Тяжелый, очень тяжелый путь предстоял впереди!
Павел Петрович не испугался его.
«Люди — самое важное в нашем деле! — думал он. — Россия, богатая железными рудами различного свойства, не бедна и искусными руками… Вот старый литейщик Николай Николаевич Швецов — заводский крепостной. Умный, способный, опытный. Разве он не пойдет за мной в поисках тайны? Он настоящий уральский кремешок и служит на благо отчизны. Таких здесь сотни, тысячи, они поддержат, помогут в большом деле!»
Опыт уже есть. Через руки Аносова прошли сотни булатных клинков, и десятки их, приобретенные на его трудовые сбережения, часто на последние рубли, украшали кабинет. По узору, отливу, грунту Павел Петрович научился отличать различные виды булата. Булатов было очень много, и, по совести говоря, до сих пор не существовало их научной классификации. В разных местах Востока один и тот же вид булата очень часто называли по-разному. Аносов пересмотрел и изучил свои записи. Он составил таблицу на все известные ему виды булата. Против каждого вида Павел Петрович написал его подробную характеристику.
Эта таблица висела сейчас в кабинете, и он снова — в который уже раз! — читал описания кара-хорасана, гынды, нейрисо, кара-табана и шама наиболее простого сирийского булата. Просматривая таблицу, он невольно бросал взгляд и на клинки. Как жаль, что ему не удалось собрать образцов всех булатов! Но зато у него есть самый лучший из них. Он взял в руку клинок с темными, иссиня-черными гранями, на которых переплетались сложные, красивые узоры.
— Хорош клинок! — вымолвил Павел Петрович, любуясь переливами. — Что за тайну хранишь ты?
Во всяком деле Аносов любил порядок, систему. Он хорошо понимал, что опыт — большое дело, но это еще не всё. Надо открыть законы, определяющие свойства булата.
В разных пожелтевших манускриптах он многое вычитал о том, как изготовлялся булат на Востоке. Много мистической чепухи писалось об этом. Не поддаваясь романтике легенд, преданий, Аносов решил открыть тайну булата у себя в цехе, исходя только из научных показаний.
По старой привычке он отправился в домик над Громатухой к старику Швецову. Давно уже не бывал он здесь. Тревожно забилось сердце, когда подходил к воротам. То же самое железное кольцо в калитке, как и несколько лет назад, но что-то изменилось здесь. Он постучал, — не вышла, как тогда, веселая резвая девушка с синими глазами. Калитку распахнул сам Николай Николаевич. Глухо покашливая, он пытливо, из-под очков, взглянул на Аносова.
— Петрович! Вот не ожидал, дорогой, — обрадовался старик. — Проходи, проходи!
Инженер прошел в знакомую горенку, где всё было по-прежнему: та же герань на окнах, те же кованые сундуки у стен. И даже библия на столе, которую, видимо, только что оставил хозяин.
Но как изменился сам Аносов с той поры, когда впервые переступил порог этого дома! Литейщик усадил гостя рядом.
— Что же ты не заходишь ко мне? — спросил Павел Петрович.
— Дел много, да и ноги сдавать стали, — уклончиво ответил Швецов. Он опустил глаза; Аносов понял, что старик стесняется несколько чопорной Татьяны Васильевны. Она не особенно приветливо держалась с простыми людьми, и это отпугивало многих.
— Я к тебе за помощью, отец. Задумал большое дело.
— У вас всегда дела немаленькие, с великим смыслом, — ответил литейщик.
— То, что задумал я, займет годы, может быть, десяток и больше лет. Потребует много труда, терпения и жертв! — со страстью вымолвил Аносов.
— Опять булат? — вопросительно посмотрел на него Швецов.
— Булат! — признался гость и схватил старика за руку. — Надо открыть тайну булата, узнать законы, которые управляют литьем лучшей стали. Я знаю — труд велик! Хочу, чтобы ты помог мне в этом деле. Будь моим помощником!
Лицо старика просветлело. Он вздохнул и душевно ответил:
— До гробовой доски, Петрович, я твой слуга. Дело твое — народное. Последнее отдам, чтобы добыть для русского человека заветное. Вот мое слово!
— Спасибо, старик, спасибо! А теперь дай совет, помоги моим думкам. Раскрою тебе свои замыслы.
Литейщик положил натруженные руки на стол и стал внимательно слушать.
— Первое, — начал Павел Петрович: — думал я поставить опытные плавки. Надо проверить, правильно ли пишут иностранцы о причинах образования узоров и о качествах булата.
— Правильно! — одобрил литейщик. — В темную играть не следует.
— Второе, надо узнать, что и как влияет на образование булатного узора: какие примеси, какие плавки, температура. И последнее: нужно нам установить, какую роль играет углерод в создании булата…
Не всё было ясно старику: в своей работе он руководствовался чутьем да накопленным опытом; всё же он с достоинством сказал:
— Трудновато будет, однако ты, Петрович, задумал правильно…
Они переговорили о многом, и пора было уходить, но Аносову трудно было подняться. Он вспомнил Лушу. Как и в былые годы, за перегородкой возились ребята. Заметив, что Павел Петрович к чему-то прислушивается, Швецов сказал:
— Всё внуки, прибывают, хвала богу. Только одни оперятся, глядишь, другие в гнезде возятся. Вот и сижу, как дуб среди поросли.
Павел Петрович поднялся:
— Ну, прощай, отец. Завтра за работу!
— А чего тянуть, — согласился старик. — Время мое под угорье идет, надо торопиться!
Он проводил Аносова до калитки. Инженер вышел на улицу, не зная, куда идти, — домой не тянуло. В горах выпали дожди, и Громатуха шумела, ворочая придонные камни. Павел Петрович вышел на берег резвой речонки и долго смотрел на мутные воды. Прошло не так много лет, но как сильно изменилось всё кругом! Он вздохнул и с грустью подумал:
«Отлетела, навсегда ушла милая, прекрасная юность!..».
…Опыты начались в старом цехе. Шел 1828 год. На первых порах опыты, казалось, ничем не отличались от прежних исканий по изготовлению литой стали. Те же тигли, те же старые печи, но Швецов всё же каждый день отмечал новое в работе. Он видел в руках Аносова журнал, в который заносились результаты и наблюдения над плавками. Павел Петрович не скрывал неудач, а мужественно старался найти и устранить причины их.
Первый опыт не удался, и Аносов прямодушно записал: «Тигель повредился, а металл не расплавился, что приписано жидкости шлака; почему к стеклу прибавлено кирпичной глины».
Глядя на трещины в тигле, Швецов угрюмо усмехнулся:
— Так, выходит — первый блин комом! Как будто мы малые ребята и впервые литье видим.
— И у доброй хозяйки бывает первый блин комом! — ободрил старика Аносов. — Что ж, это только начало огорчений. Но будут и радости!
Павел Петрович внес изменения в состав флюса, увеличил время плавки на десять минут. Увы, снова вышел конфуз! Пришлось и о втором опыте записать: «Сплавилась хорошо, но, по выливке в форму, не сковалась. По обточке оказалось много пузырей. Приписано доступу воздуха…»
Так, изо дня в день, потянулись терзания. Аносов чувствовал смертельную усталость и сильные головные боли от удушливых газов, но не уходил из цеха. Только старый, привычный ко всем невзгодам Швецов не уступал ему в терпении.
— Ты бы, Петрович, прилег, а я поворожу! — уговаривал он инженера, который, стиснув зубы, наблюдал за тиглями.
Татьяна Васильевна не могла уговорить мужа днем приходить домой; пришлось обеды посылать в цех. Судки и хлеб в чистой скатёрке приносила бойкая и смешливая служанка Матреша. Жене это было не по душе, и она иногда упрекала Аносова:
— Павлуша, подумай, что ты делаешь? Ты ведешь себя, как простой мастеровой, которым жёнки приносят горшок щей!
— Ну, милая, до простого русского мастерового мне еще далеко! протестовал он. — Для того чтобы им быть, надо овладеть мастерством. Посмотри на Швецова, у него огромный опыт! Знания у меня кое-какие есть, а вот опыт еще нужно перенять…
Татьяна Васильевна сердилась, хмурилась, капризничала.
— Почему все горные живут, как люди? У них семейные вечеринки, а ты всё в цехе и в цехе! — жаловалась она.
Аносов ласково брал жену за плечи.
— Погоди, добуду булат, устроим пир на весь мир! — обещал он.
— Ты поседеешь, а несбыточное не случится! — безнадежно отвечала она.
Что на это можно было сказать? И без того на душе Аносова было тревожно и тяжело. Он и сам понимал, что отдает делу лучшие молодые годы.
«Но как же иначе? Дело-то ведь большое! — раздумывал он. — Молодость прекрасна; пока много сил — только и творить чудесное. Надо прожить эти годы так, чтобы не краснеть в старости!»
И Аносов снова принимался за работу. Дни проходили стремительно, он похудел, на лице слегка огрубела кожа. Жена примирилась или, по крайней мере, делала вид, что это так. За вечерним столом она ерошила ему волосы и ласково приговаривала:
— Мастеровой ты мой, мастерко…
Восьмой опыт принес небольшую радость: сталь чем-то напоминала булат. Павел Петрович записал в журнал:
«Ковалась, но отчасти не проварена. По вытравке серною кислотою на ней оказались узоры».
Инженер и литейщик долго рассматривали полученный сплав. Швецов одобрительно крякал:
— Еще немножко, и, может, сбудется наше!
— Нет, еще далеко до настоящего! — с огорчением сказал Аносов. — Узор не тот, мутен, не радует глаз.
Слиток отнесли начальнику оружейной фабрики Ахте. Сухопарый, длинный, в больших очках, он низко склонился над сплавом и долго внимательно изучал его: вертел, взвешивал на руке, стучал молоточком, вызывая улыбку на лице Аносова.
— Это не есть действительно булат! — наконец с важностью изрек он. И ваш метод не даст желанный результат. Вам, господин офицер, надлежит следовать примеру столь известного ученого Фарадея! — Ахте величественно поднял длинный, сухой перст, как бы подчеркивая этим непоколебимость своего суждения.
— Я ведь пробовал идти путем Фарадея! — хотел запротестовать Павел Петрович, но в эту минуту начальник фабрики добавил:
— Учтите, господин офицер, сей ученый сейчас пошел дальше, он прибавлял к железу платину и получил весьма твердую сталь! Ноне на Урале найдена платина, и мы отпустим ее для опытов…