты труда научных работников, конструкторов и технологов промышленности, в июле зарплаты повысили аграриям, в декабре – мастерам, начальникам цехов и участков в промышленности.
В январе 1986 года были повышены пособия на детей военнослужащих и выплаты вдовам, а также пособия для одиноких матерей, вводились надбавки к зарплате работникам ряда регионов, в мае прошло новое повышение пенсий для пенсионеров, проживающих на селе, в сентябре были установлены дополнительные льготы для ветеранов ВОВ [348, C. 68].
В 1987 году были увеличены зарплаты работникам просвещения, здравоохранения, социального обеспечения. Повышение зарплаты затронуло 7 млн человек, дополнительные расходы на эти цели составили 3,8 млрд рублей, в том числе 3,5 млрд рублей за счет государственного бюджета [375, C. 71].
Результатом всех вышеперечисленных факторов стало то, что за три года пятилетки (1986–1988) в сравнении с цифрами, предусмотренными пятилетним планом, доходы государства сократились на 31 млрд рублей, а расходы выросли на 36 млрд рублей [16, C. 241]. Бюджетный дефицит в СССР, составлявший в 1985 году 17 млрд рублей, к 1989 году достиг 91,8 млрд рублей, что составляло около 10 % валового национального продукта [377].
У правительства было несколько возможных способов борьбы с дефицитом бюджета (помимо очевидного – сокращения расходов). В предыдущие годы для этого активно использовались:
1. внутренние займы (Госбанк СССР давал Минфину СССР взаймы средства граждан, которые лежали на сберкнижках);
2. изъятие так называемого «свободного остатка прибыли» – средств предприятий, которые по закону должны были оставаться в их распоряжении, но не могли быть потрачены из-за дефицита инвестиционной продукции.
Также можно было:
1. увеличивать внешний долг;
2. проводить эмиссию, то есть выпуск необеспеченных денег;
3. ну и сокращать расходы.
Правительство в той или иной мере использовало все эти способы.
За 1985–1989 годы внутренний долг вырос с 141,6 млрд рублей до 398,2 млрд рублей. Размер эмиссии наличных денег вырос с 4 млрд рублей в 1985 году до 18 млрд рублей в 1989 году [377].
В 1984 году платежный баланс СССР в свободно конвертируемой валюте был положительным и составлял 0,6 млрд долларов США, то есть СССР продавал за валюту больше, чем покупал. За 1985–1989 годы сальдо платежного баланса стало отрицательным и достигло в 1989 году 25,1 млрд долларов США. Нехватку валюты для импортных закупок СССР покрывал внешними займами. Внешний долг СССР вырос с 27,2 млрд долларов США в 1985 году до 46,3 млрд долларов США в 1989 году и 57,6 млрд долларов США в 1990 году [369, C. 14]. К концу 1991 года, то есть к моменту распада СССР, внешний долг достигал 62 млрд долларов США, а валютные запасы страны сократились всего до 50–60 млн долларов США (по свидетельству А. Нечаева и П. Авена), то есть были в 1000 раз меньше внешнего долга (!) [378]. Правда, А. Илларионов (Минюст РФ признал иноагентом) оспаривает их данные, называя цифру в 2,8 млрд долларов, но и это в разы меньше внешнего долга.
Параллельно с нарастанием бюджетного дефицита росли прибыли предприятий, которые еще считались социалистическими. В 1988 году план по прибыли в промышленности был перевыполнен на 4,4 %, или на 5,4 млрд рублей, прирост прибыли по сравнению с 1987 годом составил 12,6 млрд рублей, а темп прироста – 10,8 % [375, C. 45]. Однако работавшая в прошлом тактика пополнения бюджета «позаимствовать часть средств у предприятий» в этот раз дала сбои. В экономику стремительно вмешивалась политика. Несмотря на то что собственность еще формально оставалась «единой» и «общенародной», предприятия дружно выступили против попыток изъятия их доходов.
14 марта 1988 года был издан указ президиума Верховного Совета СССР № 8614-XI о ставках подоходного налога на членов кооперативов. Налог был прогрессивным и рос с ростом месячного дохода, составляя от 12,1 % от дохода при доходах в 500 рублей в месяц (что по тем временам соответствовало двум средним месячным зарплатам рабочих и служащих) до 60 % и более при доходах порядка 2,5 тысячи рублей в месяц (10 месячных зарплат).
В указе был пункт, согласно которому «в случае укрытия кооперативами по производству и реализации продукции и оказанию услуг доходов, подлежащих налогообложению, вся сумма укрытых (заниженных) доходов взыскивается в бюджет района или города, исполнительным комитетом Совета народных депутатов которого зарегистрирован устав кооператива, а также взыскивается штраф в размере 10 процентов от этой суммы».
Указ вызвал массовое протестное движение кооператоров, которые привлекли на свою сторону центральную прессу – «Известия» и «Литературную газету». Кооператоры настояли, чтобы их включили в комиссию Верховного Совета, которая рассматривала проект готовившегося в то время Закона о кооперативах, и добились сначала приостановки действия указа, а потом (в начале 1989 года) отмены процитированного выше пункта, тем самым фактически легализовав укрытие доходов от налогообложения [379, C. 20].
Закон о кооперации был принят в мае 1988 года и регулировал налогообложение кооперативов (а не кооператоров, как вышеупомянутый указ), однако конкретные ставки налога, а также порядок их исчисления и уплаты в бюджет должен был принять Совет министров СССР. Минфин летом 1988 года подготовил расчеты ставок по аналогии с размером отчислений от прибыли государственных предприятий. Выходило, что прибыль кооперативов надо облагать по ставке примерно 20 %, но при обсуждении этого предложения на заседании президиума Совмина СССР первый и, как оказалось, единственный вопрос докладчику – первому заместителю министра финансов СССР Владимиру Георгиевичу Панскову – задал председатель правительства Николай Иванович Рыжков: «Товарищ Пансков, вы что, хотите нас поссорить с народом, предлагая такие ставки налогов?» [380]
В итоге 29 июля 1988 года президиум Верховного Совета принял указ № 9327-XI, которым приостановил действие своего же мартовского указа и «временно» установил, что доходы кооператоров облагаются по тем же ставкам, что и доходы рабочих и служащих.
Это означало, что ставки для кооперативов были установлены на порядок ниже, чем для государственных предприятий, что, разумеется, привело к переводу производства из государственных предприятий в кооперативы. Подавляющее число кооперативов было создано на производственных мощностях действующих производств. Они продолжали выпускать ту же самую продукцию, получая сырье и материалы по твердым государственным ценам, но платили государству гораздо меньше налогов.
Новые ставки для кооперативов были установлены только через год, в августе 1989 года, но и они не могли превышать 35 % от дохода, то есть были существенно ниже первоначальных проектировок.
В июне 1990 года союзное правительство предложило повысить ставку налога на прибыль государственных предприятий до 55 % (35 % предназначались для союзного бюджета, а остальные – для республиканских и местных бюджетов). Это предложение вызвало сопротивление депутатов Верховного Совета СССР, который к тому времени уже избирался на альтернативной основе. В результате принятый им закон от 14 июня 1990 года «О налогах с предприятий, объединений и организаций» установил налог на прибыль в союзный бюджет по ставке 22 % вместо запрашиваемых 35 %. Ставки налога, зачисляемого в республиканские и местные бюджеты, должны были устанавливаться республиками, но не могли быть больше 23 % [377, C. 68].
Такое же сопротивление встречали попытки повысить налогообложение простых трудящихся и, само собой, попытки поднять цены.
В 1989 году по инициативе Л.И. Абалкина был введен налог на прирост фонда заработной платы. Дело в том, что за девять месяцев 1989 года при увеличении валового национального продукта на 3,6 % и производительности общественного труда на 2,2 % фонд оплаты труда по народному хозяйству возрос на 9,5 % [373]. Но вскоре под напором многочисленных требований из налога на прирост зарплаты сделали столько исключений, что он потерял смысл [355, C. 188].
Таким образом, всего за три года команда Горбачева сократила доходы бюджета, увеличила его расходы и вдобавок политикой гласности и демократизации отрезала сама себе возможность изымать спекулятивные сверхдоходы кооперативов и промышленности.
Тем самым дальнейшее увеличение рыночной свободы предприятий становилось практически безальтернативным, ведь государство больше не могло само развивать их за счет бюджета.
Что до попыток поднять цены, то они достойны отдельного раздела.
Проблема либерализации цен
Основной проблемой реформы цен было то, что ее так и не провели до самого распада СССР. После кровавого подавления волнений рабочих в Новочеркасске в 1962 году советская власть зареклась трогать цены на потребительские товары, особенно на продукты питания. Рост государственных расходов на закупки продовольствия у колхозов покрывался государственными дотациями: чем лучше питались советские граждане, тем больше становилась дыра в бюджете, но благодаря общей устойчивости советской финансовой системы государство могло себе это позволить.
Помимо заниженных цен на продовольствие государство поддерживало низкие цены на продукцию добывающих отраслей. По мере смещения основных районов добычи все дальше на восток и на север и удорожания машиностроительной продукции, а также общего снижения эффективности работы экономики из-за недостроев и дисбалансов издержки на добычу каждой дополнительной тонны сырья росли, но государство неохотно повышало цены, предпочитая дотировать отдельные убыточные предприятия через финансовую систему. В 1966–1967 годах была проведена реформа оптовых цен, они были повышены на 7 %, в том числе в тяжелой промышленности – на 15 %. Очередной пересмотр оптовых цен был в 1973 году, цены на коксующиеся угли и руды черных металлов были повышены на 9 %, а с 1976 года цены на прокат черных металлов поднялись на 4 %.
Но в целом производителям сырья было сложнее обосновывать рост цен, чем машиностроителям: если обрабатывающая промышленность имела возможность хоть каждый год выпускать новую версию станка, так или иначе объясняя его удорожание, то придумать новую, более дорогую марку угля или нефти было сложно.
В 1989 году тогдашний министр финансов В.С. Павлов приводил такие цифры: «сегодня уголь реализуется потребителям по 12 рублей за тонну, а государству он обходится в 18 рублей. Или, скажем, пшеница у колхозов и совхозов закупается в среднем по 142 рубля за тонну, а хлебоприемные комбинаты приходуют ее по 111 рублей, и на хлебопечение она уходит уже по этой цене. На регулирование подобных различий, а лучше сказать – несуразиц мы расходуем пятую часть государственного бюджета и примерно четверть всей прибыли, остающейся в хозяйствах. <…> на каждый вырученный рубль от реализации продовольствия государство несет 50 % убытка» [375, C. 58].
Когда предприятиям в 1987–1988 годах разрешили прямой выход на внешний рынок, производители сырья быстро выяснили, что мировые цены значительно выше внутренних и при продаже сырья за рубеж можно заработать гораздо больше, чем при продаже его советским предприятиям. Внутренние цены на энергоносители были в 5–10 раз дешевле, а на машины и оборудование в 1,5–3 раза дороже мировых. Чтобы обрабатывающая промышленность не осталась без топлива и сырья, нужно было ограничить экспорт и приблизить внутренние цены к мировым. В 1992 году сотрудники ЦЭМИ Д. Львов и В. Пугачев в «Российской газете» обнародовали расчеты, согласно которым при переходе на мировые цены нефтегазовая, лесная и энергетическая отрасли должны были стать сверхприбыльными, а машиностроение, химическая, легкая промышленность, сельское хозяйство, строительство, транспорт и связь – убыточными [381]. Ученые предлагали обложить добывающую промышленность рентными платежами и компенсировать из них убытки другим отраслям, чтобы не допустить их уничтожения, но для этого от государства требовалась политическая воля и способность подавить отраслевых лоббистов.
Повышение розничных цен на продовольствие было подготовлено еще в 1982 году при Брежневе. Цена на хлеб должна увеличиться втрое, на ситец – вдвое. Пропорционально им должны были повыситься цены на всю потребительскую корзину [15, C. 297]. Смерть Брежнева остановила реализацию этих планов. Новый генсек решил начинать свое правление не с роста цен, а с более популярных в народе мер типа борьбы с коррупцией.
XXVII съезд КПСС и июньский пленум ЦК 1987 года определили, что экономическая реформа должна начаться с упорядочения цен и заработной платы, с укрепления финансов страны. К тому времени ценовые дотации в СССР превысили 100 млрд рублей, или 400 рублей на жителя страны.
Но появление оппозиции и начало открытой политической борьбы осложнили возможность проведения денежной реформы. Перешедший в 1988 году из Госплана в Госкомцен А. Краснопивцев с грустью писал: «Если в 1986 году взгляды членов отделения экономики АН СССР и практиков на проведение реформы цен в основном совпадали, то к 1988 году почти все они стали выступать против нее. Дескать, повышение розничных цен подорвет доверие народа к перестройке, его надо отложить» [288, C. 417].
При этом предприятия, пользуясь данными им в 1987 году правами в области ценообразования, все-таки повышали цены, но стихийно, кто на сколько смог. Это увеличивало дисбалансы, а население все настойчивей требовало от бюджета компенсаций, то есть роста социальных расходов.
Розничные цены выросли в 1988 году лишь на 0,6 %, в 1989 году – на 2 %. По данным Н.И. Рыжкова, в 1988 году реформа цен потребовала бы пересмотра на сумму 100 млрд рублей, а в 1990 году – уже на сумму 200 млрд рублей [355, C. 279].
24 мая 1990 года на третьей сессии Верховного Совета СССР Н.И. Рыжков выступил с докладом «Об экономическом положении страны и о концепции перехода к регулируемой рыночной экономике» и обнародовал планы правительства по повышению через месяц цены на хлеб и хлебопродукты в три раза. С января 1991 года большинство оптовых и розничных цен должны были вырасти на величину от 50 % до 100 %. Хотя реформа предполагала пакет компенсационных выплат, население отреагировало на эти планы потребительской паникой, скупая в магазинах то немногое, что еще оставалось на прилавках.
Депутаты подвергли Рыжкова критике, к которой присоединился и М.С. Горбачев. Параллельно Ельцин и правительство РСФСР продвигали альтернативную программу «500 дней». Одной из ее идей была продажа госсобственности населению, чтобы дать ему способ потратить деньги и одновременно провести приватизацию. Борьба программ продолжалась всю вторую половину 1990 года, в конце года у Рыжкова случился инфаркт и он ушел в отставку, а реформа цен так и не началась.
Новый глава советского правительства В.С. Павлов в начале 1991 года попытался провести ограниченную конфискационную денежную реформу. 22 января 1991 года вышел указ об обмене пятидесяти- и сторублевых купюр. Вводились жесткие сроки обмена, и 500 рублями ограничивалась сумма, которую разрешалось взять из сберкассы. Реформа вызвала недовольство населения, но именно в силу того, что она затрагивала накопления населения, а не структуру цен, принципиально положение дел она не улучшила.
С 1 апреля 1991 года были в три раза повышены розничные цены на многие потребительские товары, но с учетом того, что всего за две недели до этого состоялся референдум о том, сохранится ли СССР, пусть и в обновленном виде, на либерализацию цен союзное правительство так и не решилось.