ТАЙНА БУЛАТА РАСКРЫТА
Из Петербурга от начальника штаба горных инженеров генерала Чевкина пришло ободряющее письмо с просьбой продолжать исследования. Аносов воспрянул духом: Чевкин считался большим знатоком и любителем восточных булатов, внимание такого человека было приятно Павлу Петровичу. Он только что закончил целую серию опытов, чтобы окончательно установить природу булата.
Аносов выяснил роль углерода в образовании булата, но далось ему это нелегко. Путешественники, прибывавшие из восточных стран, сообщали о том, что персидские и дамасские мастера закладывали в тигли различные растения, но какие — никто об этом не мог сказать. В действиях этих мастеров было что-то таинственное. И этому поддались даже такие ученые, как Реомюр и Ринман.
Холодный же разум Аносова требовал ясных и точных показаний о влиянии углерода растений.
Он понимал, что обуглившиеся в процессе плавки цветы и листья не что иное, как углерод и азот. Все эти присады были различными формами углерода разнообразной степени чистоты.
Павел Петрович начал с клена, затем в плавку пошли березовое дерево, цветы, бакаутовое дерево, ржаная мука, сырой рог…
Опыты показали, что сделанные присады свидетельствуют лишь о «наклонности к образованию булата». Только и всего! Может быть, восточные мастера и в самом деле делали присады из листьев и цветов, не имея под рукой других носителей углерода?
Павел Петрович записал в журнал:
«Не видев возможности достигнуть удовлетворительного успеха ни помощью углерода растений, ни помощью углерода животных, мне оставалось ожидать оного в царстве ископаемых».
Алмаз — это углерод в чистом виде. Но где раздобыть средств на эту драгоценность? Значительная часть жалования уходила на содержание лаборатории, на семью, которая быстро росла. Татьяна Васильевна и так с трудом сводила концы с концами в своем скромном хозяйстве. Старые мундиры мужа и ее платья переделывались и перелицовывались для детей.
В этот вечер Аносов чувствовал себя нехорошо. По телу разливался жар, кружилась голова, а во рту была противная сухость. Он рано ушел в кабинет и прилег на диван.
Татьяна Васильевна догадалась, что с мужем происходит неладное: уже за столом она заметила лихорадочный блеск его глаз, нездоровый пятнистый румянец на щеках. Встревоженная, она пошла за Аносовым. Павел Петрович лежал, полузакрыв глаза, и о чем-то сосредоточенно думал. Теплая, заботливая рука жены легла на его плечо:
— Что с тобой, милый? Ты болен?
Она склонилась над ним, прислушиваясь к тяжелому дыханию. Он напряг все усилия и улыбнулся. Однако улыбка получилась беспомощной и жалкой.
Татьяна Васильевна напоила мужа малиновым отваром, тепло укрыла и не отходила от постели. Всю ночь Аносов метался и бредил и только к утру затих и заснул спокойным сном.
Впервые за всё время Павел Петрович не пошел на работу. Жестокая простуда продержала его несколько дней в постели. Эти дни для Татьяны Васильевны были и самые горькие, и самые светлые. Она боялась за мужа и в то же время ходила по комнатам просветленной и довольной.
«Хоть несколько дней он побудет рядом», — радовалась она.
Пришел Евлашка. Громоздкий, в старом полушубке и стоптанных поршнях, он неслышным охотничьим шагом приблизился к постели Аносова и подмигнул:
— Ну, ничего, в скорости встанешь, пойдем на охоту! Соскучал я без тебя, Петрович!
— Пойдем, дорогой, дай только собраться с силами! — согласился Аносов.
Но после ухода Евлашки он снова задумался. Татьяне Васильевне стало грустно, и она подсела к мужу:
— Ты всё думаешь и думаешь. Словно уходишь от меня. При мне — и без меня. Неужели у тебя такие секреты, что нельзя о них говорить даже жене?
Аносов улыбнулся, схватил ее руки и прижал к губам.
— Хлопотунья ты моя, хлопотунья, ну какие у меня могут быть секреты? — вырвалось у него. — Да и горю моему ты не поможешь. Мне для опыта алмаз нужен, а где его достать?
— Только и всего? — укоризненно покачала она головой. — Почему же не сказал мне, я давно достала бы алмаз!
Он притянул ее к себе и ласково обнял:
— Где же ты нашла алмазные копи?
— Сейчас! — Татьяна Васильевна поднялась и вышла в свою комнату. Через минуту она вернулась и выложила перед ним свои алмазные серьги.
— И тебе не жалко? — пытливо посмотрел Павел Петрович.
— Нисколько! Бери.
Сияющий, он смотрел на жену и не мог надивиться.
— Так вот ты какая у меня! Ради моего дела не пожалела и дорогого…
Она опустила глаза; сердце ее сильно и радостно колотилось…
Аносов решил приберечь алмаз. Сейчас он думал уже о другом:
«Алмаз — хорошо, но ведь его нужно много. А что если ввести графит?» — И он решил попытать счастья.
Стояло серенькое холодное утро, когда он после выздоровления вошел в цех, осмотрел тигли и спросил Швецова:
— Скажи мне, где можно раздобыть графит?
Литейщик подумал и ответил:
— Фунта два у нас наберется. Поискать только да очистить… Сказывал дед Евлашка, что есть графитные окатыши где-то под Златоустом…
Вместе со Швецовым Аносов обыскал кладовую и нашел грудочку графитных галек с большими прослойками колчедана.
— Негож! — определил Аносов. — Но где же достать другой?
Они засели за очистку графита и к вечеру поставили новый опыт. Аносов неторопливо опустил в тигель пять фунтов железа и полфунта графита. Пламя в печи излучало жар. Павел Петрович внимательно регулировал ход плавки в печи. Было далеко за полночь, когда сплав был готов. Плавка продолжалась два часа. Медленно текло время. Усталые и закопченные, инженер и литейщик ждали охлаждения тигля. За окном засинел поздний рассвет, когда испытание подошло к концу. Павел Петрович вдруг оживился и крикнул Швецову:
— Смотри, смотри! Что же это?
Старик взглянул на кованец для клинка и весь засиял.
— Булат! — закричал он. — Наш… свой, русский булат!
Аносов не мог оторвать взора от чудесных узоров.
— Вот она — отрада сердцу! — Швецов, как садовник, бережно держал драгоценный сплав — плод тяжелого, но вдохновенного труда, и большая радость просилась в душу.
Четким и убористым почерком занес Аносов в журнал опытов взволнованные строки:
«Плавка производилась без крышки. По охлаждении тигля металл казался несовершенно расплавленным: ибо на сплавке видны были формы кусков железа, между коими заключался графит. Но сплавок удобно проковался. При ковке заметен запах серы, в нижнем конце обнаружились узоры настоящего хорасана. От нижнего конца вытянут кованец для клинка; при ковке употреблено старание к сохранению узора. Таким образом получен новый первый клинок настоящего булата…»
Захлопнув журнал, Павел Петрович поспешил домой. Татьяна Васильевна удивленно посмотрела на мужа.
— Что случилось? Приятное? Неужели удача? — она тормошила его, умоляюще смотрела в глаза.
Аносов бережно обнял жену.
— Милая моя, — с нежностью сказал он. — Мечта исполнилась! Мы только что выплавили первый булат! Впереди еще много работы, но…
Глаза Татьяны Васильевны вспыхнули, она встрепенулась вся, не дала мужу договорить.
— Павлушенька, ой, как я рада! Счастлива! И нисколько не сержусь на тебя, что ты сейчас радуешься больше, нежели при вести о первенце-сыне!
— Милая, терпеливая моя! Спасибо тебе за доброе слово. Я уже вижу счастливый берег. Может быть, скоро конец нашему великому плаванию…
— Вот и хорошо, а пока идем завтракать.
— И вправду, покорми, родная, а то мне в Миасс ехать, на золотые прииски…
Вскоре послышался колокольчик.
— Вот и кони! — сказал Аносов и стал собираться в дорогу…
Он вернулся на завод только через три дня и, не заглянув в кабинет, отправился прямо в цех. Швецов «колдовал» над очередной плавкой с графитом. Павел Петрович подоспел во-время. Он взял в руку слиток и обрадовался: узоры в нижней половине его были лучше, чем при первом опыте с графитом.
Срочно изготовили булатный клинок, и узоры на нем оказались ровнее. Успех окрылил литейщиков. Аносов при плавке стал применять разнообразные технологические режимы, но казалось, что весь успех пошел насмарку: происходили самые неожиданные явления. Снова пришло тяжелое раздумье. Поздно вечером дома Аносов пересмотрел свои ранние записи. Он чувствовал, что стоял на грани тайны, а теперь снова отброшен назад.
Инженер долго сидел в кресле, о чем-то раздумывая, мучительно морща лоб, стараясь найти разгадку. Охваченный беспокойством, он по старой привычке потянулся к дневнику и записал:
«Уже первый опыт увенчался большим успехом, нежели все предшествующие. Результаты повторенных несколько раз опытов с тем же графитом оказались сходными. Вся разность заключалась в незначительном изменении грунта и формы узоров, большей частью средней величины. Но этот успех был непродолжителен: с переменой графита или металл не плавился, или не ковался, или, наконец, терялись в нем узоры…»
Свет от лампы ровно разливался по кабинету. В доме все уснули. За окнами — тьма. А думы не уходят, терзают.
«Что же, что же случилось? — в сотый раз спрашивал себя Аносов. Природа булата ясна: соединение железа и углерода. Но что же мешает?..»
Шелестели листки дневников, проходили минуты, часы. Незаметно для себя он склонил голову и уснул. Пробудился от гудка. Занималось чудесное солнечное утро, какое редко бывает в Златоусте: свежие, искрящиеся, с крепким запахом осени рассветы наступают только в октябре. Горы и леса за окном купались в дымчатом голубоватом тумане, который уже таял и редел, оставляя на оголенных сучьях деревьев нанизанные бусы крупной росы. Павел Петрович потянулся, и после короткого сна пришла простая и ясная мысль:
«Успех наш кроется в чистоте графита, в методе охлаждения и кристаллизации; надо отыскать хороший графит! Отыскать у себя, на Урале!».
Ему вспомнился охотник Евлашка. После завтрака он распорядился запрячь коней и поехал отыскивать следопыта.
Охотник жил на окраине Демидовки в маленькой ветхой избушке. Он только что вернулся с охоты. Две яркие шкурки лис-огнёвок висели на шесте. Пушистые, красивые, они сразу привлекли внимание Аносова.