— Ты, Петрович, не бойся! — продолжал проводник. — Смелому человеку везде дорога, а смерть и на полатях настигнет! Русский человек оттого силен, что ничего не боится. Тем и берет. Мороза он не боится, потому что мороз только бодрит, жар ему тоже нипочем: пар костей не ломит. Воды, сырости и дождя нам ли бояться, — сызмальства в мокром месте живем. Златоуст так и зовется — «божий урыльник»! Эх, милый ты мой человек! вздохнул старик. — Урал — наш край родимый! Горы и лес кормят, одевают и душу радуют, стало быть, земля тут наша, родная, милая…
Евлашка шел широкой, размашистой походкой, прислушиваясь к лесному шуму, разглядывая каждое чем-либо приметное дерево, муравьиный холмик, и словоохотливо беседовал с ними, как со старыми друзьями.
— До чего же ты ноне хороша, милая! — обращался он к кудрявой березке. — Ну, расти, расти, себе на радость и людям в утешение!
Вот он подошел к старой сухой сосне, которая могучей колонной высилась среди чащи. Постучал в нее. Глухой, невеселый звук издала лесина.
— Мертва, отжила свое, не зацветет, не зазеленеет больше. Ждет своего ветровала! — с грустью сказал он. — Этакой лесиной моего батьку охотника в один миг на смерть уложило! Охотился он зимой за белкой, налетела буря, и страшенный ветровал повалил сосну. Она и погребла под собою охотника. Только через год горщики нашли его кости под буреломом… Тсс! — вдруг остановил он Аносова и указал на свежие следы. — Видишь, тут только что прошла лисанька, а впереди проскакал заюшка. Ну, пропал, горюн! — грустно вымолвил старик и прислушался к лесной тишине; Аносов тоже затаил дыхание. Слышно было, как билось сердце. Прошла минута, другая, и в лесу раздался жалобный крик.
— Схватила, подлая! Задушила заюшку в один момент. Хитра лисанька… Гляди, а вон тут вчера волк пробежал! — показал он на следы зверя…
Аносов молчаливо шел позади проводника. Не хотелось говорить, любо было прислушиваться к ропоту лесной пустыни, разгадывать ее тайны. Дед Евлашка радовал и удивлял Павла Петровича. Старик спокойно и мудро читал книгу природы. Каждая страница ее казалась интересной, и Аносов боялся пропустить что-либо из замеченного Евлашкой…
На скате горы шумели густолиственные березки. Где-то гомонил ручей. На старой сосне выстукивал дятел. Совсем близко из темного дупла выскользнул маленький полосатый бурундук. Заслышав людей, осторожно оглянулся и проворно скрылся среди густых ветвей огромной ели. В чаще, в невидимом затоне, крякнула утка и смолкла.
— Вода, стало быть, рядом! — пояснил Евлашка и свернул с тропки в густые кусты.
Занимался жаркий солнечный денек, под ясным голубым небом неподвижно лежало светлое Ильмень-озеро. Кругом на берегах песок да камень, смолистая жаровая сосна стеной стоит; под утренним светом искрится хвоя. В воде отражается каждое легкое летучее облачко, каждое дерево и кустик, склоненные над берегом.
— Ох, и любо! — вздохнул во всю грудь Евлашка и приостановился на отмели. — Глянь-ко, Петрович, какая лепость: вода как ясный горный хрусталь, — на дне все камушки считай!
Аносов стоял очарованный нетронутой красотой. Перед ним синели Ильменские горы, легкий туман прозрачной пеленой уплывал к лесу. Кругом неподвижная, глубокая тишина. Ничто не нарушало ее, ни один звук не тревожил невозмутимого покоя: не прошелестит под ветром лист, не рявкнет зверь, не прокричит чайка над озером. Только щуки, как быстрые тени, скользят в глубине вод да вверху в прозрачном небе неслышно кружит ястреб. В укромной заводи, недалеко от берега, спокойно плавают белые лебеди.
— Ты гляди, что за диво! — прошептал Евлашка и неосторожно треснул сучком. Лебедь-вожак насторожился, горделиво поднял голову и, заметив людей, взмахнул крыльями. За ним встревожились другие. Они приподнялись и, с силой ударяя крыльями, побежали по воде. Точно осколки горного хрусталя, во все стороны полетели сверкающие брызги. Легко и плавно, как белоснежное сказочное видение, расправив розовеющие на солнце крылья, лебеди стаей потянули к дальнему острову.
— Разумная тварь! Ушла подальше от греха! — одобрительно отозвался дед и неторопливо пошел к челну. Столкнув суденышко в воду, он забрался в него.
— Ты, Петрович, садись, а ружьишко положи. Грех бить такую тварь и рушить благолепие!
— Рука не поднимется. Ружье прихвачено на хищного зверя да на злого человека для острастки! — сказал Аносов.
— То-то же! — одобрил Евлашка и взялся за весло. Павел Петрович уселся на корме. Слегка покачиваясь, челн скользил среди зеркального простора. Из-за мохнатых хвойных вершин прибрежного леса золотыми стрелами вонзались в озеро солнечные лучи. На густых травах и камыше сверкала тяжелая роса. Челнок плыл мимо лесных зарослей черемухи, рябины, ольхи. Их сменил пахучий бор. Как могучие богатыри, закованные в золотые латы, на берег вышли вековые мачтовые сосны. Аносов жадно рассматривал всё на пути.
«Земля обетованная! — подумал он. — Человек мечется по серому и скучному Санкт-Петербургу, не ведая, сколько красот и прелестей таится в пространствах российских».
Впереди в легкой синеве всё выше вставали гребни Ильменских гор. Здесь на небольшом пространстве земли собраны все богатства земных недр.
— Богат и сказочен наш уральский край! — восторженно сказал старику Аносов.
— Эх, милый человек, да Урал-батюшка — это каменные кладовые бесценного добра! — оживленно заговорил Евлашка, и глаза его засветились молодостью. Широкоплечий, медный от загара, он медленными, величавыми движениями шевелил веслом. — Хочешь, Петрович, я тебе нашу уральскую старинушку спою? От дедов и прадедов к нам дошла и по сию пору силу свою сохранила!
— Что же, спой, послушаю! — заинтересовался Аносов.
Евлашка откашлялся в руку, огладил коротким движением бороду, и лицо его сразу стало торжественным.
— Ты уж не обессудь, как умею, так и спою, от души! — предупредил он.
Слегка прижмурив глаза, подставив лицо солнцу, дед Евлашка запел:
Стоит Урал-богатырь стальной.
Кудри его да белокурые,
Глаза у него словно звёзды ясные,
Кафтан-то на нем весь в золоте,
Опоясочка да во серебре,
Сапожки на нем жемчужные,
Каблучки-то у них алмазные…
Мечтательность лежала на добродушном лице Евлашки. Где-то из овражины, ворчливо булькая, впадал в озеро ручеек. Дед взглянул в сторону болтливой струйки, перевел дыхание. Глаза его выражали тихую грусть. Аносов невольно залюбовался стариком, а тот, собравшись с силой, снова запел:
Как солнце, наш Урал блистает
Да добрых молодцов подзывает:
— Люди добрые, вы возьмите-ка ключи,
Вы откройте в кладовых-то сундуки,
Там найдете вы сокровища мои,
Те сокровища все вам я отдаю,
Вы украсьте ими родину свою,
Чтоб она невестой красною была,
Чтоб она вас к жизни радостной вела!
Последний звук песни медленно угас в шелесте листвы. Потянуло ветерком. Челн подходил к песчаному плёсу. Широким, сильным движением весла дед Евлашка оттолкнулся от неглубокого дна, и лодочка с разбега ткнулась в берег.
— Ну, понравилась тебе, Петрович, наша уральская старинушка? спросил он, и серые глаза следопыта лукаво прищурились. — Думается мне, доживет народ, когда в один день ключи у простых людей забрякают и пооткроют они сундуки каменные для всех. Что молчишь, Петрович?
— Охотно верю, дорогой, что придет этот день. Только заветное слово надо знать! — сказал Аносов многозначительно. — Да не про всякого оно говорится…
Дед понял намек и тяжко вздохнул.
— Одного раза нашлись ключи к этим сундукам, — таинственно сообщил он. — Владел ими Емельян Иванович, да, слышь-ко, не по нутру то богачам и начальству пришлось… Не осуди меня за такие речи, Петрович. Другому ни за что не сказал бы, а тебе можно…
— Спасибо за доверие! — искренне ответил Аносов. — Ну, вот и горы! Веди, дед, раскрывай свои каменные сундуки!
— Поспешаю! — весело крикнул Евлашка, ухватился за борт челнока и вытащил его на песок. — Так надежнее, не унесет его волна. Всяко бывает, а вдруг да набежит ветер. Береженого и бог бережет. Ну, айдате! — и он повел Аносова по лесной тропке. Над головами их раскачивались крепкие литые сосны, темно-зеленые ели. Миновали елани.[9] Пестрые и яркие от цветов, они нежились под солнцем, обрызганные росой, которая испарялась на глазах. Роса таяла под теплыми лучами, и цветы, и былинки распрямлялись. Вот подняли головки «лесные курочки», вот распустили перышки «петушки», жарко вспыхнул иван-чай, полегоньку расправились ландыши, и широкий пестрый ковер цветов и трав засверкал еще ярче и заструил ароматы. Тепло и солнце обласкали их. В воздухе, в лесу, в травах, в чаще разливалась бодрящая свежесть. Источали смолистый аромат сосны, благоухала земля.
Светел и радостен становился день. Дед Евлашка вел Аносова по еле приметным лесным тропам и вскоре уверенно добрался до какой-то старой копани.
— Ну, вот, кажись, и пришли! Вот она Прутовская закопушка! — весело возвестил он, утирая с медного лица пот. — Тут и есть теплый и радостный камень топаз! Казак из Чебаркульской крепости Прутов нашел… Ну-ка, поглядим, что здесь! — Он скинул мешок с плеч, достал молоток, лопату и прыгнул в яму. Из-под его ног среди палых прошлогодних листьев прошуршала зеленая ящерка. — Ишь ты, хозяйка копани отыскалась! Петрович, полюбуйся-ка! — старик прислонился к скату «закопушки» и стал постукивать молотком.
Аносов тоже сгорал от нетерпения. Он освободился от заплечного мешка и осторожно спустился в копань. Вместе с Евлашкой они стали ковыряться в осыпи. Под лопатой Аносова вдруг блеснула золотая искорка.
— Он! — вскрикнул Евлашка. — Гляди, Петрович, что ты добыл. Какой красавец! — Он взял камешек в руку, облизал его, положил на ладонь и невольно залюбовался. Крупный кристалл был напоён густым золотым светом. Эх, мать моя родная, ровно солнышко в полдень лучится! Тепел, радостен, для души увеселение! — задушевным голосом сказал он. — Счастливый ты, Петрович, на руку легкий!