Все здесь похоже на другие строительные площадки Болгарии: те же портальные краны, экскаваторы, бетонные центры, те же энергичные, с обветренными лицами люди в стеганках и спецовках, тот же полный, ритмичный пульс могучего сердца. Однако присмотришься к машинам и видишь на них новые марки, познакомишься с людьми и видишь…
Впрочем, со многими ты уже знаком по прежним стройкам. Бригадиры, прорабы, инженеры — старая гвардия, опаленная цементным «порохом» в трудовых битвах двух пятилеток. Но и среди них немало новичков. Главный инженер комбината Иордан Иорданов работал на Димитровградском химическом, на Кырджалийском свинцово-цинковом. Ведущие инженеры Никола Чакыров, Тодор Смиленов, Димитр Томов, техники Стефан Стефанов, Никола Маринов — больше десятка их — пришли в Пловдив из Кырджали, умудренные опытом, обогащенные знаниями новых достижений в металлургии и строительстве.
…Под широким дощатым навесом монтажники сваривают огромный стальной резервуар для цеха серной кислоты. Между электросварщиками, автогенщиками, слесарями волчком вертится невысокий сухопарый мужчина, размахивая руками, как дирижер в кульминационном пункте партии. Так яро жестикулировал, помнится, только Киро Терзийский. Ну, конечно же, это он, беспокойная натура!.. А голова-то посивела! Рановато притрусил черную смоль шевелюры снежок: в сорок пять годков.
— Да, поседел!.. Но это пережиток прошлого, вернее, от пережитого в прошлом, — каламбурит бригадир монтажников. — Работать-то ведь начал еще мальчишкой!..
Последнее слово он произносит по-русски: в Советском Союзе восемь месяцев был на специализации, по монтажу котлов. Ну, в русском языке и поднаторел.
Терзийский — человек недюжинный, и судьба его типична для старшего поколения болгарских строителей. У отца было полдесятины надела. Оттого Киро и пошел с четырнадцати лет в город зарабатывать свой хлеб. Переварившись в кипящем пролетарском котле, кровью сердца связал он свою жизнь с партией. А после победы народной власти его биография — это география и эпос строек социализма. За самоотверженный труд на лесах димитровградского завода «Вулкан» он удостоен высшей награды — ордена Георгия Димитрова.
— Как живется-работается, спрашиваете?.. Жаловаться не стану: нет причины. Сын Димитр в седьмой ходит, дочь Станка в пятом. Учатся молодцами. Чего ж отцу не радоваться да не трудиться!.. Ниже двухсот процентов, вы-то знаете, я со своими ребятами нигде не спускался!
…Директор комбината Тодорка Белчева (как тут не вспомнить, что при старом строе болгарка лишь в счастливом случае могла стать акушеркой, а не директором комбината!) рассказывает:
— Строимся быстрыми темпами. Сегодня сфотографируете площадку — завтра снимок устареет. Девять десятых всех сооружений из сборных железобетонных конструкций. Еще недавно главной фигурой на стройке был каменщик, а сегодня монтажник. Но дело не в профессии, а в людях. Народная власть вырастила высококвалифицированных строителей, большой и ударный отряд рабочего класса. И, заметьте, это — самое важное: каждый пятый строитель Пловдивского комбината — коммунист, значит, человек стальной закалки!
Сама Белчева получила партийную закалку еще в юности. Работала на нелегальном положении инструктором Центрального комитета Рабочего союза молодежи. Осенью сорок второго года она была схвачена с группой цекистов фашистской полицией. Пятерых товарищей фашисты казнили. Ее, как не достигшую совершеннолетия, суд приговорил к пятнадцати годам тюрьмы. Днем освобождения Белчевой стал День свободы Болгарии. Затем она сотрудник аппарата Совета Министров народной Болгарии, слушатель ВПШ, студентка-заочница экономического факультета Софийского университета и начальник управления промышленности ЦСУ, директор!..
Люди такой энергии и коммунистической школы строят комбинат.
Растет Пловдивский свинцово-цинковый — крупнейшее предприятие болгарской цветной металлургии. Сооружаемое по проектам советских специалистов, оснащаемое советским оборудованием, оно явит собою последнее слово современной техники и автоматики. На комбинате будет осуществлено комплексное извлечение всех полезных компонентов, находящихся в богатом рудном сырье: серебра, кобальта, кадмия и других редких металлов.
Уже сейчас жители Пловдива, показав гостям в музее сокровища былых времен, спешат повезти их на строительную площадку свинцово-цинкового, где скоро польются из печей реки неиссякаемых сокровищ новой Болгарии.
1960 г.
Хозяйка жизни
Оратор сошел с трибуны. В тишине зала раздался короткий резкий звонок, и председатель бюро Народного собрания объявил перерыв.
Депутаты растеклись по коридорам, вестибюлю, кабинетам. Отовсюду долетают отрывки деловых разговоров: в свободные минуты «утрясаются» вопросы «местного» и «отраслевого» масштаба, которых никогда не охватит никакая повестка дня.
Многих из этих людей я знаю, встречался с ними, беседовал. И мне думается, напиши человек «биографию» болгарского парламента, воспроизведи, как есть, не мудрствуя лукаво, без художественных украс, жизнь депутатов — какая замечательная эпопея получится, Гомерова Илиада героической борьбы народа за свободу и социализм! Вот они, словно символизируя нацию, стоят трое: седовласый старик, переступивший восьмой десяток, активист ленинской газеты «Искра», собиравший средства для ее издания и распространявший ее, человек, говоривший с Лениным, знавший Плеханова, ученик Благоева, сподвижник Димитрова, член партии еще с прошлого века; поседевший прежде времени в тюрьмах и партизанских боях руководитель подпольной коммунистической организации — с высоким лбом, рассеченным шрамом, памятным следом фашистской пули, и этот черный, красивый юноша с Золотою Звездою Героя Социалистического Труда на лацкане пиджака. Представители трех поколений народа, цвет родины, ее гордость!
Все они вышли из крестьянских хижин и пролетарских подвалов. Но мне хочется рассказать о человеке, не имевшем ни своей хижины, ни подвала, человеке, на груди которого нет золотых отличий, но которому десятки тысяч людей доверили свой голос, послали его депутатом в верховный орган власти. Об одной женщине-крестьянке.
Я отыскиваю ее в текучей сутолоке коридоров и прошу уделить время для беседы. Что-то прикинув про себя, она соглашается. Мы устраиваемся в свободном кабинете.
— Значит, хотите, чтобы про жизнь свою поведала?..
У нее сильный голос, звенящий серебряным переливом, словно металл, закаленный пламенем. И кажется, что пламень южного солнца родины запечатлел на ней свой нестираемый след: полыхнул багряным светом по лицу, рассыпался золотыми искорками в темной глубине очей, опалил каштановую кудель волос, покрыв их белым налетом седины.
— Беженцы мы, лишившиеся дома и крова в балканскую войну. Отца своего не помню — загинул в ту же войну на фронте. А пять лет спустя голод и «испанка» свели в могилу мать, брата и сестру. Осталась я одна-одинешенька, десяти лет от роду. Родиться девчонкой в семье бедняка да остаться сиротою — горше доли, наверное, на земле нету. Сердобольные люди сочувствовали: «Лучше бы и ее господь бог прибрал в свое царствие!»
Говорит Мара Пашова скупым, но образным языком, и каждая ее фраза — как мазок, восстанавливающий трагическую картину пережитой в прошлом жизни.
Добрые бедные люди удочерили ее и отдали в няньки богатым зарабатывать свой хлеб. Горек он был, ломоть с чужого стола, сухой и черствый, подсоленный слезами. До пятнадцати лет девушка не знала грамоты, но тянулась к ней, как былинка к солнцу. Отчаявшись, она упала перед сельским миром на колени и попросила общину на казенные средства отдать ее в школу. Отходила четыре зимы, окончила четыре класса и снова пошла батрачить. Нанялась к кулаку Киро Митреву. Летом на ниве, зимой со скотом, по хозяйству управлялась и в то же время детей нянчила. Спать некогда было, работала только за харчи.
— Два созыва уже я депутатом, — говорит Пашова. — И каждый раз, когда вхожу в это здание, вспоминаю один грустный случай из своего девичества. Проводились «выборы» в фашистское Народное собрание. Я батрачила тогда у Митревых. Приезжает к нам в село кандидат в «народные представители» — буржуй толстопузый — бочка винная в окружности. Обещал крестьянам горы золотые, хоть, правду сказать, дети малые и те не верили его посулам, и, конечно, приглашал всех голосовать. Настал день выборов. Хозяева мои, возвратившись с избирательного участка, созвали гостей и затеяли пир. Верчусь я, как белка в колесе, передохнуть некогда. И взбреди мне в голову сказать хозяйке: «Отпустите меня на пять минут, я проголосую и тут как тут вернусь!» Она — мужу своему, Киро. Тот сначала не разобрал, о чем идет речь, а потом как захохочет! Сло́ва со смеху вымолвить не может. Я подумала, грешным делом, разума человек лишился. Наконец Киро проговорил: «Слышите, гости почтенные, Марка-то голосовать захотела!.. Свою гражданскую волю излить!.. Ха-ха-ха! Вот до чего демократия наша довела! А?! Жена! Какая там из наших коров что ни на есть самое глупое животное? Мара? Тезка, значит, прислугина! Так вот, жена, надень налыгач на ту Мару, что в хлеву, и отведи ее к урне — пускай подаст вместо этой Мары свой голос: „Му-у-у!“ А ты, Марка, тем временем принеси-ка нам из подвала винца, того, которое постарее… Да не мешкай, госпожа гражданка!.. Ха-ха-ха!» Ничего остроумного он не сказал, а гости в лежку закатывались…
Чистые глаза женщины потускнели, будто их застлала тень безвозвратно минувших черных дней.
Замуж она вышла за ровню, такого же, как сама, батрака и сироту, чабана, сторожившего митревские отары, — Ивана Пашова. По закону община должна была нарезать им, как беженцам, надел земли. И нарезала две десятины… болота, куда ни пешему не войти, ни верхом не въехать. Поглядели Иван с Марою издали на свою землю, сняли участок в аренду у кулака и стали его обрабатывать исполу.
Есть люди, у которых рабство убивает волю и веру, опустошает душу и разум, превращает их в рабов. Но Мара Пашова другого десятка… Когда в стране победила народная власть, тридц