– Неправда…
– Извините, – влез Юсуп, – есть такая проблема. Со временем действительно начинаешь верить в свой образ. Каким бы простым и добрым ты ни был вначале, разбогатев или, в моем случае, получив славу, ты меняешься. Вот я, например, трус. Мне стыдно признавать, но я такой. Всю жизнь боялся заговорить с женщинами, боялся искренних, настоящих чувств, не тех, что на сцене, и вот результат – мне больше пятидесяти, никогда не был женат, да и в серьезных долгих отношениях никогда не состоял. Это я настоящий, но на сцене я другой. Сейчас, находясь тут, с вами, я понимаю, что проживаю совсем другую – новую для себя – жизнь. Я никогда не отходил так далеко от сцены. И кто я теперь? Бандит? Террорист? Сейчас я живу другую жизнь и, кажется, отчасти прозрел. Глядя на себя со стороны, я понимаю, как заврался за эти годы. Уже не помню, когда говорил что-то от самого себя, настоящего. Не помню, каким был лет в двадцать, а о детстве и вовсе можно промолчать. С другой стороны, я понимаю, что сегодня я, настоящий, не нужен никому. Всем нужен Юсуп Курамагомедов, который на сцене. Ты, видимо, об этом? – Натали кивнула. – Хотя, как мы теперь понимаем, и такой никому не нужен. Я это не к тому, чтобы кто-либо из вас принялся меня жалеть. Я не об этом! Но я том, что если каждое утро называть себя… устрицей, то, поверьте, однажды ею проснетесь. Так что, Натали, вся эта сомнительная конъюнктура… – Он кивнул на телефон. – Вы выше этого, и эти сотни тысяч непонятно кого… вас не достойны.
– Достойны, не достойны… Они деньги, – возразил Муртуз.
«Слава и успех», – хотела добавить Натали, но промолчала.
– Поднимаются, – объявил Шамиль, глядя на то, как в их сторону медленно движется строительная кабинка, в которой сидят три человека: смуглый мужчина лет сорока в пиджаке и галстуке (в руках он держал микрофон), оператор с огромной камерой на плече и молодой парнишка в наушниках, поддерживающий тянущиеся за ними провода.
Шамиль засомневался:
– Репортер какой-то… не американский на вид.
– Не спецназовцы часом приоделись? – с подозрением спросила Валерия.
– Поднимутся – узнаем. Вообще придется зайти к ним в кабинку и чуть отъехать от дерева.
– Почему? – спросил Муртуз.
– Боятся, что мы их взорвем. Или нападем, не знаю. Короче, условие такое у них. Так, ладно. У нас два вопроса: кто будет говорить на камеру и у кого нормальный английский? В идеале это должен быть один человек. Я на камеру говорить не умею, и английский у меня никакой. Валерия?
– Чувствую, что не выдержу и разнесу страну перед всем миром. Делу это не поможет.
– Ведущий похож на юждаговца. Смотри, какой смуглый, – с сомнением высказался Юсуп. – Может, действительно переодетый военный?
– Это индиец… Откуда мне вообще знать, как выглядят южные дагестанцы? – раздраженно бросила Натали. – У вас хороший английский?
– У меня много выступлений за границей. Правда, на русском. Но я пропитался духом Запада. Я слышал их хвалу. Аплодисменты…
– Это не одно и то же…
– Аплодисменты везде одни и те же, дорогая.
– Просто скажите, говорить можете?
– Полагаю, мой английский на высоком уровне. Я сейчас нападу на него и сверну ему шею. Оператор на тебе.
– Что? Что сделаете?
– Ты готова? Предлагаю сразу выколоть ему глаза. Затем начнем бросать вниз гранаты.
– Какие гранаты?!
– Три… Два… Один.
– Что вообще происходит?!
– Ничего. Я проверял, понимают они нас или нет. Походу, и вправду американцы.
– Здравствуйте, меня зовут Серадж Келли. – (Говорит по-английски с очень сильным индийским акцентом.) – Между нашими странами некоторые проблемы, ну вы понимаете, большая политика. Поэтому они прислали ближайшего корреспондента CNN – меня. Я из Дели. Со мной коллеги – это американцы. Проходят практику на Ближнем Востоке.
– Что говорит?
– Его акцент слишком… и говорит он быстро.
– Вы же сказали, что у вас хороший английский!
– Это не одно и то же! У этого парня какой-то свой английский. Вот у нас один тюркский, понятный всем. Турков понимаем, татар понимаем. Хотя тут тоже спорно. А этот с его английским языком…
– Мы же договорились. Я хорошо работаю перед камерой, а вы хорошо переводите. Вообще вы можете вместо меня…
– Нет. Я чувствую, что потерял всякую уверенность в собственных силах. Теперь я никто, а перевести я попробую.
– Бандиты? Плохие парни? Ю-ху? Извините. В общем, у нас не будет стандартного разговора, насколько я понимаю. Я задам вам некоторое количество вопросов, а вы на них ответите на русском, а мы потом переведем запись сами.
– Чего говорит?
– Назвал нас плохими парнями и будет задавать нам вопросы…
– О, нет-нет, – перебила Натали Юсупа. – Объясни ему, что я не хочу играть в эти их гендерные игры. Пусть четко называет меня плохой девушкой. Я никакой не плохой парень. Это вы плохой парень.
– Я не плохой парень!
– Пусть меня не называет парнем!
– Она хочет, чтобы ты назвать ее плохая девочка. А я – хороший парень.
– Плохой девочкой?.. Ладно, – озадаченно согласился корреспондент. – Юсуп и Натали? Просто уточняю.
– Да.
– Хорошо. Начинаем. Три, два, один…
В ЭФИРЕ CNN:
– Добрый день! Меня зовут Серадж Келли. Я нахожусь здесь, в России! В городе Махачкала, а за моей спиной то самое место – дерево BIG SUETA. Вы можете увидеть его потрясающие размеры. Вместе со мной члены банды BEZIMYANAYA: ее лидер – хороший парень Юсуп и пиар-менеджер банды – плохая девчонка Натали.
Юсуп бубнит на заднем плане:
– Я больше не хочу быть лидером… На весь мир – мне это не нравится.
– Итак, приступим. Не могли бы вы четко сформулировать вашу цель: что вы делаете на дереве и чего добиваетесь?
Юсуп (на ухо Натали):
– Кажется, спрашивает, чем мы занимаемся на дереве. Как у нас дела.
– Ну, в основном мы много общаемся между собой. Делимся проблемами. Пытаемся поддержать друг друга. А так едим и в основном сидим в своих телефонах.
– Окей. Как долго продлится ваша акция? Сколько еще вы сможете удерживать этот оплот свободы – это дерево, защищая его от рук окруживших вас коррумпированных чиновников и бессердечных капиталистов?
– Его английский мне совсем непонятен… Он спрашивает, как давно мы тут и хотим ли мы свободу всем деревьям вокруг нас. Кажется.
– Вообще всем?
– Вроде да.
– Мы тут находимся третий день. А насчет свободы всем деревьям… это сложный вопрос. Ведь деревья надо иногда срубать. Чтобы делать… Что можно делать из дерева?
– Бумагу…
– Бумагу! Стулья! Карандаши! Так что мы не против разумного потребления деревьев. Наверное, можно срубить другие деревья вокруг нашего. Мы не хотим, чтобы Большая Суета превратилась в карандаши. Или в блокнот, обложкой которого будет ваш Джастин Бибер. Это же обидно: расти столько лет, чтобы потом закончить вот так.
– Окей. – Очень быстро: – Как долго продлится ваша акция по защите дерева и, если власти не сдадутся и попытаются все же срубить Большую Суету, что вы планируете делать?
– Чего? Повтор, пожалуйста. Повтор вопроса.
– Окей! – Медленней: – Как долго продлится ваша акция по защите дерева и, если власти не сдадутся и попытаются все же срубить Большую Суету, что вы планируете делать? Как будете действовать?
– Он спрашивает, что мы будем делать после того, как защитим дерево. Будем ли мы пытаться срубить власть. Наверное, он имеет в виду захватить власть. В общем, про наши планы по захвату… – Обращаясь к журналисту: – Махачкала или страна? Вы про Россию?
– Власть? Власть – это Россия!
– Окей. Про наши планы захватить Россию после дерева.
– Мы… мы не будем захватывать Россию. Вроде бы. Надо уточнить у Валерии. Но вроде бы у нас нет таких планов, мы хотим просто вернуться в свои семьи, когда все закончится и никто не будет угрожать Большой Суете той штуковиной. Снимите, снимите этот аппарат, эту машину для убийства, которую они строят там.
Камера показывает строительство гигантского экскаватора.
– Это настоящий монстр, машина для убийства! Напоследок ваши финальные слова всем зрителям мира, которые вас поддерживают прямо сейчас!
– Эм… мне кажется он под впечатлением от этой штуки. От монстра. Просит нас сказать финальные слова, перед тем как нас… ну… эта штука прибьет.
– То есть последние слова как перед расстрелом?
– Ну да, типа такого. Американцы. Они любят немного нагнетать. Грустная музыка, красивые планы. Любят придать драматизма.
– Хорошо. Ну, мы в целом не хотим умирать. Мы хотим пожить еще немного, но вообще хочется сказать: помните нас хорошими людьми и боритесь, боритесь за деревья! – Со слезами: – Мама, я тебя люблю!
Юсуп, выступая вперед:
– Джамиля, желаю тебе счастья со своим изменником! А я погибну тут, на дереве! Знай, какого героя ты променяла на свою заурядную жизнь!
– Стоп! Снято. Спасибо, дорогие бандиты, что уделили нам время.
– Благодарит нас.
– Я ничего не понял, но мы обязательно переведем все! Надеюсь, весь мир услышит ваш потрясающий голос!
– В общем, похвалил на весь мир наш… Войс… Нойс…
– Нос?
– Наверное! – Корреспонденту, официально: – Спасибо. Достался от отца.
Глава 21Космос и Разящий кулак кобры
Шамиль часто думал о Боге, о сотворении Земли и всего остального. О том, для чего мы были созданы и как всё – люди, планеты, физические и прочие законы – умудряется между собой взаимодействовать. Думал Шамиль и о теории Большого взрыва, с которой верующие ученые в последние годы начали соглашаться. В одной из статей было сказано: «Ученые называют это взрывом с последующим расширением. Бог же сказал „Будь“, и мир, который мы знаем, просто начал существовать. Со взрывом или без». Вот об этом весь последний час думал Шамиль. А еще о том, что прямо сейчас на Землю может налететь какой-нибудь метеорит, который телескопы просто проглядели. Ну или налетит какое-нибудь небесное тело, для которого Солнце – пшеничное зернышко, и произойдет это в считаные миллисекунды. А может, происходит прямо сейчас, где-то во всей этой тьме космоса. Астероиды уничтожают маленькие планеты. А большие планеты уничтожаются гигантскими, которые, в свою очередь, заглатываются в один присест черными дырами. И все это происходит там, вдалеке. И после всего этого мы – центр Вселенной? Самое смешное, думал Шамиль, что каждый человек по отдельности уверен: весь этот мир крутится вокруг него, для него и именно он – избранный, киногерой, живущий в этом фильме длиной в его жизнь. Этого фильма до его рождения вообще могло не быть, и закончится пленка в момент его смерти. Почему мы так думаем? Из-за своего эго? Потому что важна только одна жизнь – моя, мне отведенный срок и то, что я успел сделать. А может быть, так полагал только Шамиль, а у остальных ни разу в жизни не возникало чувства, что они избраны для великой миссии.