Все это было донельзя глупо, но такой уж у меня выдался день. Поэтому я придумал компромисс: сейчас еще немного погуляю, залезу на гору, где Цитадель, а камеру достану потом, за час-полтора до отъезда. Если что, испорчу не все удовольствие, а только его часть.
Какие такие ужасы подразумевались под загадочной формулировкой «если что», я и сам не знал. Повышенная температура в сочетании с горным воздухом творит с человеческим разумом недобрые чудеса.
Таблетка начала действовать, насморк почти прошел, зато туману в голове изрядно прибавилось, а ноги окончательно перестали ощущать под собой земную твердь, но я, понукаемый жадностью и азартом, решил все-таки взобраться на вершину горы – потом ведь не прощу себе, что упустил возможность увидеть открывающуюся оттуда панораму. А тут еще указатель «Цитадель» попался на глаза, и я пошел по стрелке, и пришел к воротам. А ворота на запоре, зато есть узкая калитка с вертушкой, автомат, торгующий жетонами, на древней стене висит подробная инструкция, как всем этим пользоваться, и рыжая мадам в зеленой кофте топчется – растерянная, озадаченная, раздосадованная. Увидев меня, просияла, шагнула навстречу: «Извините, не могли бы вы подарить мне три евро? Я без денег выскочила, а мне обязательно надо вернуться, так глупо получилось…»
Ничего не понимаю – куда вернуться? Зачем? Ее, что ли, ждет кто-то там, наверху? А она тут, внизу, без мелочи и телефона? Это ж надо было так влипнуть. Бедняга.
– Вы хотите пройти в Цитадель? – на всякий случай уточнил я.
Рыжая радостно закивала. Я опустил в автомат монеты, он выплюнул мне в ладонь два круглых медных жетона с желобками и выемками, в щель такой жетон вставляется как ключ в замочную скважину, и тогда тяжелая проржавевшая за зиму вертушка неохотно, со скрипом совершит половину оборота – при условии, что вы будете толкать ее достаточно сильно, не жалея себя.
Я вручил рыжей жетон, она всплеснула руками, из уст ее посыпались слова благодарности, бессмысленные и звонкие, как стеклянные шарики. Но когда она заметила, что у меня в руках остался второй, энтузиазма поубавилось. Она, конечно, ничего не сказала, но всем своим видом изображала вопрос: ты, что ли, за мной туда потащишься? Видно было, что мадам вовсе не боится ужасного незнакомца меня, просто испытывает досаду от того, что ей достался спутник – все равно, какой. В принципе, я мог ее понять. Сам бы охотно совершил этот подъем в одиночку, не подыскивая темы для беседы со случайной попутчицей, не вспоминая то и дело нужные английские слова, не расшифровывая чужой, непривычный выговор.
Я решил, что проблему лучше обсудить. А то прогулка будет испорчена для нас обоих.
– Я тоже турист. Тоже хочу в цитадель. Отложить не могу, у меня поезд через два часа. Но могу пойти вперед, а вы потом, через десять минут, или через полчаса. Хотите?
Рыжая удивленно моргнула, задумалась, оценивающе оглядела меня с ног до головы и наконец покачала головой.
– Большое спасибо. Но я не воспользуюсь вашим предложением. Вполне достаточно, что оно прозвучало.
Я невольно улыбнулся, толкнул вертушку и оказался в небольшом дворике. Слева был ветхий одноэтажный домишко с надписью «Музей» – дверь нараспашку, внутри гуляет ветер и, похоже, больше никого. Справа – каменная стена, проем и убегающая вверх пешеходная тропа.
На стене возле входа висел пожелтевший от времени лист ватмана, от руки исписанный по-французски – старательно выведенные большие буквы с завитушками, строчки разной длины, восклицательный знак в финале. В кои-то веки я, обычно довольствующийся знанием пары десятков самых расхожих слов любого европейского языка, пожалел, что не могу понять написанное. Кое-как разобрал только вторую строчку: «Меня зовут Поль» – недостаточно, чтобы удовлетворить любопытство.
У меня за спиной скрипнула вертушка. Рыжая вошла во двор и тоже остановилась, разглядывая самодельный плакат.
– Хотите, переведу? – предложила она.
– Конечно, – обрадовался я.
– Ну вот примерно так:
Здравствуйте и добро пожаловать в Цитадель.
Меня зовут Поль,
и мое прибежище – вершины.
Я тот, кто наблюдает.
Поднимайтесь, сохраняя безмятежность.
Ваше сердце и ваши ступни
скажут вам «спасибо».
Отваги вам!
– Отвага-то нам зачем? – Удивился я. – Вроде бы впереди обычная пешеходная тропа, а не маршрут для продвинутых альпинистов. Или нет? Вы же, как я понимаю, уже шли этой дорогой, когда спускались?
– Шла, – кивнула она. – Что касается тропы, действительно никаких сложностей, даже дыхание не собьете. Но отвага такая штука – никогда заранее не знаешь, где пригодится. Поэтому пусть будет.
– Ладно, – согласился я. – Пусть. Спасибо за перевод.
…Подъем, вопреки моим опасениям, не был крутым, путь к вершине оказался долгим, но легким даже для умученного микробами и таблетками меня. Шли мы молча, не то чтобы вместе, но с одинаковой скоростью, почти не замечая друг друга, контуженные красотой мира, которая с каждым новым витком уводящей нас к вершине тропы становилась все более ослепительной. Камеру я так и не достал, пообещав себе: на обратной дороге обязательно. Совершенно на меня не похоже. Но такой уж выдался день.
Тем большей неожиданностью стало для меня грубое столкновение с реальностью, вернее, с небольшим, но чрезвычайно твердым ее фрагментом. Проще говоря, я, зазевавшись, со всей дури заехал ногой в здоровенный камень, лежавший на обочине тропы, и от неожиданности выругался – забористо и громко. Я уже не раз замечал, что брань действует как мгновенная анестезия. Боль не то чтобы проходит совсем, но становится вполне терпимой.
Рыжая обернулась, увидела камень и сложившегося пополам меня, мгновенно оценила ситуацию и бросилась на помощь. Но вместо того, чтобы всем своим видом выражать сострадание, как обычно делают все свидетели прискорбных происшествий, она смеялась, прикрывая рот рукой. Однако, в голосе звучала тревога.
– Очень больно? Идти сможете?
– Очень больно, но уже проходит. Ерунда, просто ушиб.
И только тут до меня дошло, что мы оба говорим по-русски.
– Я потому и смеюсь, – кивнула рыжая. – Старалась, английский вспоминала, язык калечила. А вы, оказывается, русский.
– А вы, получается, тоже?
Она помотала головой.
– У меня только бабка русская, остальные предки сербы, время от времени неблагоразумно женившиеся на ком попало, включая цыганок и хорваток. Но русский – мой второй родной язык. Строго говоря, даже первый, бабка со мной целыми днями сидела. Очень пригодилось, иные с серебряной ложкой во рту рождаются, а я – с куском хлеба. Несколько лет русский язык преподавала – до войны, конечно…
– То есть, вы сюда из Сербии приехали?
– Из Хорватии, – усмехнулась она. – У нас там, сами знаете, все порвалось и перепуталось. Рвали долго, с кровью, с мясом – ай, ладно, толку-то рассказывать. Жива, руки-ноги на месте, дети при мне, крыша над головой есть, и хорошо. По сравнению с другими, меня, можно сказать, не задело.
Я открыл было рот, чтобы надлежащим образом выразить сочувствие, но вовремя его захлопнул. Что тут скажешь. Есть люди, которых коснулась война, и есть люди, которые знают о войне только понаслышке. И вторым не следует лезть к первым с разговорами на эту тему, особенно к малознакомым, особенно из вежливости. Поэтому я просто кивнул – дескать, принял к сведению. И все.
Рыжая, похоже, оценила мою сдержанность. Улыбнулась одними глазами и спросила:
– Как ваша нога?
Я сделал пару осторожных шагов, прислушался к ощущениям и понял, что ноге уже надоело прикидываться самой несчастной конечностью в мире. Еще немного, и она навсегда забудет о досадном происшествии.
– Почти прекрасно. Можно идти дальше.
И мы пошли.
Внезапно обретенный общий, родной для обоих язык сблизил нас больше, чем долгие месяцы знакомства. Теперь мы шли по тропе рядом и болтали, как старые приятели. При этом представиться друг другу так и не сообразили. По крайней мере, я, оглушенный температурой и красотой мира, просто не вспомнил, что у людей бывают имена. Зато сам не заметил, как рассказал о себе все, что, как мне казалось, имело значение – получилось, в основном, про работу. Незаметно перешел к более актуальным событиям, поведал, как мы с гриппом поехали нынче утром из Ниццы в Анно снимать панорамы, открывающиеся из окон только что построенного отеля, и я впервые в жизни перепутал станцию, вышел в Антрево, страшно огорчился, а потом понял, как мне повезло.
Под конец сбивчиво объяснил, почему до сих пор не решился расчехлить камеру – вдруг городок рассердится и исчезнет? Надо же, близкому другу не признался бы, какой чепухой голова забита, а ей – пожалуйста. С другой стороны, кто там у меня сейчас в близких друзьях числится? Молчим? Думаем? Нет ответа? То-то и оно.
– Город не рассердится. И,тем более, никуда не исчезнет, – выслушав меня, серьезно сказала рыжая. – Вы же его полюбили. А здесь высоко ценят любовь и приветствуют все инициированные ею действия.
– Где – «здесь»? Во Франции?
– Насчет всей Франции не знаю. Здесь, в Антрево. А вот и подтверждение. Смотрите.
Я поглядел в указанном направлении и сперва смущенно отвернулся – далеко впереди, слева от дороги на скале лежали, обнявшись, совершенно голые люди, такие загорелые, что их тела практически сливались с темным камнем. Миг спустя я поглядел на них снова: голые – это ладно бы, но что-то еще с ними не так. Ну да, точно! Как эти двое умудрились устроиться на почти вертикальной поверхности? И только когда мы подошли ближе, я, наконец, понял, что это не живые люди, а скульптура.
– Я, когда спускалась, сперва тоже подумала, они настоящие, – подмигнула рыжая. – И тоже деликатно смотрела в другую сторону. Отличная работа, да? Кстати, тут гулял один старичок, местный житель, мы немножко поболтали, и он сказал мне, что автор скульптуры неизвестен. Вообще никто не знает, откуда взялась эта парочка, даже смотритель музея. В один прекрасный день они появились, и все.