В механическом цехе завода я приметил три или четыре воздушных пресса особой конструкции. За одним из них орудовала, превращая легкими, изящными движениями «буханки» металла в «блины», молодая женщина с пальцами пианистки. Димитров познакомил нас. Мария Николова, оказывается, работала секретарем-машинисткой, а несколько месяцев назад по призыву комсомола перешла на производство.
— В прошлом году, — рассказала Мария, — на этом месте стояли ручные прессы. Каждый обслуживался двумя такими сильными молотобойцами, каких можно было раньше встретить только разве в кузнице. И они по́том исходили, хотя работали на укороченной смене. Товарищ Димитров сконструировал новый, воздушный пресс. И не только чертежи составил, а сам все смастерил в натуре. Теперь молотобойцам тут нечего делать. С воздушным прессом может свободно совладать даже воздушное создание! Тяжелый физический труд превратился в песню труда!
…Страницы альбома за пятидесятый год. На одной из них наклеен Указ Президиума Народного собрания о награждении Петра Димитрова Серебряным орденом труда.
Год 1951-й… Указ Президиума об удостоении рационализатора орденом Димитрова. Снимок: Председатель Президиума вручает Димитрову высшую награду Народной Республики Болгарии.
Годы, будто гранитные ступени, по которым поднимается рабочий, восходит к вершинам общественной деятельности. На судьбе одного человека воочию видишь жизнь всего его класса, свободную, бурную, трудовую, творческую. Труд — полноправный владыка этой жизни, а ее хозяин — человек труда.
Новая веха на пути рабочего: граждане Софии избирают его депутатом районного народного совета. И еще — он представляет железнодорожников в высшем органе профсоюзов: член Центрального совета.
А что это за фотография? Димитров в окружении гурьбы гимназистов в униформах и с портфелями в руках.
— Пришлось на старости лет заняться педагогикой, — смущенно улыбается мастер. — Слушали мы как-то на заседании исполкома районного совета нашу школу. Больно уж невзрачная вырисовалась картина успеваемости. Особенно отличались вот эти птенцы, что на снимке. В их классе на каждого приходилось по две двойки. Учителя — кто опустил руки, а кто махнул на них рукой. Занесли в список неисправимых — и все. Я добровольно вызвался стать шефом этого класса. Пединститута мне не довелось кончать, но опыт по воспитанию молодежи имелся: не один десяток ремесленников своей профессии обучил. Пришел я к своим подшефным, представился и говорю: «Мне как передовику труда поручено подтянуть вас, отстающих. Будущие строители коммунизма не могут плохо учиться». Завел с ними разговор о смысле жизни. Сначала не слушали, потом навострили уши. Дважды в неделю наведывался я в свой класс. Свою биографию ребятам рассказал, альбом этот вместе от корки до корки «проштудировали». И знаете, подружились. Пришлось по душе ребятам, что я с ними как со взрослыми рассуждаю, как с товарищами своими. Заявляюсь бывало в класс, и начинаю с отчета: «Выполнил норму на двести процентов. А какие ваши показатели?» То о воспитании воли и дисциплинированности, то о характере беседу проведу. Детское сознание восприимчиво. Экскурсию к себе в цех устроил. Сколько радости ребята пережили!
Молодежь надо воспитывать и учить на примерах героизма, беззаветного служения родине, развивать, укреплять в человеке благородное начало. Курс лекций прочел я своему классу о великих людях. О Ленине. Как он учился, как трудился, как боролся и побеждал. О Ботеве и Левском, о Благоеве и Димитрове. И так нашел ключ к юному сердцу! Три года шефствовал. Позапрошлой весной мои воспитанники получили аттестаты зрелости.
Вышли мы в районе первыми, на круглых пятерках и шестерках.[40] По просьбе ребят сфотографировались на память. Трогательное было расставание. А с той же осени я взял себе восьмой класс!..
…Начинается новый рубеж в истории страны и в жизни рабочего. Партия призывает трудящихся мобилизовать свои силы и способности для ускоренного экономического развития страны по пути социализма. Третья пятилетка, говорит она, может и должна быть выполнена в сокращенные сроки!
— Это мой ответ на призыв партии. — Димитров показывает выписки из приказов дирекции завода о принятии и одобрении его новых четырех рационализаторских предложений.
И он отодвигает в сторону альбом, собираясь, видимо, сделать отступление, сказать о том, что по какой-то причине не нашло отражения в «послужном списке».
— При Центральном совете профсоюзов существует у нас комиссия по рационализации и изобретательству, членом которой я состою. По заведенному порядку каждый из нас дважды в месяц принимает посетителей. Как-то во время моего дежурства заходит корреспондент одного западноевропейского агентства. Откуда-то имя мое узнал. Спрашивает: «Не можете ли, господин Димитров, мне сказать, сколько в вашей стране насчитывается рационализаторов и изобретателей?» «Могу, — отвечаю. — Столько же, сколько у нас рабочих!» «Извините, — говорит, — очевидно, я вас не понял». «Вам это, — говорю, извиняясь, в свою очередь, — мудрено и понять. Однако я постараюсь объяснить популярно. В вашей стране хозяин завода заинтересован, чтобы его предприятие работало на базе современной техники и было прибыльным?». «Безусловно, заинтересован!» «И у нас тоже. Разница же между нами в том, что на ваших заводах хозяин — капиталист, а на наших хозяева — рабочие. Он один печется о техническом прогрессе, а мы всем классом. Отсюда и вывод! Я тоже работал в свое время на капиталиста. Предложил по молодости одну рационализацию. Он внедрил ее и сунул мне в зубы десятку за „старание“. Сам же нажил на моем рационализаторском предложении десять тысяч левов. После этого у меня отпала охота что-либо изобретать. Рождались в голове мысли об усовершенствовании той или другой части локомотива, но хозяину я уж не говорил… А сейчас!..»
Придвинув альбом, Димитров открыл новую страницу. На ней скупыми, но высокими и душевными словами выражалась благодарность дирекции завода замечательному мастеру-рационализатору.
— Нет, я не преувеличил, когда сказал корреспонденту, что в социалистической Болгарии рационализаторство и изобретательство превратились в массовое движение. Возьмите хотя бы наш завод. Осенью и зимою мы обсуждали несколько раз свои возможности выполнения задания пятилетки в сокращенные сроки. Думали всем коллективом. Каждый рабочий высказался. Не в общих выражениях, а конкретно, что́ и как он предлагает сделать на своем участке, в цехе или в заводском масштабе. И что же вы думаете?.. В комиссию по рассмотрению рационализаторских предложений поступило заявок в два с половиной раза больше, чем на нашем заводе рабочих! Такая же картина с небольшими нюансами и на других предприятиях. Люди работают с вдохновением, потому что все, что они делают, — это для общей пользы!
…Перевернута последняя страница альбома, «послужного списка» активного строителя социализма, возрожденного к труду и творчеству могущественными силами нового общества. И каждая такая страница отливается словом или строкой в новой истории Болгарии!
1959 г.
Сердце поет
Дивный августовский вечер. Серебряной чешуей зыбится море. Вдали мерцают огни Одессы. Они как звезды. И кажется, что эти огни достигают звездного шатра.
На рейде большой корабль. Палуба усыпана матросами. В безмолвной полутьме с бака несутся трепетные звуки рояля. Звучит мелодия песни. Она пенится волной. И парни в бескозырках думают о чем-то дорогом… Вдруг над волною чайкой взмывает голос. Чистый, звонкий, могучий, свободный, гордый… Меркнут звезды, огни, серебряная зыбь моря!.. Нет, все светится, как и светилось. Но матрос ничего не видит. Песня затуманила ему глаза, заколдовала его слух, взяла за сердце. Казалось, голос певца заполнил весь мир. Не одна чудная его красота покорила матроса, а что-то еще, такое понятное, такое близкое, что кажется частью самого себя. И когда наступила тишина и матрос увидел звезды, он сказал: «Этот голос под стать самому морю. Где же он мог родиться?»
Глинобитная лачуга. Она чем-то напоминала рыбачью шхуну, выброшенную штормом на каменистый утес. Извилистая и узкая тропинка от нее круто сползала к морю.
Каждое утро отец Тодора, Коста, спускался по этой тропинке вниз, к порту. Тодор, стоя на обрыве, глазами провожал отца до тех пор, пока его кряжистая фигура, уменьшаясь, смешивалась с серой, кишащей, словно муравейник, толпою.
Отец работал грузчиком в порту Варна. По двенадцати часов в сутки таскал он на спине чувалы, тюки, ящики, бочки такой тяжести, какая была впору ломовой лошади. А денег платили, как попросту выражались в порту, на «собачью жизнь»: их с трудом хватало, чтобы прокормить семью в пять ртов хлебом и фасолью.
Коста, однако, знал цену грамоте и, перебиваясь с хлеба на квас, послал трех своих сыновей в гимназию. По вечерам вся семья собиралась у керосиновой лампы в горнице. Мать латала и штопала разъеденное соленым потом мужнино белье, а Коста принимался экзаменовать меньшого сына — своего любимца Тодора — по истории. В школе старый грузчик учился в свое время «без году неделю», но, будучи с первой мировой войны коммунистом, активно посещал политкружки, немало читал книг. Экзамен проводился довольно оригинально: отец спрашивал, что знает сын о социалистической России; Тодор выкладывал познания, приобретенные в гимназии; отец до гнева возмущался фальсификацией истории и начинал читать сыну свою лекцию о первом свободном отечестве рабочих и крестьян. Тодор, словно губка, впитывал отцовскую науку.
Как-то перед войной в Варненский порт пришли немецкие корабли с оружием. Грузчики, среди которых добрая половина были коммунисты, не стали их разгружать, объявили забастовку. Чтобы не дать пройти к кораблям штрейкбрехерам, они выставили на причалах, пирсах, по всему берегу возле порта свои пикеты. Двенадцатилетний Тодор стоял в пикете вместе с отцом. Теперь он уже хорошо знал историю, понимал, для кого и для каких целей предназначались пушки и снаряды.