— Лушенька, не допускай к себе знахарку! — слегка укоряя, прошептал он.
— Это всё он, батюшка. Тревожится, да и верит старухе, — слабо ответила она.
— Я сейчас за лекарем сбегаю! — предложил он.
— Ой, что ты! Да разве ж мне, девушке, можно лекарю показываться! — с ужасом вскрикнула она. — Стыд какой!
Аносов решил действовать исподволь, промолчал и взял ее маленькую руку в свою. По губам девушки пробежала улыбка:
— Вот спасибо, что пришел… Боялась, что больше не увижу тебя. Чуток, и умирать собралась, сейчас не дамся…
В горячем шёпоте прозвучало столько неподдельной, теплой ласки! Он почувствовал, как бесконечно мила и дорога стала ему эта простая русская девушка.
Они тихо переговаривались, а старик, чтобы не мешать их беседе, затаился в своей горенке. Наконец Аносов спохватился:
— Ну, мне пора! — Он пожал хрупкие пальцы девушки и повернулся к двери.
По лицу Луши пробежала печаль; широко раскрытыми ясными глазами провожала она его, грустно улыбаясь вслед.
— Не забывай, Павлуша, — еле слышно промолвила она, и когда он скрылся, устало закрыла глаза…
Дни шли за днями. В конце октября легла зима в горах. Заводский пруд покрылся ровной снежной пеленой. Небо повисло над Косотуром хмурое, вечно клубились темно-серые облака, и короткий день быстро угасал, сменяясь сумерками. Скованная Громатуха умолкла до вешних вод, а на склонах окрестных гор уже бушевали метели. Луша продолжала болеть, но в состоянии ее наступило улучшение. Аносов вечерами часто забегал к Швецову и подолгу просиживал у постели больной.
Кержак хмуро поглядывал на молодых и укоризненно покачивал головой:
— Надо бы отказать тебе, Павел Петрович, да не могу. Сам вижу, что от доброй беседы с тобой оживает моя ласточка.
Ночи над Златоустом стояли темные, гудел ветер. Аносов поздно покидал домик литейщика и уносил в сердце хорошее, теплое чувство, от которого думалось и работалось веселее. В эти дни он сделал свою модель цилиндрических мехов. Уже давно после опыта с косами его ни на минуту не покидала мысль о роли сгущенного воздуха при закалке стали. Аносов много думал над этим и пришел к идее создания такой конструкции мехов, которая усилила бы воздушный поток, сделала бы его плотнее. Вместе с литейщиком они соорудили модель и испытали ее. Ожидания их оправдались: конструкция оказалась удачной.
В приподнятом настроении Павел Петрович торопился в домик Швецова, чтобы рассказать о своей радости.
Луша уже знала обо всем. Она поднялась и неуверенно пошла навстречу Аносову.
— Батюшка всё рассказал! — радостно встретила девушка Аносова. — Он у нас добрый и тебя, Павлуша, крепко любит. Прямо в душу ты к нему вошел…
Луша была еще слаба, но каждая кровинка в ней трепетала от возвращения к жизни. Несколько раз она прошлась при Аносове по комнате, шутя и смеясь над своей беспомощностью.
— Что-то батюшка нынче долго не идет. Всё плавки да плавки. И угомону ему нет! — вздохнула она. — Павлушенька, — переходя на шёпот, вдруг таинственно сказала она: — старик наш многое умеет, да помалкивает. Ведает он самую что ни на есть коренную тайность.
— Это что за такая коренная тайность?
— Батюшка еще от дедов перенял умельство варить добрые стали, да при немцах таит это. И другим не сказывает свою коренную тайность. На что ты полюбился ему, да и то не сказывает.
— Ну от меня-то ему скрывать нечего, — обиженно отозвался Аносов.
— То ж и я говорю, — спокойно продолжала Луша. — Ты любишь наше дело, ты свой, русский. А он одно твердит, что когда дедушка открыл ему тайное, великую клятву взял, что никому и никогда он не откроет поведанного. Потому тайность и зовется коренной. От старинных родовых корней идет. Луша вздохнула и покачала головой. — Вот и толкуй ему, а он в ответ баит: «Присмотреться к нему надо; да и запомни, дочка, старое присловье: с барином одной дорожкой иди, а того не забывай, что в концах разойдешься: он в палаты, а ты на полати». Слышишь, как?
Павел Петрович недовольно сдвинул брови.
— Лушенька, — взяв за руку больную, сердечно сказал он. — О человеке можно думать многое, но в одном поверь мне: не о себе думаю я, пекусь о славе российской. Мечтаю видеть отчизну еще могучее, еще богаче. Булатный меч дерзаю вручить богатырю русскому.
— У доброго человека и думки добрые! — сказала Луша. — Да разве ж я сомневаюсь в том! — она проникновенно посмотрела ему в глаза.
Много ласковых, хороших слов сказала ему Луша, и Павел Петрович ушел просветленный и взволнованный.
И без Луши Аносов догадывался, что старый литейщик хитрит и что-то скрывает от него. Павел Петрович с большим почтением относился к опыту Швецова: знал, что из поколения в поколение старые горщики практически дошли до великого умельства и передают его по наследству. Однако зоркий глаз и чутье Аносова подсказывали ему, что если и накопился значительный опыт, то это далеко не коренная тайность, как наивно назвала ее Луша. Настоящую коренную тайность надо искать в самой структуре металла, а для того, чтобы познать ее, нужны научные изыскания. Только наука откроет дверь к тайне булата. Павел Петрович чувствовал себя стоящим перед безбрежным морем, которое предстояло ему переплыть. Нужно было терпеливо проделать тысячи опытов, чтобы открыть закон, по которому складывается та или иная структура металла. К терпению Аносов готов, но кто позволит ему проделать тысячи опытов? Директор Златоустовской фабрики Клейнер назовет это безумием.
Павел Петрович, не теряя времени, работал над книгами. За делами он забыл об Эльзе. Однако Каймер в один из воскресных дней напомнил ему о себе. Он пришел на квартиру к Аносову и выложил перед ним исписанный лист. Держался гость отчужденно, важно.
— Что это за бумага? — удивился Павел Петрович.
— Тут изложен мои претензий. Пунктуален есть запись!
Аносов прочел написанное: «Фриштык первый в Башкир один рубль, фриштык еще в Башкир один рубль…»
Горный офицер был возмущен. На листе самым тщательным образом были записаны завтраки, обеды, кофе, которых он удостоился в гостях у Каймеров.
— С вас выходит пятьдесят рублей и полрубля! — нагло сказал немец и протянул руку. — Я жду расплата.
Аносов густо покраснел: он никогда и нигде не видел такой бесцеремонности.
— Помилуйте, но ведь за гостеприимство не платят деньгами? — смущенно забормотал Павел Петрович.
— Совершенно верно. Гостеприимство, любезность — бесплатно. Но вы же пили, ели и занимали время у порядочной девушки! — возмущенно выкрикнул Каймер. — Хороший господин сам должен понимать всё!
— Как же так! — недоумевающе пожал плечами Аносов.
— Я буду делать великий скандал на весь Златоуст и даже весь санкт-петербургский департамент, и вы не только будет платить денег, но и еще кое-что… Мы рассчитывали на вас, как жених, а вы избрали простой русский девка…
Каймер нагло наступал на растерявшегося Аносова. Павел Петрович был возмущен, и вместе с тем жгучий стыд охватил его. Овладев собой, Аносов подошел к сундучку, в котором хранились его небольшие сбережения. Он вытащил из него шкатулку и, отсчитав пятьдесят рублей с полтиной, выложил перед гостем:
— Получайте и уходите!
Немец засопел от удовольствия, не торопясь проверил деньги и чопорно откланялся. На пороге он остановился и, потряхивая над головой рукой, патетически взвыл:
— Бог мой, вы разбили сердце Эльзы. Она есть лучшая хозяйка и девушка во всем Златоуст!
Он хлопнул дверью и скрылся.
Аносов присел к столу и задумался. Его принимали за жениха! «Может быть, Эльза даже и не знает об этом?» — успокаивал он себя. Ему хотелось верить, что эта скучная, но добрая девушка думает о нем иначе, чем ее отец — корыстный и наглый человек.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава перваяЛЮБЕКСКИЙ КУПЕЦ МЕНГЕ ГРАБИТ УРАЛЬСКИЕ БОГАТСТВА
С гор и полей только что сошел снег, и по обсохшей дороге в Златоуст внезапно приехал иноземный гость из далекого немецкого городка Любека, торговец цветными камнями Менге. Худощавый, с большим обвислым носом и толстыми губами, Менге производил неприятное впечатление. Еще больше отталкивала его назойливость. Однако купец славился как неутомимый охотник за камнями. Ювелиры, ученые, торговцы драгоценностями и многие музеи Европы знали его как весьма предприимчивого человека, который в поисках самоцветов обрыскал полсвета. Его не случайно назвали «горным Колумбом». Менге появлялся там, где обнаруживались интересные минералы. В каменных кладовых Любека были собраны редкие богатства мира. На большом столе, покрытом черным бархатом, сияли и переливались непотухающими огоньками драгоценные камни, привезенные с Цейлона, из Америки, Индии, Бразилии и других мест. Тут сияли зеленым цветом изумруды, краснели кровавые гранаты, голубели амазониты, сверкали топазы, переливались нежной зеленью аквамарины. Во всем блеске и во всей яркости очарованного зрителя манили игрой «цветы земли» — самоцветы. Они приплыли из-за морей, пересекли материки, горы и пустыни, чтобы лечь сюда на черный бархат и увеселять взор человека.
С тех пор как на Каменном Поясе появились немцы, до Менге и его соотечественников проникли интересные вести о Южном Урале, в горах которого старатели отыскивали руды, золото и редкие самоцветы. Кое-что дошло и до Любека и попало в руки купца Менге. Однако жадный охотник за камнями не удовлетворился этим и решил сам отправиться в трудный и далекий путь. И вот он приехал в Златоуст, где остановился у своих земляков. По приезде он явился к новому начальнику Златоустовского горного округа Ахте, который разрешил ему посетить Ильменские горы. Аносов познакомился с купцом у Ахте и сразу догадался, что торговец камнями не случайно оказался в Златоусте. Павел Петрович весьма сухо и неприветливо держался в беседе с Менге, который поражал его своей пронырливостью и необычайной алчностью. Разговаривая с Аносовым, он беспрестанно перебирал длинными толстыми пальцами, унизанными перстнями. Студенистые и подвижные персты торговца очень походили на щупальцы жадного спрута. Менге умел занимательно рассказывать разные истории о цветных камнях, и эти истории зачастую походили на сказку. Слов нет, иноземный гость понима