— Еще годик — и вернешься? — спрашивает Николова председатель. — Ждем. Бригадирское место, думаю, кооператив тебе обеспечит. Ты ведь у нас был хорошим звеньевым. А воинская служба, по себе знаю, — это большая школа жизни. Кадры кооперативу вот как требуются. Дела ведь большие предстоят, горы дел!
— На то и артель, чтобы горы ворочать, — отозвался болгарской пословицей пожилой бригадир Крыстю Павлов. — Главную гору свернули — кооператив на ноги поставили. Дальше — легче!
— Без труда и грушу не съешь, — шуткою ответил Ковачев. И тут же добавил серьезно: — А нам ведь за десять лет по плану одних груш, яблок и слив надо посадить и выходить ни много, ни мало 300 гектаров, виноградников к нынешним 500 гектарам прибавить еще тысячу!
— Размах-то какой! — восторженно растянул слова ефрейторский баритон. — Приеду в часть, непременно расскажу своим ребятам!.. Беседу о делах в нашем кооперативе проведу!..
— И ты того, агитируй их к нам на жительство, когда отслужатся, — горячо насел на Николова Крыстю Павлов. — Трудодень у нас весомый — 20 левов. Девчата красивые, виноградинка к виноградинке, гроздь к грозди. И на какой ни женишься — войдешь зятем в новый дом. Все село ведь перестроилось. Старых хибарок два десятка на полтыщи осталось. А дома-то какие! Ты им все объясни. Что, мол, кирпичные, по пяти комнат, с подвалом для вина, с водопроводом!.. Да сам не вздумай на стороне, чего доброго, жениться!..
— Хорошая кооператорка к нашему столу тоже неплохо, бай Крыстю, — вставил Никола Ковачев.
— Нет, он привязан к нашему хороводу всем сердцем и жилами, которые попрочней любого стального троса, — подмигнул агроном, дружок Николова, человек, безусловно, осведомленный в его сердечных делах.
А хоровод все кружился и кружился. Музыканты играли, не переставая.
— Счастливые да молодые не спрашивают времени и не знают устали, — сказал, сияя лицом, Крыстю Павлов.
1959 г.
Труженица земли
«Милая, дорогая бабушка! Приезжай меня навестить. Я очень и очень соскучилась по тебе! У нас в лагере так хорошо, что невозможно описать! Море, бор, пейзаж, какого ты, наверно, не видела. Приезжай! Жду! Целую крепко-крепко. И бегу на пляж, а то девочки уже купаются. Атанаска».
Письмо написано нетвердой, детской рукой. Некоторые буквы непослушно вылезают за пределы строчек. Но есть ли на свете что-либо милее детских каракуль? Да еще для бабушки!
Напротив меня, в тени увитой виноградной лозою беседки, сидит женщина с черными пышными волосами, в которых словно бы запутались белые нитки бабьего лета, с ясным и гордым лицом, чуть прихваченным морщинами, и с живыми глазами. На углу деревянного, покрытого бархатной скатертью столика лежат пяльцы и несколько разноцветных мотков мулине.
— Какие слова-то употребляет, — радостно повествует мне о внучке Атанаска Димитрова. — «Пейзаж!» Вот бесенок! Я это слово «выучила», пожалуй, на четвертом десятке. А ведь ей еще и восьми нету! Право, дети теперь со средним образованием рождаются!.. Вы отец?.. Значит, вы меня не осудите за восторженную болтовню о ребенке. Хотя должна вам откровенно сказать, что родители часто не в полной мере понимают счастья отцовства и материнства. Точно не помню, но, кажется, французы говорят: «Ребенок для женщины — последняя кукла, а внук — первый ребенок!»
Они тезки — внучка и бабушка. Сын с невесткою назвали свою дочь именем матери, тем самым выразив ей свою любовь, свое уважение. Такова народная традиция. И мать ценит этот знак внимания своих детей.
— Старики у нас так судят: ежели молодые почитают одинаково родителей по мужней и жениной линии, то они должны иметь по крайней мере двух мальчишек и двух девочек, чтобы их «крестить» на дедушек и бабушек. В наше время это вполне реально. Трудящаяся семья может и прокормить, и воспитать, и выучить четверых!.. Прежде и побольше родили, да нищих плодили!..
Женщина погружается в свои мысли, ее руки, никогда в жизни не знавшие покоя, берут пяльцы, и иголка, снующая с неуловимою глазом скоростью, оставляет на льняном полотне синие стежки.
— А придется-таки завтра поехать навестить внучку и посмотреть… пейзаж!
— Какого вы, наверное, еще не видели — процитировал я фразу из Атанаскиного письма.
— Видеть-то я его видала. Даже, если говорить точно, своими руками создавала его, как вот эту вышивку. Но дело у меня там есть. Надо проверить, как расположили ребят, чем кормят… И, конечно, навестить внучку!
Улыбнулась, виновато разведя руками:
— Балую я ее, да что поделаешь! Сама-то детства не знала. Так пускай она насладится им досыта!..
Ее детство — Болгария полвека назад… Село Тича. Сутолока саманных хат на дне тесной котловины в дебрях Балканского хребта. Вытесненная за сельский круг, стоит на околице хата портного Крыстю, что старушка, сгорбленная годами и невзгодами.
У отца с матерью было их пятеро — мал мала меньше. А земли — только что во дворе. Дед имел полоску, но ее прибрал к рукам кулак. Портняжной иглою семь ртов не накормишь. Едва хватало на фасоль — бедняцкую пищу, в будни пореже, в праздник погуще.
Смутное бремя на Балканах. Вспыхивает война. Крыстю гонят на фронт. Мать работает на чужой ниве. Старшие дети нанимаются подпасками. Босая, тощая, как сухая придорожная былинка, Атанаска ходит в школу. Учитель говорит, что у девочки большие способности, ее бы в гимназию… Говорит, хотя сам видит, что не до гимназии ей, а как бы не помереть с голоду.
Но вот нежданно-негаданно заявились на село вербовщики. «Их, ангелов, господь бог с неба ниспослал!» — причитала на радостях Атанаскина мать. И разве не ангелы, когда дочерям рай сулят? Правда, посланы они были не богом, а капиталистом Асеном Николовым, владельцем ткацкой фабрики в селе Аспарухово, пригороде Варны. Вербовщики набирают в ученицы девочек-подростков. Честь по чести с родителями подписывается грамота-договор, согласно которой их дочери три года овладевают на фабрике ткацким мастерством, приватно учатся швейному делу, а по истечении срока получают в награду швейную ручную машину «Грыцнер» — приданое от хозяина. «Есть еще бог на небе, а правда на земле», — говорит мать, благословляя в дальний путь двух дочерей: старшую Парашкеву и Атанаску.
Вербовщиков своих рассылал Николов по самым захолустным и горемычным селам не зря и не ради благодетельства, а чтобы набрать рабочую силу из людей непритязательных, безответных и безропотных.
Фабрика стояла на желтом, песчаном пустыре в нескольких сотнях метров от морского берега. Но моря не было видно. Его скрывала высокая каменная ограда. И над оградою была натянута в четыре ряда колючая проволока. Точь-в-точь как в концентрационном лагере. У железных ворот с пудовыми засовами денно и нощно бдел на часах детина в жандармской форме, наделенный силою гориллы.
Попали дочери тичанских крестьян не в рай, а из огня да в полымя. На быструю руку их обучили азбуке ткацкого дела — и за станки. Девчонки были еще малы ростом для станков. И хозяин изготовил специальные подставки, на которые они залезали, чтобы достать своими тонкими, худыми ручонками до основы.
Так 14-летняя Атанаска начала трудовую жизнь. Не трудовую, а каторжную. Фабрика работала в две смены. После 12 часов, проведенных в душном помещении, девочек выводили на свежий воздух… Нет, не на прогулку. Еще четыре часа они должны были чистить и подметать двор, таскать кирпич для стройки нового цеха (фабрика расширялась), сажать сосны за оградою двора, на берегу моря.
…Дремучий бор шумит нынче за селом Аспарухово. Чудится, словно собраны у берега тысячи мачт с зелеными парусами. А на тенистой полянке бора, в белом, как пассажирский пароход, здании отдыхают дети ткачей комбината имени 1 Мая и с ними Атанаска — дочь Николая, плановика ткацкого цеха, сына Атанаски Димитровой. Знает Атанаска-младшая смысл слова «пейзаж» и много других мудреных слов, а вот как создавался этот пейзаж, ей еще не сказали. Да и трудно восприять детскому сознанию, что сорок лет назад девочки, среди которых была ее бабушка, рыли тут лунки, опускали в них саженцы и на каждый корень, чтобы он прижился, выливали по четыре ведра воды — таскали ее на коромыслах из дальнего колодца.
…Юных ткачих называли в окрестностях Аспарухово «синими рабынями». Потому «синими», что хозяин, одел их в синие сатиновые халаты, служившие и рабочей и выходной одеждой, и потому еще, что цвет лица девочек «гармонировал» спецовкам.
Я рассматриваю поблекшую от времени фотографию, на которой заснята группа ткачих. Они настолько измождены, что кажутся все на одно лицо и невозможно узнать среди них Атанаску Димитрову.
— Вот она я! В четвертом ряду. А это сестра Парашкева. Она не выдержала фабричной жизни и сбежала на второй год в село. Справа от меня — Данка, через одну от нее — Спаска и вот эта — Стояна заболели чахоткою. Николов отправил их к родителям «дышать горным воздухом», там они в скором времени и померли. Рядом с Данкою — видите, красивенькая такая — Цветана, еще трагичнее кончила. Изнасиловал ее хозяин, а когда забеременела, в море утопил, чтобы следы скрыть!..
Выдержала все Атанаска, выслужила швейную машинку, но не получила ее: вышла девушка замуж без позволения хозяина за его же работника Димитра, по сему поводу и была лишена «приданого». Выгнал Николов их обоих из фабрики. Однако спустя несколько месяцев «смилостивился», принял обратно, так как молодые были уже мастерами ткацкого дела.
Построили Димитр с Атанаскою в фабричном квартале глинобитную халупу, неказистее, чем хата Атанаскиного отца в селе Тича. Хотя и бедно жили, но в любви и согласии. Родила Атанаска одного сына, потом другого.
Работать на фабрике стало еще тяжелей. Николов урезал и без того ничтожную зарплату. Ткачи попытались протестовать. Коммунисты стали готовить забастовку. Но хозяин вызвал фашистскую жандармерию, «навел порядок», а всех «красных», в том числе Димитра и Атанаску, рассчитал, не заплатив за последний месяц.