Аносов стоял рядом с царем и, забыв обо всем на свете, влюбленно разглядывал волшебный рисунок на стали. Здесь одна, чрезвычайно тонкая, но четкая линия дополняла другую, а вместе они создавали этюд. Красивое и умелое сочетание света и теней на миниатюрном кусочке стали передавало радостную иллюзию погожего уральского летнего утра.
— Что же ты хотел этим изобразить? — обратился к Иванке царь.
— Ваше царское величество, здесь видна Родина, русская земля, за которую воин, владеющий этим клинком, идет в злую сечу!
Александр иронически улыбнулся. Он поднял на Аносова утомленные глаза и сказал:
— Для возбуждения боевого пыла воину нужны не мирные идиллии. Возьмите! — вернул он клинок Аносову, а тот передал его Бушуеву.
Мастер огорченно опустил голову. Но тут Павел Петрович вспомнил о другом, парадном клинке и обратился к царю:
— Ваше величество, не обессудьте, русские умельцы от усердия своего решили поднести вам доселе невиданное.
Царь поднял на Аносова недоуменный взгляд.
И тогда Иванка вынул другой клинок и показал его государю. Александр нехотя взял этот клинок и начал рассматривать. Взор царя стал яснее, блеснул жизнью.
На темном фоне стали по узкой кромке земли мчались золотые крылатые кони, впряженные в колесницу. Гривастыми бегунами правил воин в латах, а позади него, с копьем в руке, стоял готовый к битве крылатый человек. Над ним распростерся могучий орел, а еще выше блистала царская корона. Всё сверкало золотом на вороненом поле, обведенном золотой же рамкой. Царь повернул клинок, и в этот миг луч солнца упал на гравюру. Всё сразу заискрилось, оживилось, пришло в движение…
Александр остался доволен клинком. Он поманил взглядом генерала Дибича и сказал ему:
— Посмотрите на чародейство, сделанное простым человеком! Как могло это случиться? — обратился он к Аносову.
— Ваше величество, позвольте на это ответить краткой, но мудрой народной сказкой.
Царь находился в благожелательном настроении и снисходительно отозвался:
— Слушаю…
— Есть сказка о живой воде, государь, — спокойно начал Аносов. — На поле брани лежит распростертый бездыханный богатырь. Не бьется у него смелое сердце, и закрылись черные очи. Но вот упала на него капля живой воды — и мигом затянулись страшные раны, еще капля упала — и зашевелился богатырь, открыл глаза; в третий раз брызнули на него живой водой — и встал богатырь, как ни в чем не бывало, и расправил могучие плечи…
Царь просветлел и спросил:
— К чему же эта притча? И что за живая вода, где она, в каких родниках берется?
— Живая вода, ваше величество, — народные таланты. Под рукой и очами одаренного русского человека всё оживает и пленяет взор.
— Ты настоящий пиита! — с легкой усмешкой вымолвил Аносову царь. Смотри же, тут, при воинском деле, могут оказаться не к месту подобные увлечения! — И оборотясь к Иванке, он сказал: — В Туле я тоже слышал одну притчу. Похвалялись там, что будто они для меня подковали стальную блоху, сделанную в заморских странах: «Вот, мол, государь, дивись нашему мастерству!». А скажи-ка мне, если это не сказка досужих туляков, то что бы ты сделал?
— Клинок для нее подобающего размера! — уверенно ответил Иванко.
Довольный ответом, царь рассмеялся, за ним рассмеялись и в свите.
— Дибич! — обратился к генералу государь. — Выдать ему рубль!
Иванке выложили на верстак рубль. Он посмотрел на серебряную монету и дерзко сказал:
— Благодарствую, но принять не могу денег, ваше величество.
— Это почему же? — удивился царь и недовольно взглянул на Аносова.
Павел Петрович стоял, вытянувшись во фрунт, и смотрел Александру в глаза. Боясь, что разобиженный Иванка скажет дерзость, Аносов предупредил его и объяснил государю:
— Среди работных такой обычай: за подарок не берут платы, государь. Мастерство бесценно!
— А-а-а! — издал протяжный звук государь и, передав клинок Дибичу, зашагал прочь…
Аносов на приличном расстоянии сопровождал его. Вдруг Александр остановился, поманил Павла Петровича к себе. Горный офицер почтительно приблизился.
— Скажи, как ты считаешь: больших успехов достигла моя фабрика? спросил Аносова царь.
Павел Петрович слегка побледнел, но твердо ответил:
— Не могу этого сказать, ваше величество.
— Почему? — недовольно удивился Александр.
— Все русские люди, и я в том числе, мечтают о том, чтобы сделать для отчизны такое оружие, которое превосходило бы золингенское и не уступало лучшим булатам! — смело сказал Аносов.
Честный и мужественный ответ поразил царя.
— Спасибо за правду, — милостиво поблагодарил он и что-то шепнул Дибичу.
Генерал сказанное царем быстро записал в книжечку.
Татаринов на ходу шепнул Аносову:
— Полагаю, вас представили к награде…
Вечером Александр пожелал ознакомиться с жизнью иноземных мастеров. Дородный кучер Илья подал к подъезду временной царской резиденции экипаж. Александр предложил Татаринову поехать вместе с ним на Большую Немецкую улицу. Начальник горного округа, отличаясь невероятной тучностью, еле взгромоздился в экипаж. Под огромной тяжестью рессоры сдали и экипаж так осел, что ноги царя оказались почти на земле. Император развеселился. Пришлось подать начальнику крепкие, устойчивые дроги, на которых он и поехал вслед за царским поездом.
Остановившись перед опрятными светлыми домиками, царь вышел из коляски и в сопровождении свиты и Татаринова стал заходить в квартиры клипгентальцев. Он охотно вступал в беседы с немецкими мастерами, выслушивал их жалобы, в такт покачивая головой. Александр сдержал свое слово и зашел к Крейнштоку, у которого остался завтракать. Белокурая толстая немка смущалась и краснела под пристальным взглядом царя и прятала под фартук большие потные руки. Остроносый немец, воздев кверху руки, вздыхал:
— Майн гот, как я щастлив, фаше феличество!
Под восторженные восклицания колонистов император покинул Большую Немецкую улицу, приказав — выдать из государственной казны каждому из хозяев посещенных им домов по пятьсот рублей ассигнациями.
При выезде из Большой Немецкой улицы к царской карете бросился обрюзглый клингенталец и, держа на голове лист бумаги, закричал:
— Фаше царское феличество, есть один жалоб…
— Что это значит? — спросил император генерала Дибича.
— Немец жалуется, ваше величество!
— Принять жалобу и учинить следствие. Нехорошо притеснять иностранцев! — резко сказал царь.
Карету остановили, и Дибич взял жалобу немецкого мастера.
Вечером генерал вызвал Аносова на допрос.
— Почему вы допустили небрежное отношение к иностранным мастерам? строго спросил он.
Павел Петрович пожал плечами:
— Но я не знаю, в чем моя вина.
Дибич выразительно посмотрел на горного офицера и сурово сказал:
— Они жалуются на то, что вы не вставили двойные рамы в окнах их квартир!
— Ваше превосходительство, я не обещал этого делать. Мои обязанности заключаются в другом. Вставлять двойные рамы — это их личное дело! спокойно, но решительно ответил Аносов.
— Но вы могли это сделать хотя бы из уважения к таким великим мастерам! — более мягким тоном сказал Дибич, и в голосе его прозвучала легкая ирония.
— Ваше превосходительство, я не вижу от сих великих мастеров никакой пользы — ободренный улыбкой свитского генерала, признался Павел Петрович.
— Что вы сказали? — Дибич выразительно посмотрел на горного офицера.
— Золингенские мастера плохо знают оружейное дело. Не у них надо учиться русским рабочим, а им следует присмотреться к нашей работе. Взгляните на работу русских мастеров, и вы сами убедитесь в этом!
Генерал подошел к Аносову, его глаза были непроницаемы.
— Не будем говорить об этом, — сухо предложил он…
Царь осмотрел музеум при Златоустовском заводе, где хранились макеты с золотых самородков, обнаруженных на Урале. С любопытством рассматривая их, император вдруг спохватился:
— Кстати, скажи, — обратился он к Татаринову, — как работает мой золотой прииск на Миассе?
— Весьма хорошо, ваше величество.
Александр повернулся в сторону вагенмейстера генерала Соломко и приказал ему:
— Повелеваю приготовиться завтра в дорогу. А вас, господа, обратился он к свите, — приглашаю на мой прииск, где я буду копать золото на счастье.
— Ваше величество, счастье у вас необъятно! — льстиво вставил Татаринов. — Вы поразили врагов России на смерть и унижение. Уверен, что будете счастливы и в поисках благородного металла!
Царю понравился угодливый, кстати вставленный намек: император считал себя талантливым полководцем и победителем Наполеона. Он не переносил, если в его присутствии восхваляли и одобряли действия главнокомандующего русской армией покойного Михаила Илларионовича Кутузова.
Глава седьмая«СЧАСТЛИВЫЙ» САМОРОДОК
Ранним утром 23 сентября царь Александр со свитой отбыл на Миасские прииски. Его сопровождали Татаринов, Аносов и заводская охрана. Погода выдалась на диво, не по-осеннему солнечная, теплая и ясная. Кругом простирались синеватые горные хребты, в багрянец одетые леса. Экипажи спокойно катились по хорошо укатанной отремонтированной дороге, огибавшей обширный зеркальный пруд, по берегам которого были установлены полосатые столбики. Сытые резвые кони легко вынесли коляски на вершину хребта. Здесь среди мелкой поросли высился гранитный столб, служащий указателем границы Европы и Азии. Царь вышел из коляски и долго любовался сопками. Заметив на голубом небе силуэт самой высокой сопки, он сказал восторженно:
— Как величава!
Татаринов не замедлил по-своему истолковать выражение восторга государя. Он восхищенно сказал:
— Ваше величество, разрешите для памяти потомства назвать сию гордую горную вершину «Александровской сопкой»!
Царь сделал вид, что не расслышал предложения горного начальника, но порозовевшее лицо его говорило об удовольствии, которое так кстати доставил ему Татаринов.