В доме сонная тишина, спала жена, отдыхала и служанка. Аносов не захотел их будить и лег спать не ужиная. Приятное чувство покоя овладело им, а мысли шли ясные, прозрачные. Павел Петрович отчетливо представлял себе строение железа, соединение его с углеродом в процессе плавления в тигле с закрытой крышкой…
Если бы он мог хоть немного заглянуть в будущее, то узнал бы, что его открытие на десятки лет опередило достижения европейских ученых. Но не об этом думал сейчас Аносов. Павел Петрович загадывал о строительстве на заводе особого корпуса с восемью печами и о том, чтобы создать русский тигель — плавильный горшок.
«Предмет сей — ничтожный по названию, но весьма важный для металлурга!» — думал он и решил переговорить об этом с Ахте…
Утром Аносов вошел в кабинет начальника фабрики. Адольф Андреевич бесстрастно выслушал доклад инженера и, закинув руки за спину, заходил по кабинету, изредка недовольно поглядывая на Павла Петровича. Ахте долго молчал, потом спросил:
— Но где есть гарантия, что всё будет хорошо? Мы построим цех, и вдруг…
Он не договорил, нахмурился.
— Когда я задумал изготовить литую сталь, — сказал Аносов, — пришлось прочитать многое об этом предмете. — Тут инженер поднял глаза, встретил взгляд Ахте и продолжал смело: — Все писания, известные мне, оказались недостаточными и несообразными для Урала… Мне осталось проложить новый путь…
Начальник фабрики плохо слушал Павла Петровича. Ему думалось о другом: «Что будут делать золингенцы, если Аносов победит в этом состязании? Как жаль: Петер Каймер не оправдал надежд!..»
Адольф Андреевич вспомнил, что из Петербурга шли настойчивые приказы изготовлять лучшую сталь, и уныло уселся в кресло.
— Хорошо, я согласен с вами, — с тяжелым вздохом сказал он. Начинайте!..
Павел Петрович занялся составлением проекта сталеплавильной печи. Месяц он не появлялся в цехе. Рано вскочив с постели, бежал в баньку, там окачивался холодной водой, только что добытой из колодца, и утирался суровым полотенцем. Во всем теле чувствовалась свежесть, бодрость. Хорошо и легко работалось по утрам!
Как-то на квартиру к Аносову пришел встревоженный Швецов. С разрешения Татьяны Васильевны он неуклюже ввалился в тесный кабинет Аносова.
— Ну, как идут дела, Петрович? — озабоченно спросил он.
На столе лежали груды чертежей, бумаги. Литейщик со страхом поглядывал на всё это и ждал, что скажет инженер.
Аносов усадил мастера рядом.
— Всего будет восемь печей. Дела предстоят немалые! — пояснил он. Но пока очень трудно всё поставить на свое место… Да, трудно…
Он полузакрыл глаза и задумался…
Минуту оба молчали.
— Знаешь, о чем я сейчас думаю? — с мягкой улыбкой обернулся Аносов к Швецову. — Мне кажется, что я словно в заколдованном саду притаился и жду прилета жар-птицы.
Старик понимающе покачал головой.
— Дерзай, Петрович, дерзай, милый! — ласково ободрил он Аносова.
К осени цех и плавильные печи Аносова были построены. Мастера из Немецкой слободы ходили по небольшому приземистому помещению и придирчиво всё осматривали. Аносов держался спокойно, но в душе его таилась тревога. «Что-то будет? Как сработают печи?» — думал он.
Неожиданно из дома прибежала запыхавшаяся служанка и объявила Павлу Петровичу о рождении сына: Аносов засветился весь, взглянул на вестницу, перевел взор на плавильную печь, с минуту поколебался, а затем взволнованно сказал:
— Ну, беги, поздравь от меня Татьяну Васильевну с крепким дубком. В честь его мы с Николой нынче же изготовим сплав. Добрый сплав!
Служанка недоуменно посмотрела на хозяина:
— Как, разве вы, барин, не хотите хоть одним глазком взглянуть на сынка?
— Очень даже, горю желанием! — искренне и горячо отозвался Аносов. Вот сварим сталь и приду с подарком! — он повернулся и поспешил к горнам.
— Ну, отец, давай начнем! — сказал он Швецову.
Старик степенно, по-кержацки низко поклонился Аносову:
— С радостью, с новорожденным, Петрович…
…Сталь — сплав капризный, требует большой чистоты в работе. Тигли звонки, прогреты огнем, в них — ни соринки. Железные обсечки тщательно проверены и по железному жёлобу засыпаны в тигли верхом. Горн наполнен углем, подручные мастера тщательно замазали глиной дверцы.
— Дутьё! Нажимай на меха! — скомандовал Аносов и стал ждать. Скоро горн раскалился, и началась плавка…
Это было искусство! Седобородый кержак вдумчиво прислушивался и присматривался к пламени, к малейшим его оттенкам. Отсветы огня падали на строгое лицо старика и оживляли его заревом. Быстрые искринки вырывались из горна и пронизывали воздух. Литейщик внимательно следил за ними и, казалось, глазами говорил Аносову: «Видал, Петрович, там в тиглях всё идет хорошо!».
Инженер поторапливал подручных. Плавка только началась, но для новорожденной стали нужен хороший прием, и Павел Петрович приказал формы для разлива сплава смазать салом.
— Приготовиться, — скомандовал подручным Аносов, — а ты, Николай, обратился он к Швецову, — не торопись с выливкой!
Литейщик недовольно нахмурился: кто-кто, а уж он превосходно знал, что поспешно, залпом вылитая сталь дает большую усадку, да и в самой форме могут вдруг появиться трещины.
Старик взглянул на встревоженного Аносова и, чуть улыбнувшись, отозвался:
— Полагайся на мое старание, Петрович. Не выдам! Сам радости жду!
Павел Петрович ходил у горнов, прислушивался к еле уловимым звукам, а на душе росла тревога. «Как там жена? Всё ли хорошо?» — думал он.
Вот уже на исходе десятый час. Тишина. В цехе полумрак, лица горновых потемнели. И вдруг Швецов резко махнул рукой и выкрикнул:
— Доспела!..
Неторопливо, бережно разлили сплав в новые изложницы. Он лился ярко, ослепительно, разбрызгивая мириады искр. От этой огневой игры радовалось сердце.
Аносов долго смотрел на огненную лаву. Вот она уже в изложнице, не шелохнется. Тишина. Постепенно белый накал ее переходит в красноватый, потом синеет и незаметно для глаза тускнеет: сплав готов!
Дождавшись, когда остынет сталь, Аносов бережно взял слиток в руки, долго ворочал его, прижимал к груди.
— Наконец-то, наконец добыли! — прошептал он стоявшему рядом Швецову.
Глаза старика весело блестели. Он и сам был несказанно рад, но всё же напомнил Аносову:
— Ты, Петрович, ноне батькой стал. Сынок, поди, заждался…
— Это верно, давно пора. Сейчас побегу! — счастливо улыбаясь, сказал Аносов. Он сбросил кожаный запон, вымыл руки и до хруста в костях сильно потянулся. — Ну, а теперь скорей, скорей домой! — вздохнув полной грудью, радостно сказал он.
Татьяна Васильевна встретила мужа слабой ласковой улыбкой. Она страдальчески прижалась головой к его груди и просяще прошептала:
— Взгляни на него… Такой же, как ты… Щелочки глаз… Ах, Павлуша, он весь в Аносова, только пока еще не чумазенький… Не успел побывать в литейной…
Павел Петрович вышел из комнаты, где, сладко посапывая, лежал сын. Хотелось отдохнуть: так много сегодня радости! Он прилег на диван, но в душе его вдруг вспыхнуло беспокойство; оно нарастало, и вскоре мысли о литье вновь овладели им.
«Тигли! — вспомнил он. — Предмет сей, ничтожный по названию, но весьма важный для металлурга! Да, нам нужны свои, русские тигли!»
Снова лихорадочно заработала его мысль: «Да, да, нужны свои тигли!» решил он.
Ну что такое тигель, если подумать? Горшок! Нет, это не простой горшок. Он высок, с прямыми стенками и двумя доньями; в верхнем дне небольшое отверстие. Тигли делали из огнеупорных смесей графита и глины. В них плавили металл, и они должны были выдерживать температуру в три тысячи градусов.
По виду простая вещь, тигли привозились на Урал из далекого немецкого городка Пассау. Так и повелось с давних пор, что все русские металлургические заводы ввозили горшки для литья из-за границы. А каждый тигель стоил двадцать пять рублей!
Павел Петрович решил научиться делать горшки из уральских материалов. Ахте запротестовал:
— Это невозможно, сударь! Только в Пассау могут делать горшки, способные выдерживать самый высокий жар!
— Возможно! Вы увидите, что это возможно! — запальчиво воскликнул Аносов. — Мы не можем зависеть от других стран!
Инженер попал в больное место Ахте: тот старался казаться русским и внешне заботился об интересах России.
— Хорошо, попробуйте! — наконец смирился он.
…Это было смешно. Служанка подолгу втайне наблюдала за Аносовым. Серьезный, ученый человек помешался на горшках. Кабинет уставлен тиглями, всюду — на столе и подоконниках — черепки. Барин приносит их каждый день, толчет в ступке и рассматривает в лупу.
Татьяна Васильевна тоже в обиде: «Простые горшки его занимают больше нашего малютки!». В отсутствие мужа к ней толпой пришли золингенцы:
— Фрау Анософ, разве это занятие для образованного человека? Горшки можно купить готовые…
— Я тоже не понимаю его замысла, — чистосердечно призналась Татьяна Васильевна. — Но что я могу поделать? Ведь в горном деле я ничего не смыслю…
Несмотря на ее раздумья, она всё же упорно поддерживала мужа и всему находила оправдания. «Наверное, Павлуша надумал что-нибудь серьезное, раз всполошились немцы!» — мысленно одобрила она мужа.
Между тем Аносов взялся за изготовление тиглей: съездил в Челябу и вскоре доставил оттуда несколько видов огнеупорной глины; он составлял из нее и угольного мусора смеси и вместе со Швецовым ладил тигли.
Как-то Швецов с обидой в голосе пожаловался:
— Немыслимое дело мы затеяли, Петрович. Наши-то, златоустовцы, смеются, горшечниками зовут…
Аносов нахмурился:
— Что же, горшечники — это почетно. А ты потерпи еще немного!
Ему и самому приходилось тяжело. Он не раз уже ловил на себе насмешливые взгляды окружающих.
«Нам тяжело, это верно, — думал он. — Но ведь каждая копеечка, отданная за иностранный тигель, заработана русским мужиком, обильно полита его потом. Надо помочь народу».