Думаю, политэкономы всего мира независимо от их политических убеждений согласятся, что крестьянин строит новый дом в том случае, если он сыт, одет, обут и если у него, помимо расходов на удовлетворение насущных нужд, остаются лишние деньги. В позапрошлом году кооператив выдал на трудодень по 45 левов. Прошлый год в Добрудже свирепствовала жестокая засуха. Стоимость трудодня снизилась до 23 левов 11 стотинок. Однако доход на одного трудоспособного остался высоким: без малого 10 тысяч левов в год, что составляет 830 левов в месяц. Если прибавить к этому доход от приусадебного участка, то получится и тысяча. Чтобы прожить безбедно, на селе такого заработка хватит на четверых!
Тодор Янакиев жил «одним казаном»[45] с четырьмя сыновьями и двумя невестками. Теперь в Дропле появился переулок Янакиевых. Отец построил каждому сыну по большому кирпичному дому.
— Оказывается, неправы были наши деды, когда говорили, что трудом праведным не наживешь палат каменных, — рассуждает старый Янакиев за чаркой вина. И, улыбчиво обводя взглядом своих сыновей, заключает:
— Великое дело — социализм! Справедливое!..
Июль и начало августа — пора жатвы. По янтарно-желтому морю нив плывут «флотилии» степных кораблей-комбайнов. Урожай повсюду снимается первоклассными машинами болгарской и советской марок. Реки золотой пшеницы льются в кооперативные закрома…
Стерня не стоит долго. Вслед за комбайнерами выезжают на поля трактористы, и к сентябрю равнина лежит распаханная, черная, с синим отливом воронова крыла.
…Добруджа по воле партии стала за короткое время ведущим зерновым районом страны.
И вправду, трудно вообразить и осознать всю величину перемен, не побывав в здешних местах раньше, лет этак пятнадцать или хотя бы десять назад.
За годы кооперативного строя Добруджа удвоила среднюю урожайность пшеницы и кукурузы. Девять из десяти крестьянских семей переселились в новые дома. Почти в каждом селе — водопровод и электричество.
Над степью занимается зарево того дня, имя которому коммунизм.
Издавна крестьянин величал в своих песнях Добруджу золотой. Эпитет этот родился в его сердце, когда он выходил в урожайный год с косою или серпом на свою золотоколосую ниву. Ему невдомек было, что отчий край богат не только землею, но и недрами.
Добруджа — родина болгарской нефти.
…Наша дорога лежала по побережью Черного моря. Мимо пронеслись одна, другая, третья колонны автоцистерн. В них было «черное золото», которое залегает на «дне» долины.
В окрестностях села Шаблы, на голубом полотне небосклона, замаячили, словно гигантские веки, ажурные конструкции нефтяных вышек. На черных прогалинах стояли чугунные газосепараторы, напоминавшие издали огромные кактусы, виднелись многоемкие резервуары.
Мне доводилось несколько раз бывать в этих местах, беседовать с нефтяниками, в частности с одним из первых болгарских инженеров, специалистов по нефти, Ангелом Банчевым, сыном батрака, воспитанником Ленинградского горного института; бурильщиком Андоном Марковым — Колумбом, достигшим «берега черного золота», Героем Социалистического Труда… От них-то и услышал я историю открытия добруджанской нефти.
…В тридцатых годах карта залегания полезных ископаемых Болгарии пестрила сплошными белыми пятнами. Лишь кое-где временами велись разведочные работы. На основании некоторых данных геологических исследований болгарские ученые предположили, что в Добрудже должна быть нефть. Почуяв запах горючего, немецкие, шведские и французские капиталисты оказались тут как тут. В планы чужеземных любителей легкой наживы, конечно, не входили большие капитальные затраты на доскональное изучение геологического строения района. Подобно искателям кладов они «копали» вслепую. Да и не на том месте. Восемь лет их допотопные буровые установки, присосавшиеся к земле за околицей села, заменяли крестьянам огородные пугала. Ничего, кроме грязи, из земных недр они не достали…
Народная власть вышвырнула из пределов страны незваных концессионеров. Коммунистическая партия и правительство разработали широкую программу разведки полезных ископаемых. По просьбе народной Болгарии Советский Союз прислал сюда своих геологов-нефтяников, новейшую технику.
Шаг за шагом с помощью гравиметрии, магнитометрии, сейсмо- и электроразведки ученые составляли и уточняли карту геологического строения Добруджи. И с каждым шагом они все больше утверждались в мнении, что под долиною лежит «нефтяное море». Но пробиться к нему стоило огромного труда. Не одну скважину, не одну тысячу метров прошли буровики, пока наконец на керне не обнаружили пятна коричнево-черного цвета…
Наступила весна 1951 года. Главный геолог Степан Фролович Петухов совместно с главным инженером Иваном Николаевичем Иловайским «нащупали» район, на котором сходятся положительные данные всех видов геофизической разведки. Налицо было характерное для нефтеносного слоя «поднятие пластов». Была тотчас заложена скважина № 25. Мощные двигатели буровой установки не смолкали ни днем, ни ночью. Рабочие дышали энтузиазмом и проникались верой геологов.
На рассвете 31 мая из скважины под сильным напором вырвалась струя газа. А спустя три дня болгарская земля извергала первый черный гейзер. Андон Марков по старому обычаю буровиков всех стран первым умыл нефтью свое сияющее счастьем лицо. Победу праздновал весь народ!
…Невдалеке восемь мощных тракторов тащат на специальных санях сорокаметровую вышку. Кто-то из мастеров-бурильщиков переселяется, по выражению нефтяников, на новую геологическую точку. Может, кто из старых знакомых?.. А если и нет, то познакомимся!
Я иду степью навстречу старым или новым друзьям. Что нового они скажут?.. Много! Ведь вся их жизнь полна труда, полна новых исканий, новых радостей.
Осенняя даль глубока и тиха. Вышки уходят на запад.
…Большой вам нефти, разведчики недр!
1959 г.
Сын Родоп
Погода в горах переменчива. Гром с ясного неба или нежданно-негаданно снег на голову — дело обычное.
Когда мы выехали из Кырджали в Мадан, над Восточными Родопами лучилось безмятежное солнце, и Цельсий показывал 15 градусов выше нуля. Не минуло и часа пути, как нас догнал зябкий северный ветер, температура пала, небо заволокла грязно-серая туча, и на голые пики вершин, на узкую рейку шоссейной дороги, вьющейся у самой пропасти, где в теснине бурлит студеная Арда, повалил густой снег. Сначала он был мягкий и пушистый, как хлопок, потом дробнее и, наконец, перешел в жесткую, сухую порошу… Разыгралась метель.
В Кырджали у генерального директора горнорудного общества я познакомился со знатным забойщиком Героем Социалистического Труда Али Мурадовым. Закончив свои дела, он собирался возвратиться на рудник и пригласил меня составить компанию. Беседа, как случается при первой встрече, касалась всего понемногу. Говорили об открытиях советских ученых в Антарктиде, об охоте на кабанов, о цветной фотографии. Темы предлагал сам Мурадов, оказавшийся человеком широкого кругозора и самобытного, живого ума.
Метель между тем крепчала. Все реже попадались по дороге машины и каруцы.[46] Путники, найдя приют под кровлями селений, отдыхали в ожидании, пока разведрится. Спустилась ночь. Сплошная пелена снега, мельтешащая перед фарами, напоминала освещенный киноэкран. И вот мгновенно, словно кадр фильма, вырисовалась на нем фигура. По обочине дороги, подгоняемый ветром, шагал человек в легком полушубке с торбой за плечами.
Шофер тормозит: «Садись, дружок!»
Приглядевшийся глаз различает в полутьме характерный профиль горца с орлиным разрезом век и тонким, слегка горбатым носом. Нашему новому спутнику лет 16―17.
— Откуда будешь? — интересуется Мурадов.
— Из махалы Васильки, — доверчиво отвечает юноша. — Тут рядом она, в Желтом ущелье!
— Как зовешься?
— Эзман Мюмюнов, сын Мехмеда!
— Помак?
— Ага!
Мурадов замолк, устремив взор в белое полотнище метели. Машина врезалась в снежный перемет, забуксовала, но на «газу» вытянула. Эзман, смекнув, что дорога шоферу незнакома, посоветовал:
— Держи правее, вплотную к горе: когда снег с ветром, его оттуда относит!..
— Толково советует парень, — заметил Мурадов, одобрительно скосив глаза на юношу.
А тот, почувствовав расположение к себе, сам продолжил беседу:
— Хорошую дорогу построили. Раньше тут только ишак мог пройти. Двоим встречным не было места разминуться. Отец мой тоже на стройке работал. Он давно камень дробит, дороги мостит. Раньше мало платили, теперь — хорошо. Меня тоже хотел послать на дорогу. Потом раздумал. «Иди в рудник, — говорит, — ты человек грамотный, примут. А там еще лучше платят и, может быть, даже орден дадут». Благословил меня и приказал, чтоб честно трудился и соблюдал коран!..
— Соблюдал коран? — удивленно переспросил шофер.
— Ну, конечно, соблюдал, — повторил Эзман, вовсе не обратив внимания на тон вопроса. — Коран — святая книга, в ней определен закон, как нужно жить человеку!..
Мурадов словно не слышал этих слов. А шофер, одолев крутой поворот, осведомился:
— Значит, ваша семья живет по корану?..
— По корану, — отозвался Эзман. — Как люди, так и мы, вся махала!..
— Ты-то коран читал?
— Нет!
— А отец?
Юноша расхохотался.
— Как же он будет читать, когда отец неграмотный? В махале десять лет назад только школу открыли! Я первый в нашем роду грамотный человек!.. Мулла читал коран.
— Ну и как? — неопределенно осведомился шофер.
— Что «как»?.. Отец говорит, что теперь по корану жить можно, а раньше трудно было. Наша семья имела пять декаров земли. Табак сеяли. Хороший табак родился. Только скупщики мало денег за него давали. Я помню, как зимой голодали. Если бы отец не пошел на дорогу, померли бы.
— Братья-сестры есть?