В домнице бурлила лава, плавились руды. Заворожённым взором смотрел юноша на синеватые огоньки побежалости чудесного сплава…
Старик сковал клинок.
Он торопливо передал подмастерью раскаленный, сыплющий синими искрами клинок, и тот, вскочив на тонконогого гривастого коня, понесся с клинком в Дикое Поле. Раздувая жаркие ноздри, бешеный скакун мчался от кургана к кургану; он несся, как стрела, выпущенная доброй рукой из лука, мчался всё вперед и вперед, словно преследуемый стаей хищников. Ветер свистел в ушах всадника, одежда его развевалась, а он, подставив воздушной струе пламенеющий клинок, всё так же бешено гнал коня.
Когда улеглась пыль на дороге, спал дневной жар и повеяло вечерней прохладой, — только тогда молодой подмастерье вернулся в мастерскую. В загорелых руках его сверкал клинок с безукоризненно гладкой поверхностью.
«Ты пробыл у меня под началом пять годов, но сегодня ты впервые видел рождение булата! — с отцовской теплотой сказал дед избраннику. Он наклонился и поцеловал меч-кладенец. — Отныне, сын мой, тебе заступать мое место в мастерской, а мне пора на погост! Береги тайну умельства нашего и отдай его в достойные руки. Не для разбоя и грабежа ковать тебе мечи, а в сбережение великого честного труда!..»
— Так вот что: холодный воздух закаливает металл! — вскрикнул в изумлении Аносов, перебирая в памяти это старинное предание.
Придя в литейную, он не утерпел и сказал старику Швецову:
— Как человек становится жизнерадостным и деятельным на свежем воздухе, так и сплав закаляется на открытом воздухе лучше, чем в разных жидкостях — в воде, сале, кислотах и ртути! Выходит, острота азиатских сабель зависит более от способа закалки, нежели от металла, из коего приготовляют клинки!
— От века так замечено, Павел Петрович! — согласился литейщик. — Чем сильнее ветер, тем крепче сталь!
Аносов крепко сжал руку Швецова повыше локтя. Несмотря на возраст, мускулы старика были крепки и тверды.
— Труд закалил тело! — поняв удивленный взгляд Аносова, сказал старик.
— Труд и упорство, — подхватил горный офицер. — А что если и мы попробуем проделать древний опыт?
— Что же, займемся, Петрович. Вижу в том только хорошее. Я согласен! — спокойно ответил старик, и глаза его заблестели по-молодому.
Глава пятаяПЕРВЫЕ ОПЫТЫ
Аносов и Швецов решили втайне от заводских проделать свой первый опыт над стальными клинками. Для этой цели они использовали цилиндрические мехи. Сгущенный воздух, который с упругой силой вырывался из них, по действию своему походил на сильный ветер. Раскалив докрасна обыкновенный столовый нож, Павел Петрович с поспешностью перенес его к отверстию воздухопроводной трубы, где он в очень короткое время охладился. Аносов слегка постучал по металлу, и от него отделилась окалина. Это обрадовало испытателя, — выходит, нож на самом деле получил известную степень закалки. Однако радость оказалась преждевременной: стоило только погнуть нож, и Аносов убедился, что закаленная вещь не имела упругости и осталась в том же согнутом виде. Павел Петрович ожидал иного: он полагал, что от закалки в сгущенном воздухе нож должен скорее переломиться, нежели согнуться.
Ожидания не оправдались. Однако Аносов не сдавался. Он решил обточить прокаленный нож на точиле. Посыпались искры, чуткие пальцы инженера и зоркий взгляд его уловили в момент точки особую остроту лезвия. «Что же произошло?» — подумал он и сравнил свой нож с другими, обыкновенной закалки. К своему удивлению, он убедился, что лезвие закаленного, несмотря на мягкость ножа, более стойко и острее других. Чтобы убедиться в этом, Павел Петрович взял тугой сверток войлока и десять раз перерезал его. Новый нож не затупился, он легко и быстро входил лезвием в сверток. Обычные ножи, пущенные в ход, оказались не пригодными для этой цели: они не проникали вглубь и только катались по войлоку. Редкий из них мог сделать два-три разреза.
«Может быть, это случайность?» — всё еще не доверяя своему открытию, подумал Аносов.
Он несколько раз проделал опыт и получил те же результаты.
Долго ходил он в раздумье по заводу и не мог успокоиться, тщательно перебирая в памяти все детали своих опытов. Многое теперь становилось ему ясным. В свою записную книжку Аносов занес пять первых положений:
«Первое. Закалка в сгущенном воздухе имеет преимущество перед обыкновенными способами для тех вещей, коих главное достоинство должно заключаться в остроте лезвия.
Второе. Чем холоднее воздух и чем сильнее дутье мехов, тем тверже бывает закалка. Впрочем, я не имел случая испытать, до какой степени твердости можно закаливать стальную вещь при сильной стуже, ибо во время опытов не было холоднее 5°. Может быть, жестокая стужа — усиленное действие мехов, к сей цели приноровленное, — оправдает совершенно известие дамасских путешественников.
Третье. Чем тонее вещь, тем тверже закалка при одинаковых других обстоятельствах, и если вещь не требует крепкой закалки, то уменьшение силы дутья, может всегда удовлетворить сему требованию.
Четвертое. Чем тверже сталь, тем тверже закалка, а потому степень закалки может быть уравниваема и нагреванием, более умеренным, и уменьшением дутья мехов.
Пятое. Железные вещи, хорошо процементированные, могут получать, равным образом, при закалке в сгущенном воздухе острое лезвие».
Ранним утром Аносов вышел за околицу завода и пошел вдоль Ая. Хотелось побыть одному и подумать о своей жизни на оружейной фабрике.
С гор шла прохлада, на травах, ковром покрывших долину реки, блестела крупная роса. Ай слегка дымился под солнцем. На лугу, мерно шагая, косил рабочий. По лицу его катился обильный пот, он тяжело дышал. Аносов на минуту остановился, присмотрелся к работе и, не утерпев, спросил:
— Что, тяжело, братец, косить?
— Тяжело! — прохрипел косарь. — Только по росе и можно косить нашей косой!
— Дай попробую! — внезапно попросил Аносов.
Рабочий удивленно взглянул на инженера.
— Да не сдюжить вам! И косу сломаете! — неуверенно ответил он.
— Сломаю, — новую куплю! — не отступая от своего, решительно сказал Павел Петрович, размашисто шагнул к косарю и взял у него из рук косу. По-хозяйски прикинув ее на руке, он оглядел острие, поморщился и подумал про себя: «Плохо закален металл, плохо!».
Однако он встал лицом к начатому прокосу и взмахнул косой. Сочная трава под сильным ударом легла косматой грядой у ног. Сердце инженера учащенно билось, трудно было идти и подрезать траву. С непривычки горели ладони, коса старалась острием уйти в землю, больших усилий стоило, чтобы держать ее ровно, параллельно дерну, и умело резать травы.
Аносов начал уставать. Косить стало труднее: солнце сильно припекало, роса быстро испарялась, и сухая трава резалась плохо. Косарь внимательно следил за косой и подбадривал Аносова:
— Ишь ты! Небось впервые за такое дело взялись, да ничего — выходит. Сила да сметка — вот и все!
— Научусь! — улыбаясь ответил Аносов и утер струившийся по лицу пот.
— Жарко становится, трава обсыхает, скоро и шабаш! — с сожалением сказал косарь. — У нас косьба — как в народе сказывается. Слыхали крестьянскую поговорку?
Коси, коса,
Пока роса,
Роса долой
И мы домой…
Вот оно как! Да, с такой косой долго не покосишь! — пожаловался он и протянул руку: — Дозвольте, теперь я сам!
Он взял косу и с минуту шел вперед, потом остановился, вынул брусок и стал точить лезвие.
— Одно слово — коса, а косить нечем: быстро тупится. Такую бы косу только смерти!
Аносов не уходил.
— А почему так тупится коса? — спросил он.
Косарь поднял голову, безнадежно махнул рукой:
— Как же ей не тупиться, когда лезвие плохое. У нас тут свой заводишко, Арсинский, там и косы такие робят… Ну, ты, пошли! прикрикнул он себе и снова принялся косить.
Павел Петрович тихо пошел вдоль реки. Он прислушивался к голосу птиц, к зеленому шуму соседнего бора. На душе было неспокойно. Он вспомнил недавние свои опыты по закалке острия ножей, и это вдруг как-то само собой увязалось с мыслью о косах.
«Вот в каком направлении надо продолжить мои опыты!» — подумал он и незаметно вышел к зеркальному пруду. Там он долго бродил по плотине, заглядывая вглубь. Среди водорослей в полутьме водной толщи серебристыми искрами проносились стаи резвых рыбок.
Рядом раздались стуки валька. Павел Петрович взглянул на мостки и зарделся. Подоткнув синее платьишко, склонившись к воде, стояла Луша и старательно била вальком по мокрому белью. Ее упругие, загорелые ноги выделялись на зеленом фоне откоса. Туго заплетенные русые косы золотой короной возвышались на голове.
— Здравствуй, Луша! — весело крикнул девушке Аносов.
Она подняла глаза и, увидев инженера, быстро выпрямилась.
— Здравствуйте, Павел Петрович! — отозвалась она.
Аносов подошел к мосткам.
— Ой, не надо сюда! — смущенно вскрикнула Луша и быстро оправила платье. Стройная и строгая, она стояла перед ним в блеске утреннего солнца.
— Ах, Луша, какая ты недотрога! — вздохнул он. Его сильно тянуло к этой простой и ласковой девушке.
— Такая уж! — застенчиво отозвалась она, а у самой в глазах сверкнули озорные огоньки. — Проходите, Павел Петрович. Нельзя долго стоять вам тут, негожее могут подумать люди…
— Пусть думают, а мне очень хорошо подле тебя, — осилив робость, сказал он.
Девушка обожгла его взглядом. Ей тоже хотелось, чтобы он побыл здесь, у мостков, — приятно было слышать его голос, смотреть в простое, открытое лицо, но, поборов это чувство, Луша сказала:
— Меня поберегите, Павлушенька.
В этом ласковом слове прозвучало столько нежности, что Аносов весь просиял.
— Я уйду, Лушенька, — проговорил он. — Но мне надо сказать тебе много, очень много!..
— Потом, — тихо прошептала она. — Потом…
Он пошел к заводу, а позади снова зачастили удары валька. Над прудом раздалась милая песенка, и на сердце у Аносова зажглась радость. Казалось, кто-то сильный и добрый распахнул перед ним широкие, осиянные солнцем, просторы.