— Полюбуйся, Петрович, чистая работёнка!
Аносов бережно взял из его рук клинок и сказал:
— Труд наш не пропал даром! И это радостнее всего!
И оба, затаив дыхание, долго любовались превосходной шлифовкой клинка.
Глава четвертаяСУДЬБА ЛУШИ
Короткая летняя ночь протекала тихо и быстро. За окном затаенно шептались березы и однообразно бормотал ручей. Аносов до хруста в костях потянулся и открыл глаза. Золотой луч упал в окно и наполнил комнату сиянием. На столике лежала раскрытая книга, Павел Петрович приподнялся, чтобы взять ее. Давно он не листал волнующие страницы, — за неотложными делами забыл обо всем. И как приятно было теперь взять в руки книгу. Но что это? На пожелтевшей странице лежал засохший цветок одуванчика. Золотистая звезда милого, простого цветка словно заглянула ему в самое сердце трогательно и наивно.
«Приходила Луша», — догадался он, и в памяти встал яркий и чистый образ девушки. Его неудержимо потянуло увидеть синеглазую кержачку.
Весь день на работе он думал о ней. С нетерпением ждал вечера, а летний день, как назло, тянулся долго-долго. На фабрике кипела напряженная работа. Бодрый и радостный смотрел Аносов на работу шлифовальщика Андрея Белоухова, карие глаза которого под густыми бровями тоже смеялись.
— Чему радуешься? — весело спросил его Павел Петрович.
— А как не радоваться: ноне две удачи привалило! — живо отозвался мастер. — Первое, доказали мы с вами, Петрович, немцам, что у русского народа рука шустрая да чуткая, сразу показала живинку в деле. Вон как шлифует — блеском блестит! Ровно солнышко, глаз не оторвешь! А второе, Петрович, у нас на Громатухе пир ныне. Девку просватали!
— Чью девку просватали? — равнодушно спросил Аносов.
— Лушу Швецову. Ох и девка! На всей земле такой не найдешь!
— Как Лушу? — изумленно вскрикнул Павел Петрович, и сердце его сжалось от тоски.
— А так, пришла, знать, пора! — оживленно продолжал шлифовальщик. Хороша и умна девка! Да и жених кузнец — богатырь в мастерстве своем!
Аносов никогда не задумывался о будущем. С Лушей ему всегда было хорошо и легко на душе, но ни разу они не обмолвились словечком о своих чувствах! Была ли это любовь, кто знает? Но сейчас, при вести, что девушку выдают замуж, у него закипело на сердце. Он разволновался, и день сразу показался ему сереньким. Чтобы не выдать своих чувств, он сдержанно сказал Белоухову:
— Хороший выбор сделала Луша! Кузнец — самый потребный мастер на земле!
— Нет, Петрович, не согласен! — озорно ответил шлифовальщик. — А по-моему, что может быть лучше мастерства шлифовального! Наше умельство тонкое, чутье надо иметь. Одно слово, — доводчики мы всякой работы. Красоту и блеск ей придаем!
— Это верно, что и в твоем деле надо иметь живинку. Если правду говорить, то все мастерства на свете по-своему хороши! — с жаром сказал Аносов. — А всё-таки мастерство кузнеца особое, самое старинное и в большом почете у всех народов.
— Ой, так ли, Петрович? — не сдавался Белоухов.
— Истинно так, — подхватил Павел Петрович. — Землепашец первый оказывает кузнецу высокое уважение. На его глазах в сельской кузнице в сильных и умелых руках ковача кусок раскаленного железа чудесно превращается в лемех, в подкову и в другое очень нужное в хозяйстве изделие.
— Это правда! — согласился шлифовальщик.
— Веселая и шумная работа! — продолжал Аносов, а у самого сердце сжималось от боли. — Заслышишь звон железа под молотом, и как-то веселее, бодрее становится на душе. А когда увидишь, каким дождем сверкают и разлетаются искры у наковальни — совсем хорошо станет! Нет, не спорь, Андрей, хорошо быть кузнецом!
— Всякий труд на земле благостен! — ответил шлифовальщик.
— Согласен с тобой. Но заметь, что кузнецы — самые древние мастера на земле! — сказал Павел Петрович. — В старинные годы они были первые оружейники на Руси. Мастерили оружие боя меткого и дальнего, ковали мечи и пики остроты и крепости бобрового зуба. Недаром о кузнецах поют самые веселые песни. В старину кузнец, — продолжал Аносов, — даже на иноземщине был в чести. В Англии на пирах в королевском дворце кузнец сидел за одним столом с королем и королевой. Ему подносили лучшее питье и угощенье. По чину кузнец в те времена был выше медовара, а лекарь был ниже их обоих.
— Дивно! — улыбнулся чернобородый шлифовальщик. — Высоко доброе мастерство вознеслось!
— А вот что однажды случилось. Как-то набедокурил шотландский кузнец. Послали англичане своих людей к шотландскому воеводе, и те говорят ему: «Выдай нам кузнеца, беда, что натворил он! За это дело надо его повесить». А тот им в ответ. «Не хотите ли заместо кузнеца двух ткачей?». Вот, дорогой, какой почет был кузнецу. И недаром: без кузнеца не сделаешь ни сошника, ни серпа, ни топора, а без них нельзя ни хлеба добыть, ни избы срубить. И что важнее всего, — без кузнеца не было бы оружия, нечем было бы обороняться от врага…
— Молодец Луша, коли так! — похвалил мастер девушку, не зная того, что своими словами, как острым ножом, полоснул по сердцу Аносова.
Потерянным и грустным ушел Павел Петрович из украшенного цеха и поспешил в литейную. Старик Швецов встретил его дружески:
— Ты что ж, Петрович, совсем забыл нас?
— Занят был, — тихо ответил Аносов и не сдержался, спросил: — Отец, это правда, что ты дочку замуж отдаешь?
— Правда, — просто подтвердил литейщик. — Неделю тому назад сговор состоялся.
— А Луша что? — замирая, спросил Павел Петрович.
— Пусть радуется. Парень в силе, умен и ковач отменный! По совести сказать, в таком деле девку не спрашивают. Старикам виднее.
— Но ведь она его не любит! — вскричал Аносов.
— У нас так говорится: стерпится-слюбится! — спокойно ответил Швецов. — Да к тому, Петрович, мы простые работнички и некогда нам любовью заниматься. Был бы человек для жизни хороший.
— А всё же хотелось бы знать, как Луша? Можно поговорить с ней? дрогнувшим голосом спросил Аносов.
Старик нахмурился, помолчал, а затем смущенно пробормотал:
— Не в обиду тебе, Петрович, но прошу — не тревожь девку. По правде молвить, хоть дело у нас одно, а разных мы путей-дорог. Сердце же девичье не камень; не смотрит ни на что, а к солнышку тянется. Не приходи, пока с делами не управимся…
Аносов молча опустил голову. Дрожащими руками застегнул на мундире пуговицу и, сутулясь, тяжелым шагом побрел домой.
Солнце щедро золотило горы и лес. По синему небу плыли легкие пушистые облака. Широко и привольно было кругом, а в комнатке у Аносова всё вдруг потускнело, померкло.
Медленно шло время. Тихий вечер опускался на землю, и сквозь фиолетовую тучку солнце послало в комнатку свой последний теплый золотой луч. Аносов чего-то ждал. Внутренний голос шептал ему: «Погоди минутку, вот она придет сюда и всё расскажет…»
Предчувствие не обмануло. Еще не погас закат, когда неожиданно скрипнула дверь и на пороге появилась Луша. Сердце остановилось у него в груди от радости. Аносов протянул дрожащие от счастья руки и прошептал:
— Луша!
Она прислонилась к косяку двери и низко опустила голову.
Аносов подошел к ней, взял за руку. Длинные холодные пальцы ее дрожали.
— Лушенька, почему ты решилась? Полюбила парня? — задыхаясь от волнения, спросил он.
— Худого про него сказать не могу. Высок, статен, умен и мастер не последний, а любви не было и нет. Так батюшка решил, выходит, тому и быть! — слегка побледнев, тихо сказала она.
— А если я на тебе женюсь? — вдруг решительно сказал он.
Луша укоризненно взглянула на него:
— Не говори такого, Павлуша! Не быть этому! Одно дело сердце потешить, другое — жизнь прожить.
— Разве я тебе не нравлюсь? — тревожно спросил он.
— Еще как, милый ты мой! — жарко сказала она, зарделась вся и смущенно потупила глаза. Помолчав с минуту, продолжала с грустью: — А всё же понимать надо, что не пара я тебе. Не спорь! Не пойдешь против всех! И кержаки нас загубят, да и ты потом соскучишься со мной. Свяжу тебя по рукам и ногам, а дела уж не поправишь. И себя загублю, и тебе много напорчу. Ты еще встретишь свою суженую и не вспомнишь обо мне, сам над собой смеяться будешь. Не судьба нам, Павел Петрович. Не поминай лихом. И, распахнув двери, она решительно вышла во двор.
Бледный и растерянный, он стоял в дверях и смотрел вслед девушке. Луша двинулась к воротам, а Аносов продолжал взволнованно глядеть на нее, полный неясных, терзающих сомнений. Она шла, качаясь, как тростинка, в своем голубом кубовом сарафанчике. Павел Петрович одумался, нагнал ее у калитки, схватил хрупкую ладонь девушки и крепко сжал в своей. Ласковое тепло пошло по всему телу и согрело его сердце.
— Неужели уйдешь навсегда?
— А как же иначе, Павлушенька? Если вправду меня любишь, то пожалей сиротину, не рви мое сердце… — прошептала она и ниже опустила голову. Он видел бледное лицо Луши, на густых темных ее ресницах заблестели слезинки.
— Прощай, Павлушенька…
Девушка жарко взглянула на горного офицера.
— Ну, да ладно! — решительно сказала она. — Целуй, родной!
Глава пятаяЦАРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ЗЛАТОУСТ
От петербургских приятелей начальник Златоустовского горного округа Татаринов дознался, что император Александр Павлович собирается совершить путешествие на уральские заводы.
Дошли слухи о том, что Турция, подстрекаемая английским правительством, усиленно готовится к нападению на Россию. Царь забеспокоился и сейчас много времени уделял осмотру оружейных заводов. Только недавно он посетил Тульские оружейные заводы и остался весьма доволен ими. Любивший парады и фрунт, царь увлекался также и хорошим оружием. В Златоусте по его инициативе отстроили фабрику холодного оружия; вполне естественно, что при своих объездах государь не преминет посетить и городок в горах. Это сильно взволновало Татаринова. Несмотря на то что Златоустовский завод прославился выделкой белого оружия, состояние его внушало серьезную тревогу. В своем докладе директору горного департамента расстроенный начальник Златоустовского округа сообщал: