Кроме М.Немирова, поклонником Пастернака был еще и А.Струков: проживая совместно в 1980-81-м годах (см. Струков), являясь 17-ти и 18-летними студентами первого курса, они стремились к усвоению ценностей авангардного искусства. И брали в библиотеке стихи, и переписывали их к себе в тетрадочки от руки. И знали их поэтому огромное число наизусть.
Типа:
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги
Ступала нога, в бесноватой округе
Где и то, как убитые, спят снега, —
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, одни душегубы —
и т. д.
Позже к числу любителей стихотворений Б.Пастернака примкнул еще Е.Федотов, а еще позже, уже к концу 1980-х, обнаружился еще один — В.Богомяков. А больше, по-моему, никто. Из студентов филологов, во-всяком случае, я на 95 % уверен, что никому из них и в голову не приходило его читать.
Таковыми, примерно, можно считать факты. Что до выводов из них, то он и нижеследующи:
1: читать Пастернака — нужно, даже если непонятно и не нравится. Ибо это — полезно. Хотя бы в плане столь нынче снова модных поисков средств расширения сознания. Потому что вот уж, именно что расширяет, да так, что —
2: Изобилие всевозможных книжек, наличествующее нынче, в некоторой степени — вредно. Ибо получается так, что купил какого-нибудь Сатуновского или Кибирова, прочел всю книжку одним махом, лежа на диванчике, хмыкнул, да и поставил пылиться на полке: знаю, мол, такого, читал.
Гораздо более плодотворной была прежняя система усвоения поэзии, когда нужно было идти в библиотеку, там сидеть, переписывать стихи из книжки на бумажки от руки, затем, вернувшись домой, перепечатывать переписанное на машинке. Се гораздо более содействовало, так сказать, интериоризации прочитанного, нежели нынешнее просто чтение глазами.
На этом пока все — 8 февраля 1997, суббота, 9: 02.
Некоторые из стихотворений П. — самые, те, которые автору этих строк —, прилагаю:
***
Разве только грязь видна вам?
А не скачет таль в глазах?
Не играет по канавам
Точно в яблонях рысак?
Разве только птицы цедят
В синем небе щебеча
Ледяной лимон обеден
Сквозь соломину луча?
Оглянись, и ты увидишь:
До зари, весь день, везде
Город с головой, как Китеж,
В светло-голубой воде.
В эти дни прозрачны крыши
И хрустальны колера.
Как камыш кирпич колыша,
Дни несутся в вечера.
Город, как болото, топок,
Струпья снега на счету
И февраль горит, как хлопок
Захлебнувшийся в спирту.
В эти дни теряют имя,
Толпы лиц сшибают с ног.
Знай, твоя подруга с ними.
Но и ты не одинок.
1914
***
Что почек, что клейких заплывших огарков
Налеплено к веткам! Затеплен
Апрель. Возмужалостью тянет из парка,
И реплики леса окрепли.
Лес стянут по горлу петлею пернатых,
Лес стянут, как буйвол арканом,
И стонет в сетях, как стенает в сонатах,
Стальной гладиатор органа.
Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, и меж зелени клейкой
Тебя положу я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.
Расти себе пышные брыжжи и фижмы,
Вбирай облака и овраги,
А утром, поэзия, я тебя выжму,
Во здравие жадной бумаги.
1916
***
В посаде, куда ни одна нога
Не ступала, лишь ворожеи да вьюги,
Ступала нога, в бесноватой округе,
Где и то, как убитые, спят снега,
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, лишь ворожеи,
Да вьюги ступала нога, до окна
Дохлестнулся обрывок стальной шлеи.
Ни зги не видать, а ведь этот посад
Может быть, в городе, в Замоскворечьи,
В Замостьи и прочая (в полночь забредший
Гость от меня отшатнулся назад).
Постой, в посаде, куда ни одна
Нога не ступала, одни душегубы,
Твой вестник, осиновый лист, он безгубый.
Безгласней, чем призрак, бледней полотна.
Метался, стучался во все ворота,
Кругом озирался, смерчом с мостовой,
— Не тот этот город, и полночь не та,
И ты заблудился, ее вестовой!
Но ты мне шепнул, вестовой, не спроста:
В посаде, куда ни один двуногий…
Я тоже какой-то… Я сбился с дороги…
Не тот это город, и полночь не та!
1916
Из выдающихся деятелей мировой культуры мне известны следующие ее представители, которые являлись особыми любителями именно этого стихотворения П.: это, во-первых, Лиля Брик, во-вторых — А.Струков.
***
Весна, я с улицы, где тополь удивлен,
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы,
Где вечер пуст, как прерванный рассказ,
Оставленный звездой без продолженья,
К недоуменью сотен тысяч глаз,
Бездонных и лишенных выраженья.
1918
Последние три строки, конечно, гораздо слабей начала. они, в сущности, лишь для того, чтобы как-то завершить стихотворение. Зато первые четыре!
Пока мы по Кавказу лазаем,
А в задыхающейся раме
Кура ползет атакой газовой
К Арагве, стиснутой горами,
И в августовский свод из мрамора,
Как обзеглавленных гортани,
Заносят яблоки адамовы,
Казненных замков очертанья,
……………………….
………………………
…………………..
…………………
и еще много
……………………………………
………………………………………
и конец:
Я вброшен в жизнь, в потоке дней
Несущая потоки рода,
И мне кроить свою трудней,
чем резать ножницами воду.
Не бойся снов, не мчься, брось, —
Люблю, и думаю, и знаю —
Смотри, и рек не мыслит врозь
Существованья ткань сквозная.
1931.
Марбург
Я вздрагивал. Я загорался и гас.
Я трясся. Я сделалал сейчас предложение.
Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ.
Как трам-парам-пам! Как трам-пам-пам блаженней!
…………………..
………………….
…………………………….
(очень много разного чего, строк сорок)
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинцию драму шекспирову,
Таскал за собой, и знал назубок.
Шатался по городу и репетировал.
……………………….
………………
…………………
(еще много разного всего), и конец:
Чего же я трушу? Ведь я как грамматику
Бесоницу знаю, у нас с ней союз;
Зачем же я, словно прихода лунатика,
Явления мыслей привычных боюсь?
Ведь ночи играть садятся в шахматы
Со мною на луннном, паркетном полу;
Акацией пахнет, и окна распахнуты,
И страсть, как свидетель, седеет в углу.
И тополь — король. Я играю с бессонницей.
И ферзь — соловей. Я тянусь к соловью.
И ночь побеждает, фигуры сторонятся,
Я белое утро в лицо узнаю.
1914
__________
Когда-то приводило в просто ужас какой трепет. Сейчас ох, в первую очередь бросается в глаза прямо скажем, хотя ох, страшно и говорить такое, все-таки слащавость — и ритма, и «седеющей страсти» и тому подобного.
Пасхи остров
Имеется в Тихом океане и славится двумя наличествующими на нем загадочными явлениями: во-первых, усеявшими его гигантскими каменными статуями голов неизвестных гуманоидов, поставленными неизвестно кем, когда и зачем. Во-вторых — деревянными дощечками «кохау ронго-ронго» с таинственными нацарапанными на них значками, написанными неизвестно кем.
Многих тюменских людей очень волнуют вопросы:
а) не сделано ли все это инопланетянами?
б) не сделано ли это, наоборот, здесь, на Земле, но еще в Атлантиде?
в) не есть ли это одно и то же — в смысле, что атланты и были инопланетяне, основавшие здесь, на Земле свою колонию?
г) не написана ли, наконец, на этих дощечках некая искомая и долгожданная Правда, прочтя которую, прочитавший тут и овладеет всеми знаниями и тайнами, и сможет уметь столько гитик, сколько не умел еще никто и никогда?
Предлагаю написать на эту тему специалистам и знатокам — А.Михайлову, или Р.Неумоеву, или А.Ковязину, немало времени посвятившему изучению эзотерических наук.
10 февраля 1997, 0:25
Патриотизм
Вот и лето блядь вжик! —
как и не было его.
Вот и осень — хуяк-пиздык!
Ох, вот как оно всё таково.
Вот и осень, друзья, на дворе!
Хоппа-на! Хоп-цаца!
Вот она вся теперь,
Так что аж плакать хочется!
Ах, ребята, как тучи сдвигаются
на политическом небосклоне!
Ах как что ж то на нас надвигается
всею силой билят неуклонной!
Ох, ребята, газет начитаешься,
так ведь просто трясутся руки —
ведь оказывается, что сбывается,
чего они пишут, блядь-суки!
Ох, ребята, сдвигаются тучи
на горизонте Отчизны!
Очень многие хочут мучить —
вот в чём диллемма жизни.
Хочут мучить Невзоров, Дугин,
Макашов, Баркашов, Летов, —
сажать на кол, отрезать груди,
рок-н-роллом зудеть при этом.
Ох как их билять растащило —
аж выстраиваются мучить в очередь!
Лозунг их простой: «А Чикатило!
Чем мы хуже! Нам тоже хочется!»
Таковы мои примерно соображения о том направлении современной общественной мысли, которое называет себя патриотическим, и которое — наличествует в городе Тюмени. И даже более того: является в значительной степени довольно-таки основным.
По причине чего со значительным числом тюменщиков общение является чрезвычайно утомительным занятием. Со Струковым А., и ему подобными.
Дело вот в чём: очень уж они нежные!
Очень уж они как цветочки — личности, исполненные любви к славянству.
Они такие ранимые, что всё равно как орхидеи! — тепличные блядь в смысле просто растения.
Результат: постоянно приходится следить за собой и быть крайне осторожным, чтобы как-нибудь нечаянно не задеть их чувств и не поранить их убеждений какой-нибудь неловкой фразой. Брякнешь так спросто:
— Давай пива выпьем — вон, в том ларьке, я знаю, есть «Бавария» дешевая, по три четыреста, — тут его сердце уже и изорвано в клочья: