— Сухой песок — сухой паек. Чистые углеводы! Моментально впитываются в кровь. После второй пригоршни усталость испаряется, как лужа на экваторе!..
Мы едим, уподобляясь нашим давним предкам, не подозревавшим о возможности появления в быту сервизов. И тем слаще кажется сахар.
— А медведям, спящим рядом, в берлогах, снятся, наверное, сладкие сны, — глубокомысленно изрекает, перемалывая во рту сахар, Ахмед. — Пробудись они в эту минуту, клянусь аллахом, сожрали бы всех нас вместе с этим нейлоновым чувалом!
— Мишо бы не тронули, — отозвался Петко. — Понеже он по́том пропах!
— Тебя тоже не стали бы есть, — спокойно парировал Мишо. — В тебе яду много. И Димитр ушел бы живым: бегает, как заяц!..
Семеро из нас довольно быстро насытились сахаром, а Петко и Ахмед уничтожили еще по колесу колбасы.
— Если не ошибаюсь, кто-то нынче утверждал, что перевелись на земле богатыри, — обращается к Петко и Ахмеду, сводя в улыбке седые дуги бровей, гречанка. — С таким аппетитом, как у вас, ел только Геркулес!
— И Крали Марко! — добавляют болгары, называя имя своего сказочного богатыря.
— Еще Илья Муромец и, наверное, Добрыня Никитич! — продолжают галерею богатырей русские.
— А теперь за мною, впе-е-ре-ед! — зычно скандирует смеющийся Петко.
— Команду отменить! — выкрикивает Димитр. — В горах единоначалие должно быть столь же строгим, как на фронте. Слушай меня: оглянись назад!..
Мы повернулись и застыли, ослепленные чудесным зрелищем. В ущелье под нами клубились белые облака. Создавалось впечатление, будто в зеленых берегах ущелья, чем дальше уходящих, тем больше расступающихся, течет бурная, укрытая густою молочной пеной река. И там, за последним перевалом, у горизонта, она вливается в безбрежный небесный океан. Где-то на дне этой реки лежит Боровец. Над нами чуть сероватый шатер неба, словно сшитый из чисто выбеленных полотнищ льна. Уже без команды мы надеваем очки: яркий свет наступившего дня колет глаза. Кажется, что солнечный шар растопился и растекся, прорвав свою оболочку.
Минуем мостик, перекинутый через быструю рильскую речушку. Мороз в этих местах — ниже двадцати, а лед едва оторочил ее узким кружевом по берегам. Вода в речушке, густо-синего цвета. И даже глазом чувствуешь, до чего она студеная.
Тропа поднимается дальше ступенями в полтора-два человеческих роста. По ступеням взбираемся боком, как лыжники на крутую гору. Проходим мимо последних, редко разбросанных кустарников. Они будто вгрызлись в землю, отстаивая свое существование в борьбе с лютой стихией. Только мшистые их верхушки торчат из-под снега. Дальше простирается голая равнина.
— Полоса лесов позади! — оборачиваясь, говорит Димитр. — Перед вами… тундра!..
Каждые километр или полтора выше уровня моря — это новый растительный и климатический пояс. Теперь мы идем по «тундре». Правда, рильская «тундра» отличается от сибирской и рельефом и своим чуть ли не тропическим солнцем.
Но ветер гуляет по открытому со всех четырех сторон рильскому плато, на которое мы вышли, вольно, как в тундре. Снег лежит барханами. Они движутся. И тропа скрыта где-то под ними.
Теперь ведущий меняется каждые четверть часа. Он прокладывает след. На пересыпях его ноги проваливаются в снег по колено. Шаг замедляется. Все идут по стопам переднего, ступая в «скважины», сделанные его ботинками.
Из-за перевала справа неожиданно показывается гигантский пирамидальный хребет. Его вершина увита чалмою мглистых облаков.
— Мусала! — восклицает Димитр, останавливаясь. — Что-то нахмурилась она. И кто бы это испортил ей настроение?
— Не волнуйся, товарищ командир! — улыбается Ахмед. — Клянусь аллахом, разведрится. Погода в горах подобна настроению капризной красотки!..
Снова подъем. Не крутой, но трудный. Ходьба по глубокому снегу сильно утомляет. Мышцы ног обмякли. Высота над уровнем моря перевалила уже за два с половиной километра. Воздух заметно разрежен. Дышишь, как выброшенная на берег рыба. Я, гречанка и Мишо останавливаемся каждые пять минут. Димитр советует:
— Медленно наполните до отказа легкие и быстро выдохните весь воздух, как это вы делаете кашляя. Повторите три-четыре раза!
Сколько же существует простых и мудрых средств от усталости! Но всемогущего лекарства, панацеи, нет. Силы на некоторое время возвращаются к нам. Но они все быстрее и чаще иссякают. На последних метрах подъема мы продвигаемся сцепленным строем. Второй ухватывается за конец лыжной палки, которую держит первый, третьего буксирует второй и так далее. Сильно уставших не только тянут, но и подталкивают. Поглядеть со стороны — веселая процессия!
Из-за бровки перевала показывается дымок, потом высокая труба, затем крыша, остроугольная, с отвесными боками крыша, какие делаются в Альпах и, наверное, повсюду в горах, иначе на них наслоится снег, и они рухнут.
Последний рывок — и мы стоим на площадке возле красивого двухэтажного дома. У входа прикреплена черная стеклянная доска. На ней сверкают зеркальные буквы:
«Хижина вершины Мусала».
Хижина стоит у подножия гигантской горы, вернее, горы на горе. Острый зубец ее, еле различимый в мглистом, бесформенном облаке, и есть вершина Мусала. До нее остается пятьсот метров по вертикали, а тропинкою — километра полтора.
Решаем сфотографироваться на фоне хижины. Группа размещается таким образом, чтобы не заслонить черной стеклянной доски со сверкающими на ней зеркальными буквами. Она выйдет на снимке в левом верхнем углу, как штемпель, удостоверяющий, что ты покорил Мусалу. Фотографируем по очереди. Отснявший становится в группу на освобождающееся место. Мишо передает свой фотоаппарат Ахмеду:
— Сними, браток! Я эту пленку, как свидетельство о рождении, буду хранить всю жизнь! Снимку могут не поверить, зная мою склонность к туризму. Подумают: очковтирательство, фотомонтаж!
— Услужи ему, Ахмед, — сочувственно пробасил Петко. — И постарайся так навести объектив, чтобы Мишо не вошел в кадр! Туриста следует отличать по его спортивному виду, пульсу, давлению крови и… по скромности, конечно. Я лично никогда не стану хвастаться, даже под старость, что покорил царицу Балкан!.. Тем паче показывать «интимные фотографии»!
…Из распахнутой двери вырвалось, застив глаза, белое облако пара. Мы гурьбой «за одним скрипом» вошли в хижину. Нас окружили тотчас потемки. Постепенно они стали таять, с глаз словно сползала пелена.
Мы огляделись. Посреди большой комнаты, или холла, стояла чугунная печка, а вдоль стены, у окон, — пять столов. Вокруг печки, на которой виднелся ведерный чайник, сидело несколько парней и девушек в лыжных костюмах… Одна девушка примостилась в дальнем углу, точно птица из чужой стаи. Она склонила чернокудрую головку над книгой. Но не читала. Это видно было по глазам, остановившимся на одной точке. Молодые да в компании никогда не грустят… А эти точна друга похоронили. Чтобы спросить, что случилось, мы еще мало были знакомы. Нетактично в таких случаях быть любопытным. Сняв ветровики, мы принялись за разгрузку рюкзаков и сервировку стола.
Парень в синем грубошерстном свитере, подбросив в печку два совка угля, поднялся. И чуть не подпер своею шевелюрой потолок.
— Айда, приятели, — сказал густым баритоном, обращаясь к молодым людям.
Все встали.
— А Стефка? — неуверенно вскинула на него большие карие очи тоненькая девушка, ставшая перед ним, как лозинка перед буком.
— Сегодня она с нами не пойдет! — тихо и твердо вымолвил великан.
Девушка опустила ресницы.
Не более чем через пять минут вся компания стояла, облаченная в походное обмундирование с полной выкладкой: рюкзаками, альпенштоками и веревками.
— Доброго пути, товарищи! — бодро и душевно сказал им Димитр.
— Благодарим! — хором ответили парни и девушки.
Соревнуясь в аппетите, мы «подметали» стол. (Эта фраза принадлежит Ахмеду.) Мишо ловко раскупорил бутылку коньяка.
— Только по глотку, — сказал Димитр.
Когда бутылка дошла по кругу до него, он немного подумал и только лишь пригубил.
— В долине я человек непьющий. Но, возносясь к небу, иногда принимаю этот нектар. В аптекарских дозах, разумеется!..
— Оправдываться будешь на профкоме! — подкузьмил Петко.
Оставленная товарищами девушка вышла в коридор и скоро возвратилась с двумя ведрами, полными картошки. Потом она сходила по воду и, расположившись у печки, принялась чистить картошку. Дома, по всей видимости, этим делом ей не приходилось заниматься, сноровки у нее не было. Но чистила девушка картошку с завидным упрямством.
— Хочешь, красавица, помогу? — предложил свои услуги Петко.
— Спасибо, сама управлюсь, — серьезно ответила та.
— Я человек пока что неженатый!
— А я замуж не спешу… Выбор большой!
— Гордая ты, Стефка!
— Откуда знаешь, что я Стефка?
— Встретил я на своем жизненном пути трех гордых и красивых представительниц нежного пола. Всех их звали Стефками!..
Девушка улыбнулась.
— И все они не приняли помощи Петко в чистке картошки! — ехидненько констатировал Мишо.
— Всякий раз кто-то раньше меня успевал сделать это, — подтвердил Петко. — Проворных хлопцев много… Потому я и остался до двадцатидвухлетнего возраста человеком неженатым, кандидатом в закоренелые холостяки!..
— Горевать, другарю холостяк, преждевременно! — бойко и уже доброжелательно бросила девушка. — Стефок на болгарской земле не меньше, чем твоих тезок, Петко!.. Обратись в Софийское адресное бюро!..
Быстро знакомятся люди на тесных тропках гор, где трудно разминуться. И случается иногда, молодые, познакомившись, спускаются в долину вместе и идут по широким дорогам плечом к плечу всю жизнь.
Хижина — последний привал перед штурмом Мусалы. Отдохнувши после закуски, мы снова пускаемся в путь. Навстречу попадается десятка два лыжников. Это студенты софийских вузов, которые проводят на Риле зимние каникулы. Солнце покрыло их лица коричневой пленкой загара, а мороз — густым горячим румянцем. Снег улежавшийся, температура не слишком низкая, лыжи не скользят — летят… И мы смотрим на стремительно скатывающихся с холма лыжников с завистью, как, наверное, смотрят бескрылые на пернатых.