— Эй, золотая рота, — ожесточенно заорал с козел бородач. Поднимайся, дьявол!
Аносов вышел из экипажа и сурово сказал кучеру:
— Слезай да подними человека! Погибнет от холода!
Кучер слез с козел, шагнул в грязь и схватил пьяницу за плечи.
— Батюшки, да это Сюткин! — ахнул он.
На Аносова бессмысленно глядело тупое, опухшее лицо.
— Вот что делает с трудягами проклятое золото. А ведь какой парень был! — с жалостью сказал кучер и выволок Сюткина к домику. — Эй, люди, приютите несчастного!..
Из калитки вышла бойкая жёнка, огляделась и махнула рукой:
— Всё равно погибший человек… Отоспится и опять в кабак клянчить… Спился малый… Загубили…
Аносов ничего не сказал. Расстроенный он забрался в экипаж и быстро помчался к приискам…
…В июне установились дороги. Из Уфы в Златоуст пришли караваны. Площадь перед заводом напоминала торжище: ревели верблюды, суетились приемщики оружия, начиналась веселая пора, а Аносову приходилось покидать Урал.
Утром подали экипаж. Павел Петрович появился на крыльце в дорожном плаще. Перед домом горного начальника безмолвно стояла огромная толпа, а впереди всех Швецов.
На мгновение Аносов застыл на месте: теплый комок подкатился к горлу.
У крыльца появилась вдова с Демидовки. Она поклонилась ему и заплакала:
— Батюшка, никак нас покидаешь?
Павел Петрович обнял ее и сказал:
— Ну, ну, свет не без добрых людей…
К экипажу ему приходилось пробираться в людской тесноте. Каждый хотел сказать теплое слово уезжающему.
Литейщик обнял Аносова, и они трижды поцеловались.
Кто-то в толпе громко крикнул:
— Айда, распрягай коней, до расстанья на себе довезем!
Аносов взобрался на подножку экипажа. С обнаженной головой он поднял руку и сердечно попросил:
— Друзья мои, не нужно этого! Не утяжеляйте мне разлуку с вами. Спасибо за всё, за совместный труд…
Он замолчал, невольная слеза выкатилась из глаз. Смахнув ее, он опустился на сиденье. Толпа расступилась, и кони медленно тронулись…
Но вот тройка вырвалась на простор и рысцой понесла в горы. Над хребтами сияло солнце, раскинулся голубой простор.
Аносов приподнялся и взглянул на городок, который уходил назад, постепенно скрываемый горами и лесами.
— Прощай, Златоуст! Прощайте, дорогие труженики! — грустно вздохнув, сказал Павел Петрович и подумал: «Что-то ждет меня впереди?».
Глава седьмаяЛЕГЕНДА ОБ АНОСОВЕ
Сталевар Швецов возвращался из дальнего завода в Златоуст. Ныли старые натруженные кости. Колесный путь по горам — беспокойный, томительный. В долинах продувало осенним ветром. Березовые рощи осыпали землю золотыми листьями, последним ярким багрянцем пылали осиновые перелески, только темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под холодным ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай: перелетные птицы покинули Урал, охваченный дыханием осени. Только на глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие утки-подранки да обессиленный лебедушка, — не видать им больше ясных теплых дней!
— Невеселая старость — осень человеческая! — тяжело вздохнул сталевар, поглубже натянул шапку и свистнул конькам: — Ну, пошли, резвые!
А мысли тянулись грустные, без конца и краю. Тосковал Николай Николаевич об Аносове.
«И зачем только понадобился ему Петербург-столица, — горько думал он. — Что в нем хорошего?»
Всю свою жизнь Швецов привык думать, что из столицы приезжали только чиновники. Никакого дела им не было до работных! Аносов был первый, кто так хорошо понимал простой народ и вместе с ним в поте лица своего трудился.
«Это наш кремешок! Правдивая душа», — подумал сталевар и прошептал:
— Вернись, дорогой! Без тебя завод опустел!
Над горами сгущались сумерки. Размытая дождями дорога становилась опасной. Вглядываясь в придорожную бездну, старик подумал:
«Впотьмах, того и гляди, со скалы сверзишься. В умет,[16] на полати пора!»
Он осторожно добрался до перепутья. В оконце постоялого двора заманчиво мелькал огонек. За дорогу изрядно порастрясло, и Николай Николаевич не прочь был растянуться на теплых полатях и вздремнуть. Он распряг коней, отвел в сарай и задал им овса. Затем степенно вошел в избу, истово перекрестился и поклонился народу. Большая и неуютная горница слабо освещалась лучиной. В синем табачном дыму у стола сидели и толпились постояльцы — самый разнообразный люд: приказчики с уральских заводов, военные приемщики оружия, сибирские купцы, скупщики краденого золота и, кто знает, может, и беглые удальцы. Слева в полумраке — широкие полати, сплошь забитые человеческими телами: отдыхали возчики, ямщики — все, кто пораньше поспел к ночлегу. Плешивый, с плутоватыми глазами хозяин двора предложил Швецову забраться на печь. О лучшем старик и не мечтал. Кряхтя, он улегся на теплые кирпичи. Приятный жар иголками покалывал тело. Ох, как хорошо лежать в тепле и прислушиваться в полумраке к завыванию ветра за окном! Под Златоустом прошли проливные осенние дожди, и теперь в горах бушевали речонки и падуны. Шум взбешенных вод доносился в избу, и отдыхающему Швецову казалось, что он находится на мельнице. Осенний вечер долог, и, как всегда, чтобы скоротать его, заезжие люди сбились в кружок и вели бесконечные разговоры. Среди коренастых, угрюмых с виду уральцев сталевар заметил чернявого, с большим носом юркого человечка, который на всё откликался, обо всем знал и, разговаривая, отчаянно жестикулировал.
— Кто сей вертлявка? — спросил у соседа старик.
— Прах его знает! По морде определяю — не русский. Купец не купец, торопится в Златоуст, а сам плетет нивесть что. За умного себя выдает. Ты только послушай, что за нелепицу плетет окаянец! — собеседник положил на ладонь большую голову и стал слушать. Заинтересовался и Швецов.
Чернявый с азартом говорил:
— Вы всё расхваливаете аносовский булат, но вы же не видели лучшего! На свете есть толедские, дамасские клинки! Вот это клинки! Что Аносов?
— Врешь! — сердито проворчал на печи сталевар, но никто его не услышал. — Врешь, балаболка!
Говорун не унимался, он презрительно выпятил толстые губы и продолжал:
— «Диво, диво!» Какое это диво? Откуда оно бралось? Не тут, на Урале, в паршивом городишке родилось…
— Сам ты паршивец! — злобно прошептал Швецов и навострил уши.
— Известно вам, что Аносов за этим чудом ходил на Восток? Слыхали? увлекаясь, рассказывал чернявый.
— То впервые слышим! — вставил свое слово сибирский купец. — Это что еще за байка?
— Это не байка. Сам знаю, как Аносов отыскал свое диво. Вы только послушайте!
Постояльцы насторожились.
— Перво-наперво, — начал свой рассказ чернявый, — он-таки ушел в Орду и там два года бродил среди киргиз, искал редкие клинки. Но там булата не делают; зато маленькая забавная история приключилась с ним. Слушайте! На одном степном озере Аносов и два его друга башкира встретили кибитку бая. Известно, как живет бай! Столько коней, столько коней, — табуны! В байском становище — семь дымов, семь юрт, в шести юртах по жене. Ой, богат бай! Стар князь, семьдесят пять годов ему, в бороде иней, а глаза совсем молодые…
— Вроде твоих, — усмехнулся купец.
Рассказчик глазом не моргнул, согласился охотно:
— Пусть будут вроде моих, — и продолжал: — И вот этот бай сидел на подушках, и к нему вошел Аносов. Башкиры рассказали баю, что русский полковник богат, ой, как богат! За жирным пловом хозяин похвалился перед гостями своим булатным клинком. Охмелевший от кумыса старик взмахнул им с него струился синеватый блеск. Без сомнения, это был булат. Что мог думать теперь Аносов? Может, он думал, сколько людей держали этот клинок или сколько крови пролилось в свое время на эти синеватые узоры? Бай осторожно, очень осторожно, провел пальцами по граням и сказал Аносову: «Клинок этот сделал арабский мастер Абдурахман. Этот булат, да простит мне Аллах, густо полит кровью. Мой дед заколол им двух неверных жен, — обычай наш таков: кто опозорит постель мужа, той смерть. Этот клинок переходит из поколения в поколение, и почти каждое из них обагрило его кровью…» «Бесценен твой клинок», — похвалил гость. «Твоя правда. Видит Аллах, не вру! — согласился хозяин. — Он оплачен табуном скакунов, и словно заклятье легло, когда клинок ушел из юрты: в зиму пришла гололедь и табуны полегли в степи, не добыв корма…»
Рассказ захватил всех. Даже Швецов, и тот хмыкнул носом:
— Ну и врет, ой, и врет… Послушаем дале… Ты скажи, что же Аносов? — выкрикнул он на всю избу.
— Аносов? Что мог поделать он? Известно, любовался и вздыхал. Ай, хорош булат! «Продай, хозяин, клинок, всё отдам!» — предложил он баю. Киргиз хитро прищурил глаза и стал теребить жесткую бороденку. Он покачал головой и ответил Аносову: «Теперь не делают таких булатов, а этот ты беден купить!». Аносов хотел рассердиться, но тут звякнуло монисто, и бай покосился на полог. И увидел Аносов в щели, как огоньком мелькнули жаркие женские глаза. «Ах, красавица!» — подумал он, но пора было уходить. Наступил вечер, солнце улеглось за холмами, за юртой лаяли псы. Пора спать!.. Утром Аносов ускакал с башкирами в степь. И что вы думаете? На кургане под Чебаркуль-озером он увидел всадника. Сорвался всадник с места и, как ветер, понесся навстречу Аносову. Под копытами разгоряченного коня сверкали брызги росы. Русского нагнала черноглазая киргизка и, размахивая булатным клинком, закричала ему: «Эй, слушай, возьми меня!». Ой, как хороша была девушка! Стройна, глаза полны блеска. Торопясь, страстно она о чем-то говорила ему, но Аносов ничего не понимал. Башкиры слезли с коней и подошли к ним. Аносов спросил: «О чем она говорит?» — «Она рассказывает, что убежала от старого бая и захватила клинок. Красавица просит джигита укрыть ее в степи, а в награду предлагает клинок». Степняки пытливо смотрели на русского. Аносов молча взял девушку за руку и залюбовался ее смуглым лицом. «Нет, милая, скачи обратно. Я не хочу крови!» — покачал он головой. И башкиры от этого повеселели. Но один из них сказал: «Ее убьет бай!». Аносову стало жалко беглянку, и он сказал степнякам: «Везите ее обратно. Скажите, что русский насильно увез ее, а вы отняли добычу и возвращаете хозяину». Башкиры перевели слова Аносова. Девушка вспыхнула, сверкнула злыми глазами, пронзительно взвизгнула, огрела скакуна плетью, как птица