– Ну ясно, – говорю. – А ты, правда, натуральный сыщик, с техподдержкой и открытым Шенгеном. Респект. Но все равно не понимаю, зачем? Чтобы вот так с места срываться, да не на дачу в Ближнем Подмосковье электричкой, а лететь в Берлин…
– Ты имей в виду, – Феликс вдруг переходит на заговорщический шепот, – я про тебя все знаю.
Опаньки, приехали. Все-таки псих. Жаль, он мне уже начал нравиться. Надо, пожалуй, дать ему шанс превратить глупость в шутку.
– Вот прям-таки все-все? – спрашиваю. – Тогда скажи, что произошло пятого мая тысяча девятьсот семьдесят девятого года?
– Ой, – смеется, – понятия не имею. Конечно, не все. Я имел в виду – Самое Главное.
«Самое Главное», ну-ну. Шепотом, с придыханием и с большой буквы. И смотрит на меня заговорщически. А ведь ржал только что совсем как нормальный. Нет, правда, жалко ребенка.
– Слушай, – говорит «ребенок». – Ты на меня как на психа смотришь. Я, конечно, псих, но в хорошем смысле слова, как все нормальные люди. Давай я все по порядку расскажу, ладно?
– Давай-давай.
– Все началось с того, что в начале прошлой осени на меня на Мойке напала безумная старуха, – Феликс смущенно улыбается до ушей, сам понимает, насколько это прекрасное начало истории. – Ну, не то чтобы именно напала, просто вынырнула из подворотни наперерез, на руке повисла, как старая подружка и засеменила рядом. Думаешь, просто такую бабку стряхнуть? Питерские старухи – самые цепкие. Ну и офигел я, конечно. В смысле, растерялся. В общем, дальше мы пошли вместе, и она всю дорогу гнала какие-то мрачные телеги. Смысл сводился к тому, что я «не жилец на этом свете». И, дескать, надо куда-то срочно отсюда бежать. Стыдно сказать, но меня проняло. Мне еще никогда никто не говорил, что я «не жилец». И с непривычки как-то… ну, стремно стало, короче.
– Понимаю. Мне бы, пожалуй, тоже стало. В плохое почему-то легко поверить. Вот если бы бабка счастье немыслимое сулить начала, пожал бы плечами и пошел дальше.
– Вот, точно. А когда тебе говорят, что ты «не жилец», сразу проникаешься, думаешь – святая правда. По-дурацки как-то все в голове устроено… В общем, на этом месте я в бабку сам вцепился: куда, дескать, бежать-то? С квартиры съехать? Из Питера валить? Или из страны? Нет, говорит, так просто ничего не получится. Бежать надо отсюда – и глядит так, знаешь, многозначительно, и пальцем скрюченным в небо тычет. Я приуныл, потому что в космос меня точно не возьмут, по ряду медицинских показаний. А больше отсюда, вроде, некуда. И тут бабка говорит: есть человек, который тебе поможет. Покажет нужную дверь, сбежишь, и все будет хорошо. Ты его знаешь. У него много имен и глаза белые. И я сразу тебя вспомнил – как мы толпой сидели в «Кофемании», ты рассуждал об «удачливости» и «неудачливости», ссылаясь на примеры из жизни Греттира Асмундсена, ужасно интересно, но я почти не слушал, потому что смотрел на тебя и думал: надо же какие у чувака глаза, совсем белые, интересно, это контактные линзы или свои?
– Ага, мне только контактных линз не хватало, – вздыхаю. – Христианских младенцев пугать и с готичными школьницами заигрывать… Глаза как глаза, серые. Ну, светло-серые, да. У всех Лангов такие, в смысле, у моих предков по отцовской линии, и дразнят нас испокон веку «белоглазая немчура», даже мне досталось от соседки по коммуналке, древняя была бабка, но вредная и памятливая, еще с дедом моим когда-то теми же словами на кухне ругалась… В общем, довольно редкий цвет, но в пределах нормы.
– Ну, не знаю. Я тогда впечатлился. Натурально белые глазищи.
– Свет, наверное, так падал, – говорю. – Ну вот сейчас посмотри – просто серые.
– Как скажешь. Все равно таких светлых ни у кого не видел. А тогда вообще офигел, даже подойти к тебе потом как-то не решился, хотя специально затесался в вашу компанию, чтобы с тобой познакомиться, по другому делу совсем, в смысле, по работе… Ну, неважно. Не решился и не решился. Но хорошо запомнил. И тут эта старуха про белые глаза говорит, прикинь. Я, конечно, от нее тогда в конце концов сбежал, потом много думал, но решил забить, мало ли, какие психованные бабки бывают. Долго еще друзьям рассказывал в красках – типа, бесплатный цирк, безумная пифия с Мойки – и пока все ржали, мне удавалось считать эту историю просто приколом, а в промежутках опять делалось стремно, но я, понятно, не думал об этом сутки напролет. Так, вспоминал иногда, парился, но в меру… Прошло несколько месяцев, и где-то сразу после Нового Года меня вдруг стало колбасить, совершенно на ровном месте. То какие-то приходы адреналиновые, то в солнечном сплетении зудит и внизу живота – как эта точка называется, через которую самураи в себя смерть впускают?
– Хара.
– Точно. Так вот, там тоже зудит и пульсирует, как будто маленькая электростанция работает. И в горле иногда. Причем ощущения скорее приятные, чем нет, но какие-то стремные, того гляди взорвусь, или… Не знаю, короче. И еще разные штуки. Свет, знаешь, стал прозрачный, и сквозь него проступает темнота. Не могу толком объяснить, но тягостное зрелище. И тоска – такая черная, беспросветная тоска, как будто я уже умер и начал тлеть – при том, что у меня в это время все очень хорошо было, и до сих пор хорошо – в смысле, по жизни. Никаких реальных проблем, на стресс не спишешь. А время от времени отпускает, все в полном порядке, даже не верится, что это меня только что так крутило. И вдруг опять, все сначала. Черт знает что.
– К врачу, конечно, не ходил.
– Не поверишь, ходил. Говорит, ничего не понятно, но гормональный фон надо на всякий случай проверить, и еще кучу всего, предложил сдать пару сотен прекрасных платных анализов, один другого дороже, и заодно купить какие-то чудо-пирамидки для превращения питьевой воды в святую и чудо-кристаллы – надо думать, для превращения в святого меня самого. Глухое коммерческое средневековье, хорошо хоть набор для изготовления кукол-вуду не втюхал. В общем, я призадумался. С одной стороны, ясно, что меня просто доят. А с другой, стремно как-то – не лечиться, когда так колбасит. И знакомых специалистов, как назло, нет. В общем, я попросил одну московскую подружку мне погадать.
– На кофейной гуще?
Честное слово, не хотел я его перебивать. Дразнить, тем более, не хотел. Само вырвалось. Но Феликс невозмутим:
– Нет, на картах. Таро. Она круто это делает, я знаю кучу людей, которые совались из любопытства, а потом были в полном офигении. Типа все правда, и даже более того. А ты считаешь, это полная ерунда? В смысле, Таро.
– Не полная. Думаю, я примерно знаю, как все это работает – Таро и другие мантические практики. Потом, если захочешь, расскажу.
Он покосился на меня с каким-то подозрительным благоговением, поспешно кивнул и продолжил.
– Вопрос у меня был простой: бежать лечиться, пока жив, или само пройдет? И вот она, вся такая крутая, разложила карты, в две линии – ну, типа, два варианта развития событий, если я пойду сдаваться докторам, и если не пойду. А я смотрю, одна карта заметно меньше остальных, и рубашка у нее просто зеленая, без узора. Оказалось – твоя старая визитка…
Зеленая, значит. Да, были у меня такие, лет десять назад или даже больше, когда я у Татки в полиграфической фирме подрабатывал. Их всего несколько дюжин сделали, всех цветов радуги – это мы, собственно, качество печати на разной бумаге тестировали. Надо же! Не думал, что они еще у кого-то сохранились… Ладно, не важно. Что он там рассказывает?
– … ничего не понимает, глазами хлопает. Типа – а откуда у меня это? И кто такой вообще этот Эдо Ланг? Фокусник?
Дурацкое у меня все-таки имя. Но хорошее. Смешное. Действительно цирковому фокуснику подошло бы – по крайней мере, в таком виде, с отрезанным «уардом» и подклеенным шутовским «о», потому что «Эдуард» это вообще ни в какие ворота, о чем мои родители думали, интересно? Вроде, я им тогда еще ничего плохого сделать не успел. Авансом, что ли?..
– Я тебя описал, а она, когда услышала про белые глаза, говорит: «А, ну так это Мишка Плотников из нашего журнала, не знала, что у него такой дурацкий псевдоним».
Ага. Все сначала думают, что «Эдо Ланг» псевдоним. А на самом деле мои псевдонимы – простые русские имена, типа «Михаила Плотникова», которыми я подписываю переводы, журнальные статьи и прочую фрилансерскую дребедень. И ведь ни разу в жизни не сделал ничего такого, чтобы было стыдно поставить свое настоящее имя, просто оно выглядит совершенно неуместно, сразу кажется, что подписанный текст – стеб и шарлатанство. Поэтому на долю Эдо Ланга остались картинки. Оно даже и хорошо: все сразу понимают, что я иностранец, и проникаются безмерным уважением.
– И тут я совсем офигел, потому что бабка с Мойки говорила о белоглазом человеке, у которого много имен, и у тебя, выходит, много. В смысле, больше одного. И еще визитка твоя в карточной колоде. Знаешь, на какое место она легла?
Вопросительно приподнимаю бровь. Я про этот эффектный мимический жест давным-давно в какой-то книжке вычитал, там самый крутой герой только так и задавал вопросы, не снисходя до устных формулировок. Я тогда впервые в жизни восхитился поведением книжного персонажа, а вопросительный подъем брови разучил перед зеркалом и до сих пор пользуюсь. Это я к тому, что вроде умный-умный, а местами до сих пор придурок, каких поискать. Сам поражаюсь.
Так что я вопросительно приподнимаю бровь, и Феликс говорит:
– На место карты, которая указывает на способ решения проблемы. В той линии, где я не иду по врачам. А результат там знаешь какой? Мир. В смысле, Вселенная. Это…
– Я знаю значение Двадцать Первого Аркана, – говорю. – В трактовке Алистера Кроули и Хайо Банцхафа. И еще каких-то безымянных интерпретаторов. Но все, по большому счету, объясняют одно и то же разными словами, с разной позиции и для разной аудитории… Неважно, в общем. Прекрасный результат, аж завидно. А как насчет той линии, которая про докторов?
– Нищета, болезни и самообман, – смеется. – Нет, правда, там такой ужасный был расклад, что моя подружка даже объяснять подробно не стала, сказала: «В ближайшие полгода даже к зубному и на массаж не ходи, на всякий случай, от греха подальше. А Мишку Плотникова найди обязательно, он что-то очень важное для тебя сделает. Может быть даже чудо – с учетом того, что его визитка в моей колоде оказалась, знал бы ты, как я аккуратно с картами обращаюсь, сам бы понял, что такое невозможно». Ну, я ей на слово поверил, что невозможно, потому что и без того уже офонарел, вспомнив бабку с Мойки и вообще все.