Такэно видел мертвых, но умирающих – никогда. Он в растерянности склонился над смертельно раненным солдатом, не зная, как ему помочь; колени Такэно вдруг задрожали, и он едва не разрыдался.
– Ты что?! – толкнул его в плечо солдат, стоявший слева. – Ему ты уже ничем не поможешь. Стреляй во врага, песий сын! Стреляй, обезьянья задница, если не хочешь сам так же валяться на земле!
Подавив рыдания, Такэно послушно прицелился и выстрелил. Его стрела криво взлетела вверх и упала на пустом пространстве между рядами двух армий. Щеки Такэно вспыхнули от стыда; он бросил быстрый взгляд на солдата, приказавшего стрелять, но тот, по счастью, не заметил досадный промах Такэно.
Вытащив из колчана вторую стрелу, Такэно вложил ее в тетиву лука и стал целиться по всем правилам, то есть будто не целясь, а зная наверняка, что стрела попадет в цель. При этом он учитывал все сопутствующие обстоятельства, такие как скорость и направление ветра, а также силу натяжения тетивы. В какой-то миг все это слилось в одно целое, и тогда Такэно выпустил стрелу. Она еще не долетела до самурая, которому была предназначена, а Такэно уже знал, что выстрел удачен. В следующее мгновение самурай рухнул наземь, как подкошенный.
Лучник на коне
– О! Вот это да! – восхищенно воскликнул солдат, стоявший слева от Такэно. – Вот это выстрел! Ну, теперь берегись!
Такэно закрылся деревянным щитом; вражеские стрелы застучали по дереву, как крупный град.
Послышался звук трубы, вслед за ним раздался тысячеголосый крик; опустились копья, образовав черный частокол перед пестрой людской стеной; как молнии, замелькали светлые полоски вынутых из ножен мечей.
– Начинается, – сказал солдат, стоящий слева от Такэно, и голос его был грозным и восторженным.
Такэно положил на землю свой щит и спрятал под него лук и колчан. Вытащив свои мечи, Такэно взял в правую руку длинный меч, а в левую – короткий.
– Вперед! – послышалась команда, и Такэно побежал вперед вместе со своими товарищами.
Со страшной силою сшиблись на бегу передние ряды двух армий. Оглушительный треск ломающихся копей и щитов, яростные вопли сражающихся и отчаянные – сраженных, непрерывное завывание труб и барабанная дробь – все эти звуки составили тот шум, который и называется шумом битвы. Он был музыкой бога войны и бога смерти, – под нее совершались жертвоприношения во имя этих богов.
Священный экстаз охватил всех воинов, и даже те, кто побежали с поля битвы, – а такие нашлись и на той, и на другой стороне, – побежали не от страха перед болью и смертью, а от ужаса перед открывшейся им бездной, в которой не было места ничему человеческому. Но те, кто продолжали сражаться, сами становились подобны богам, играя с вечностью.
Такэно не запомнил картину боя, как будто не Такэно, а кто-то другой отражал удары, направленные на него, и сам наносил ответные удары. Он не знал, был ли он ранен и ранил ли кого-нибудь; на нем была кровь, но чужая или своя, Такэно не мог понять, – во всяком случае, боли он не чувствовал. Все его чувства пропали: он достиг состояния высшей отрешенности от земного бытия и одновременно сосредоточенности на сражении, которого никак не мог достичь перед битвой.
Вскоре он увидел, как вражеский самурай пробился к нему через толпу сражающихся солдат и направил на него меч. Такэно поклонился этому самураю, как кланялся своему противнику в школе перед учебным боем, и лишь затем изготовился к поединку.
Самурай удивленно посмотрел на Такэно: одежда простого солдата, но в руках самурайский меч, а на голове повязка с самурайским девизом, и, главное, этот воин знает обычай боя.
– Кто ты? – спросил самурай.
– Я тот, кто не опозорит свой меч, – коротко ответил Такэно.
– О, ваш ответ и ваше поведение выдают самурая! А я принял вас за обыкновенного солдата и хотел убить, как собаку, за смерть моего друга. Извините, – поклонился ему самурай. – Не знаю, зачем вы оделись, как рядовой воин, но я рад, что нашел в вас самурая. Мы будем драться по всем правилам, и ваша гибель в этом поединке станет достойным искуплением смерти моего товарища.
– Для меня большая честь сражаться с вами и умереть от вашей руки, если на то будет воля богов, – поклонился и Такэно.
– Я счастлив, что если погибну, то погибну от удара вашего меча, – еще раз поклонился ему самурай.
Поединок начался. Первые выпады противников были не опасными, самурай и Такэно оценивали возможности друг друга. Затем самурай нанес стремительный боковой удар; если бы Такэно следил за мечом своего соперника, то этот удар стал бы смертельным для юноши, ибо он не успел бы отразить его. Но Такэно видел поединок как бы со стороны и ощущал его ход, поэтому выпад самурая был отбит; более того, воспользовавшись тем, что противник, нанося удар, на мгновение потерял равновесие, Такэно сам сделал выпад. Если бы самурай в последний момент не отклонился назад, меч Такэно пронзил бы ему левый бок.
Теперь Такэно и самурай не торопились, медленно перемещаясь по кругу, образованному наблюдавшими за поединком солдатами, переставшими сражаться на этом участке боя, и делая ложные выпады, с помощью которых каждый из противников прощупывал оборону соперника. Их кружение напоминало ритуальный танец, смертельную игру между жизнью и смертью – зрелище было жутким и захватывающим.
Наконец, самурай нанес удар, когда этого можно было ожидать меньше всего: казалось, это будет очередное ложное нападение, но последовал молниеносный неотразимый выпад самурая. Куда бы Такэно ни отклонился, – вправо, влево или назад, – удар самурайского меча должен был настигнуть его. Опытные солдаты из числа тех, кто наблюдал за схваткой, вскрикнули, полагая, что юноша погибнет. Но Такэно внезапно взвился вверх с быстротой потревоженной птицы, и меч противника коснулся его лишь самым кончиком, разрезав войлок безрукавки, однако не задев кожу.
Теперь уже самурай очутился в невыгодном положении, подставив под удар спину; более того, ему пришлось упереться в землю коленом и рукой, чтобы не упасть. Такэно ничего не стоило сразить его; удар в спину при отражении атаки допускался по правилам чести, правда, он не был почетен для того, кто наносил его.
– Бей! – закричали солдаты из княжеской армии. Однако удара не последовало: Такэно опустил меч и дал возможность своему сопернику подняться.
– О-о-о! – вырвался вздох разочарования у солдат. В глазах же самурая промелькнули удивление и страх: он понял, что юноша, сражающийся с ним, проникся духом воина сильнее, чем он сам.
Когда противники продолжили поединок, в лице самурая проглядывала обреченность – он делал выпады и оборонялся, но по обязанности, чтобы исполнить свой долг. Когда же смертоносный удар Такэно в конце концов сразил его в грудь, то вместе с болью самурай почувствовал восторг перед силой и умением своего врага.
Упав наземь, он прохрипел:
– Вы великий воин… Скажите мне ваше имя.
– Такэно, – ответил юноша, чувствуя спазмы в горле.
– Я горд, что именно вы стали для меня проводником смерти. Я благодарен великим богам за то, что они выбрали вас для этого. Желаю вам такого же блага от них. Прощайте…
Голова самурая поникла и он испустил последний вздох.
– Прощайте, – глухо произнес Такэно, в то время как солдаты княжеской армии превозносили славу великого юного воина, а находившиеся здесь воины противника без дальнейшего сопротивления сложили оружие, ибо нельзя было сражаться после того, как сама судьба показала, на чьей она стороне…
Вскоре шум битвы затих повсюду: армия князя одержала полную победу.
Неистовые крики, дикий хохот и непристойная брань оглашали военный лагерь победителей – солдаты отмечали свой успех в сегодняшней битве.
Такэно с огромным трудом пробрался к шатру князя, куда был вызван посланником повелителя. Князь еще не сел за пиршественный стол, принимая поздравления от своих самураев и сам поздравляя их с удачным окончанием сражения. Такэно пал ниц перед повелителем.
– А, Такэно! Один из наших героев, – сказал князь. – Поднимись. Ты победил очень, очень достойного соперника; твое имя теперь будет известно. Как я и предсказывал, ты покроешь славой свое оружие, сегодня ты уже сделал первый шаг к этому. Ты доволен?
– Да, господин, – ответил Такэно, но в его голосе было что-то, заставившее князя вглядеться в лицо юноши.
– Оставьте нас, – приказал князь людям, что окружали его, и, дождавшись, когда они отойдут, спросил:
– Что тревожит тебя, Такэно?
– Я не ощущаю радости, господин, – виновато проговорил юноша.
К его удивлению, князь вдруг оглушительно расхохотался.
– Значит, в нашем лагере есть хотя бы один человек, которому не радостно? Великие боги, глядя на то веселье, которое идет у нас, я готов был поклясться, что такого человека нет! Ты насмешил меня, Такэно. Не ощущаешь радости, говоришь? Но разве тебя не радует то, что ты остался жив? Разве ты потерял вкус к жизни?
– Но, господин…
– Молчи! Молчи и слушай меня, глупый мальчишка! Я тебе объясню, почему воины всегда веселятся после выигранной битвы, и почему поединщик радуется, победив противника. Ты думаешь, конечно, что дело в победе над врагом? Нет, не только в ней, и не столько в ней! Слушай же, моими устами будет говорить философ:
«Миг, когда ты пережил других, – это миг власти. Ужас перед лицом смерти переходит в удовлетворение от того, что сам ты не мертвец. Мертвец лежит, переживший его стоит. Прошла битва, и ты сам победил тех, кто мертв.
Все мечты человека о бессмертии содержат в себе желание пережить других. А самая низшая форма выживания – это умерщвление. Твой враг лежит, он навсегда останется лежать, он никогда уже не поднимется. Можно забрать у него оружие и сохранить навсегда, как трофей. Нет другого мгновения, которое так хотелось бы повторить…
Но и победители должны платить свою цену. Среди мертвых много и их людей. На поле битвы вперемешку лежат друг и враг в общей груде мертвецов.