На другой день Аносов отправился к начальнику оружейной фабрики и попросил у него разрешения побывать на Арсинском заводе. Обрюзгший чиновник поднял удивленные глаза.
— Что это вам вдруг вздумалось? — хрипловатым голосом спросил он.
— Меня интересует производство кос. Может быть, я буду вам полезен кое-чем, — сказал Аносов, пристально глядя в лицо начальника.
— Ладно, поезжайте, только не надолго, — согласился тот.
— День-два, и вернусь, — пообещал Аносов.
— В добрый час, — прохрипел хмурый толстяк и углубился в чтение доклада.
Инженер, веселый и легкий, вышел из мрачного кабинета начальника и направился в литейную: ему хотелось захватить на Арсинский завод и литейщика Швецова.
Старик внимательно выслушал его и огорченно сказал:
— Рад бы в рай, да грехи не пускают. И не разрешат мне оставить литье, да и сам не смогу оторваться. Вишь, какой синь-огонек бегает в глазке, — показал он на фурму. — Разве уйдешь от него! Без присмотра угаснет! — в его голосе послышались ласка и беспокойство. — Нет, ты езжай один, милок. Луша тебя подвезет, благо давно собиралась навестить крестную. Вот и путь-дорога!
— А может быть, Луша давно раздумала? — с волнением спросил Аносов.
— Какое тут раздумье? — добродушно сказал кержак. — Одной боязно было ехать, а с попутчиком смелей.
— Если так, то спасибо! — сказал Аносов. — Завтра же хочу ехать.
— Умно! — одобрил старик. — На зорьке и трогаться в путь! Ну, а я сейчас к своей голубушке! — и он торопливо удалился к домне, где бурлил и кипел металл.
Глава шестаяНА АРСИНСКОМ ЗАВОДЕ
Дорога вилась среди глухого бора, на песчаные колеи падали косые лучи утреннего солнца, и ближайшие стволы сосен сияли мягким золотистым светом. В сырой, росистой траве придорожного подлеска лежали нежные сиреневые тени. Спокойную тишину глухомани изредка нарушало пофыркиванье бойко бежавшего серого конька да легкий стук колес шарабана о крепкие смолистые корневища, которые, изгибаясь серыми толстыми змеями, переползали старую гулевую сибирскую дорогу.
Луша сидела рядом с Аносовым безмятежная, радостная. Аносов глядел на нее сбоку, и сердце его сжималось в беспокойстве и тоске. Когда она смущенно взглядывала на него, он чувствовал, что вся кровь приливает к лицу. Павлу Петровичу хотелось рассказать девушке многое, но слова не шли. Он краснел, вздыхал и молчал.
Луша радовалась всему, что подмечал ее острый глаз.
— Глядите, вот следы заюшки на песке, совсем недавно перебежал косой дорогу, вот-вот! — тихим задушевным голосом заговорила она.
— А ты откуда знаешь, что он недавно пробежал? Выдумала! — улыбнулся Аносов.
— Зачем выдумала! Вон под ольшаником на росистой траве темный след. Медуница только-только выпрямилась… Ой, там что! — испуганно вскрикнула она. — Видать, медведище протоптал еще в ночи!
Аносов беспокойно задвигался на сиденье.
— А вы не бойтесь, Павлуша, в эту пору всякий лесной зверь сыт и не тронет человека… А ну, что развесил уши, пошел, Серко! — прикрикнула она на конька.
Инженер засмеялся и осторожно потянулся к Луше. Девушка отодвинулась и жадно вдохнула в себя воздух:
— Духмяно-то как!
И в самом деле: всё кругом было напоено приятным смолистым запахом, который перебивался благоуханием трав, цветов и нагретой земли. Животворное дыхание жизни наполняло необозримое пространство между синим безоблачным небом и величавым бором. Оно проникало во все поры и волновало кровь, заставляло птиц щебетать и кружиться над дорогой и зелеными еланями, а путников замирать от счастья. Они тянулись друг к другу с нежностью и трогательной наивностью, но обоим становилось страшно от этого неясного первого пробуждения большого чувства.
Аносов не смог долго вытерпеть этого непонятного томления и попросил девушку:
— Спой что-нибудь, Луша!
— А откуда вы знаете, что я петь умею? — засмеялась она, и искорки в ее глазах блеснули ярче.
— Слышал, как ты пела о лисичке.
— Что же вам спеть? Ведь песни наши простые, немудрые…
— Что знаешь, то и спой. Сердечное спой! — взволнованно попросил Аносов.
Она повела глазами, и приятный звонкий ее голос поплыл над лесной дорогой.
Павел Петрович осторожно взял пальцы Луши в свои горячие ладони. Девушка не отняла руки, а большие ее глаза как бы спрашивали Аносова: «Ну как, хороша песня?».
Впереди дорогу пересекал бурливый ручей. Он кружил воронками среди мшистых камней. Конь остановился и большим фиолетовым глазом повел на хозяйку. Песня внезапно оборвалась.
— Серко напоить надо! — сказала Луша и быстро соскочила с шарабана, за ней выбрался и Аносов. Девушка отпустила подпругу и похлопала коня по крупу:
— Ну иди, пей, игривый!
Конь, осторожно ступая, подошел к ручью и стал пить. Мягкими губами он звучно втягивал прозрачную воду, изредка поднимая голову, и тогда в ручей срывались и падали крупные серебряные капли…
Луша стояла рядом с Серко и задумчиво смотрела на воду. Аносов не утерпел и обнял девушку. Она испуганно отстранилась от него. В голосе ее прозвучала гневная нотка:
— Не трожь! — Отойдя от ручья, она проворно подтянула подпругу, оглядев коня, быстро забралась в шарабан и крикнула Аносову:
— А ну, поехали!
В каком-то романе Аносов читал о любви, и, стесняясь своих робких изъяснений, он вдруг выпалил:
— Я пылаю, когда смотрю на тебя!
Луша укоризненно покачала головой:
— Эх, Павлушенька, не те это слова!
Она ласково улыбнулась и погнала Серко вскачь. На глазах у нее заблестели слёзы, — то ли от радости, то ли от волнения.
Вдали показались дымки Арсинского завода…
Луша устроилась у родственницы, а Аносов отправился на завод. Угрюмый, обросший черной бородой управитель повел молодого инженера в цехи, где изготовлялись косы. В глаза Аносову сразу бросилась запущенность и неприглядность помещений. В закопченных мрачных мастерских, по углам которых раскачивалась серая пыльная паутина, разместились горны и ряды наковален. Цехи походили на древние кузницы, всё здесь выглядело по старинке. Бородатые мастера ковали косы.
— Вот, глядите наше действо! — уныло показал на бородачей управитель. — Тут есть что перенять. Мастера наши по косной части отменные! похвалился он и вдруг словно спохватился: — Извини, господин хороший, я вас покину пока, дело взывает к хозяину; тороплюсь на приемку!
Аносов учтиво поклонился:
— Пожалуйста, я сам разберусь здесь.
Управитель закинул руки за спину и неторопливой походкой удалился из цеха. Инженер пригляделся к работе мастеров. Вот рядом с наковальней, вросшей в землю, стоит дед; он на глаз определил, готов ли раскаленный брусок. Ярко-желтый, он струится жаром, и при движении с него обильно сыплются белые звездочки.
— Хорош! — одобрил накал кузнец и быстро положил брусок на наковальню. Четырьмя сильными и меткими ударами мастер выровнял клинок. Белый накал перешел в ярко-вишневый, металл постепенно тускнел, и кузнец стал проворно обрезать лишнее, а затем горячий клинок быстро опустил в воду.
— Вот оно как по-нашему! — довольный собой, похвастался он перед Аносовым. — Видали?
— Видел! — спокойно ответил Павел Петрович и пошел к другому мастеру.
И у этого кузнеца оказались те же размеренные, заученные движения, та же ухватка. И этот не утерпел и похвастал:
— Безотказно идет, вот что значит старинное мастерство!
— Да, навыки у вас дедовские! — согласился Аносов и, смело глядя в потное лицо кузнеца, сказал: — В этом, дорогой, больше плохого, чем хорошего!
— Да что ты! Ай не видишь, что за коса-краса! Кремень! Всё возьмет! недовольно ответил мастер.
— Нет, не всё возьмет! Закал плох, лезвие быстро притупится, и косарю тяжело будет с такой косой! — резко перебил Аносов.
— Да ты, барин, хошь раз бывал на покосе? — нахмурился кузнец.
— Бывал и косил! — спокойно ответил Аносов.
Мастер разворошил черную бороду и пробурчал:
— Пойди попробуй, сделай лучше нашего!
— Вот я и хочу попробовать! — уверенно сказал Павел Петрович. — Да ты не обижайся. Кузнец ты хороший, силен, сметлив. Всё до тонкости перенял у деда, а думается мне, что надо и свое добавить.
— Добавишь — испортишь клинок, а за это не погладят по голове. Нет, сударь, так вернее!
Аносов взял у него изготовленную косу, долго вертел в руках, разглядывал, пробовал острие.
— Вот здесь надо лучше закалить. Острие должно быть тверже!
— Оно бы и надо так, да никто не знает, как это сробить! — согласился кузнец.
— А сробить надо! — взглянув в глаза кузнеца, сказал Аносов. — Вот поучусь у вас, может что и выйдет!
Мастер с недоверием взглянул на Павла Петровича.
— Что ж, попробуй, попробуй! — недовольно сказал он и взялся за молот. — А ну-ка, тряхнем по старинке!
Удар за ударом. Всё четко, размеренно, — и коса готова. Инженер долго еще приглядывался к работе кузнеца и что-то записывал в книжечку.
Солнце закатилось за горы, когда Павел Петрович вышел на речку Арсю и увидел Лушу. Она сидела на мостике, опустив босые ноги в холодную воду. Заметив Аносова, девушка вскочила и заторопилась навстречу:
— Когда обратно поедем, Павел Петрович?
— Хоть сейчас. Делать тут больше нечего! — устало ответил он.
— Можно и сейчас, — согласилась Луша. — Конек передохнул, и я искупалась.
— Едем! — твердо решил он и взял ее за руку. — Ах, Лушенька, сколько у нас еще старого, отжившего! Пора бы по-новому работать.
— Погоди, Павел Петрович, придет и молодое!
Из-за леса поднялся месяц, когда они покинули Арсинский завод. Аносов сидел молчаливый, подавленный. Луша крепко прижалась к нему плечом:
— Не грусти, Павлуша. Хочешь, сказку скажу, а то песню спою?
— Нет, Лушенька, — ласково отозвался он и обнял ее. — Сказка и песня тут не помогут. Придется много подумать и поработать!
Она не шевельнулась, не оттолкнула Аносова.
— Постарайся, Павлушенька! Большое не всегда с ходу дается. Верю я, добудешь ты заветное