— Дома сидеть — с голоду околеть, — молвил бай Илия, вспоминая старое недоброе время, и, очевидно, по привычке широко развел длинными, точно крылья ветряка, руками. — Такая у нас сложилась поговорка. Своя земля не кормила… Вот смекните: средний крестьянский двор на пять-шесть ртов имел полтора гектара надела. При тогдашних урожаях, как ни бейся, концы с концами не сведешь. Да к тому же двести семей вовсе не имели ни пашни, ни лугов… Куда мужику податься? В город? Там рабочие руки не нужны; своих заводов не строили, в мастерских и без нашего брата хватало пролетария, улицу подметать — тоже… Вот мы и вынуждены были искать счастья на чужбине!..
Раскуривая духмяные сигареты, кооператоры старшего и среднего поколения вспоминали тяжкие прежние годы, дальние дороги.
…На исходе зимы, — однако, раньше, чем потянутся в северные страны перелетные птицы, — мужское население трогалось из села, чтобы поспеть к месту до наступления весны. Хозяйство, дом и малолетние ребятишки оставались на попечении жены. Исполнится сыну тринадцать — отец берет его с собою: пора помогать семье и учиться сложному и мудреному искусству огородничества.
Были и такие, кто, уйдя за тридевять земель, появлялся на селе раз в пять лет. Но кто, где и сколько бы ни жил, он оставался гражданином Болгарии: придет срок военной службы, вспыхнет ли война — и он без «повестки» возвращается на родину, чтобы исполнить свой сыновний долг.
Отходник отходнику рознь. Между людьми этой категории сложилась целая система эксплуататорской зависимости, порожденная волчьим законом капитализма. На верхней ступени находился «га́зда» — хозяин, сельский кулак, снимавший за свои деньги в аренду землю у румынского чокоя, венгерского или другой национальности помещика, покупавший сельскохозяйственный инвентарь и живое тягло. Арендатор содержал штат торговцев овощами и надсмотрщиков — людей доверенных, обычно родственников. У него в найме работало несколько старых и опытнейших овощеводов, которые исполняли роль бригадиров и агротехников. Ступенью ниже стояли те, кто выращивал рассаду, потом ратаи, или мотыжники, за ними — чираци (ученики-подростки). Львиную долю доходов арендатор загребал в собственный карман. Рядовые рабочие — девять десятых от всего отряда отходников — получали за потогонный труд жалкие гроши.
По снежному первопутку огородники возвращались домой, в Поликраиште. Покуда хватало денег, ели, пили, гуляли. Пьяными били жен: девять-десять месяцев не был мужик дома, может стать, изменила, а если нет, так впрок. Истратившись, брали деньги взаймы у арендатора в счет отработки и по уши увязали в кабале. Женили пятнадцатилетних сыновей, чтобы привести в хозяйство даровую работницу. На свадьбах и в корчмах пели свою залихватскую и заунывную, на бурлацкий мотив, песню:
Три лета, три года ходил в отход.
Молодая жена умерла в первый год,
На второй потерял сына родного,
На третий год — коня вороного…
Эх, женюсь на другой — сына родит,
А коня вороного — не воротить!
— Двадцать один год странствовал я, — рассказывает Илия Атанасов Тодоранов, звеньевой огородников. — Сначала пытал счастья в европейских странах, потом пустился за океан, огородничал в Аргентине, оттуда перебрался в Соединенные Штаты, после — в Канаду. Заработал денег… на обратную дорогу и вернулся с чем уехал. Только что вот серебра в волосах привез!..
— А я шестьдесят четыре года отходничал, — надтреснутым голосом отозвался кооперативный сторож Иринчо Царцоров. — Так жизни и не видел. Семью растерял. Ежели бы сейчас была старая власть, то давно уже помер бы с голоду. А кооператив, спасибо ему, кормит, поит и одевает. И я по силе возможности еще работаю, хотя никто и не заставляет…
Спустилась ночь. Вызвездилось чистое балканское небо. Вызвездилась мириадами электрических огней долина. Нить печальных воспоминаний оборвалась. Люди умолкли: то ли залюбовались половодьем света, разлившегося над родными стрехами, то ли заслушались веселой песни высоких и звонких молодых голосов, плывущей от села…
— Тебе-то, Петко, не понять, какие муки пришлось нам мыкать, — говорит бай Илия, обращаясь к молодцеватому, лет тридцати мужчине с льняными кудрями, кооперативному агроному Петко Владову. — Ты родился аккурат вовремя!..
— И мне довелось жить без отца и помогать с малолетства матери по огородничеству, — тихо говорит Владов.
— До́ма… А чужой чорбы не хлебал, слава богу!
— Это верно, бай Илия.
— То-то и оно!.. Хотя у тебя есть «божья искра» и к наукам большое расположение, но вырасти ты в старой Болгарии — мерить бы тебе дороги по свету, как нам, а в университет, поди, даже на экскурсию тебя бы не пустили, бедняцкого сына!..
— Правильно рассуждаешь, бай Илия, — тряхнул льняными кудрями Владов. И, обращаясь ко мне, сказал: — А вы знаете, не такая легкая штука служить в должности агронома у огородников Поликраиште. Ведь тут каждый сам себе агроном!.. Но не подумайте, что наши кооператоры консервативно настроены в отношении науки… Напротив. Все новое, передовое, сулящее пользу, они крестьянским нюхом чуют за версту… Севообороты, к примеру. Прежде, в единоличном хозяйстве, преобладала двуполка. Землю под пар не пускали: роскошью было бы. А как только организовался кооператив, сами крестьяне подняли вопрос о внедрении многопольных севооборотов. Или вот история с торфоперегнойными горшочками. Из русских газет вычитали (у нас что ни отходник, то полиглот: два-три языка знает, а старик Кушев — семью владеет!). Не дожидаясь совета земельных органов, стали выращивать рассаду новым методом… За ленточно-бороздковый и квадратно-гнездовой способы посадки и посева обеими руками голосовали!..
— Э-гей, ребята! — пропел откуда-то из темноты сторож. — По домам пора. Ночка огородника коротка. А заря на моем веку еще ни разу не опаздывала!..
Да, людям встречать зарю на огородах.
В наше время, как говорят в шутку, свет стал тесен. Случилось мне прошлогодней весной предпринять поездку по братским европейским странам. Путешествовал я на машине вместе с друзьями-болгарами.
Не запомню уж, сколько километров минули мы от шлагбаумов, разделяющих территории Венгрии и Чехословакии, любуясь чудесными пейзажами Карпат, когда один из моих спутников — редактор центральной газеты — попросил остановить машину.
— Насколько я понимаю в крестьянстве, — сказал он нарочито менторским тоном, — эти земли принадлежат кооперативу… Притом кооперативу хорошему, — прибавил серьезно. — Давайте полюбуемся посевами и проверим, как раскустилась пшеница!
— А не явится ли это вмешательством во внутренние дела суверенного государства? — подтрунил шофер.
— Во-первых, государство братское; во-вторых, мы с благою целью: позаимствовать опыт!..
Перед нами лежали широкие, добротно возделанные массивы, уходящие до самого подножия гор. Пшеница стелилась густо и ровно, как вышивка по натянутому на пяльцах полотну. Редактор вырвал несколько растений, проверил, как раскустились они, потом по привычке заправского агронома вынул из кармана рулетку, пересчитал количество растений на метр и удовлетворенно крякнул:
— Добре! На тридцать центнеров с гектара идет, ежели старший агроном, сиречь бог, не напутает с дождеванием… Удобрена почва хорошо!..
Первое местечко на нашем пути оказалось Дунайска Стреда. Остановились мы на центральной площади, подле ресторанчика, где по случаю воскресного дня собралось много крестьян. Заказали официанту по кружке пива и порции сосисок — национального чехословацкого специалитета. К нам подходят трое словаков, по-братски здороваются. Интересуемся, их ли кооперативу принадлежат посевы, что невдалеке от местечка.
— Нашему! Понравились?
— Хорошие посевы!
— А вы откуда и кто по национальности? — спрашивают.
— Трое болгар, один русский. Едем из Болгарии.
— Из Болгарии? — оживленно повторяет моложавый русый словак. — Почкайте!..[56]
Он спешно покидает ресторанчик и минут десять спустя возвращается. Впереди него идет чернявый статный мужчина лет сорока.
— Българи ли сте?[57] — спрашивает чернявый с ходу по-болгарски.
— До сегодняшнего дня были такими, — хитро подмаргивает редактор. — Если не перекрестишь, то и помрем болгарами!
— Здорово, земляки! Добре дошли! — Чернявый долго трясет сильными руками наши пятерни. Лицо его тает в блаженной улыбке. Не смахивая с глаз светлую слезу, отрекомендовывается: — Я Димитр Кичу Колев, из Поликраиште!..
— Из Поликраиште? — настала очередь удивляться мне.
— Так точно!.. А вы случайно не бывали там?
— Как же! Приходилось!
— Значит, почитай, совсем земляки!.. Моя хата там в двух шагах от центра… Наверно, проходили мимо… Я тоже навещаю родное село. Последний раз, правда, был в пятьдесят третьем. А переписываюсь регулярно. Родственников там по отцу да по матери не меньше сотни наберется… Пишут, что все к лучшему изменилось: не узнать ни села, ни полей с огородами… Наши-то в Поликраиште — народ работящий: всю землю переворочает, дай ему только эту землю… А народная власть дала!
— Как живется-работается? — спрашивает редактор земляка, и в его голосе звучит нотка участия.
— Жаловаться грех. Живу хорошо. Она ведь и здесь, наша власть… Но родина у человека одна. И тянет его, как того аиста, к своему гнезду… Я, шутка сказать, четверть века в отходе… Срочную, как положено, в Болгарии отслужил… Когда в Поликраиште создали кооператив, упаковал было чемоданы на родину возвращаться. Однако здешняя партийная организация не дала «визы». «И мы, — говорят, — начинаем коллективизацию. В твоем Поликраиште, — говорят, — каждый — огородник, а ты у нас один. Останешься инструктором по овощеводству. А подучишь наших, передашь им свой опыт и секреты, выкуешь кадры — и тогда с музыкой до самой границы проводим!» Попытался отговариваться: жена, мол, детишки на родине. Осточертело жит