Чтобы не создалось неправильного мнения об Адроалду Муниш Сарайва де Албукерке, бароне де Итуасу, чтобы никто не подумал, будто это отсталый сахарный плантатор, погрязший в грубых предрассудках и недостойный европейской, цивилизованной супруги, нужно сказать, что причиной инцидента с Каштором, следствием которого стали насилие и побег, оказалась вовсе не близость между баронессой и подмастерьем кузнеца. Судя по всему, рога, растущие из-за буколического времяпрепровождения Мадамы, барона не волновали. Он нес их с достоинством и nonchalance,[33] являя собой прекрасный пример для плантаторов, варварски вершивших самосуд: жен, которые осмеливались на связь с неграми, они убивали, а самих негров перед смертью кастрировали.
Именно негодование, вызванное поведением мулатки — неблагодарностью, неуважением, — заставило его занести хлыст и покрыть кровавыми рубцами голую спину Руфины. Он чувствовал себя уязвленным в том, что было для него самым святым, — в чувстве собственности. Он тратил на эту неблагодарную знания и деньги, он оказал ей честь, лишив девственности и методично развращая. Он воспитывал ее, прививая вкус к утонченным сексуальным практикам, которые этот сорняк, эта глупая девчонка отказывалась принимать. Он возвысил служанку, домашнее животное, до уровня любовницы, и это не говоря о множестве тряпок и безделушек. Предательство мулатки задело его за живое: тут речь шла не о простом капризе скучающей супруги, смешном легкомыслии, легком прегрешении. Это была тяжкая обида, подлое оскорбление, унизительная насмешка над господином и повелителем, непростительный проступок, смертный грех. Стерпеть такой позор означало потрясти основы морали и общества.
Итак, возвращаясь однажды после утренней верховой прогулки, он застукал в пристройке старого барака для рабов Каштора и Руфину, совокуплявшихся самым что ни на есть вульгарным образом, который так любят невежды, — мулатка снизу, а негр сверху. Барон рассвирепел — по-другому, как ни крути, тут не скажешь. Наваждение исчезло, но тут послышался стон Руфины. Барон потерял голову, он был вне себя. Каштор вырвал у него из рук хлыст, переломил пополам и выкинул подальше. А в ответ получил оплеуху, оскорбление и угрозу.
— Я прикажу вырвать тебе яйца, грязный негр, Принц Дерьма.
Лицо вспыхнуло, взгляд затуманился, и Принц — уж не важно чего: дерьма или черного дерева — левой рукой схватил барона за куртку для верховой езды, а правой двинул ему в лицо что было мочи. И прекратил бить, только когда на помощь прибежал народ с плантации и из особняка. Во всеобщем смятении было нечто праздничное: не каждый день доводится увидеть такой спектакль, как избиение хозяина плантации.
За голову и яйца Каштора объявили награду, а он пустился в бега. Если бы он задержался, даже сеньора баронесса, пожелай она вмешаться и помочь ему, не смогла бы его спасти. Но она не хотела. Уязвленная предательством негра («Aie! Madeleine, le plus beau noir du monde, le plus vilain des hommes!»[34]), Мадама заболела, провела в постели несколько дней, полных меланхолии, однако готовилась к путешествию в Европу в сопровождении барона — во второе, вполне заслуженное свадебное путешествие.
Беглец оказался в столице, спустившись по реке Парагуасу в рыбачьей лодке, груженной сахаром и кашасой. Матушка Жертрудеш де Ошум, которая его приютила, считала, что Баия находится слишком близко к Санту-Амару, чтобы гарантировать жизнь негру, обвинявшемуся в таких тяжких преступлениях: он осмелился поднять глаза на чистую и добродетельную супругу хозяина, попытался изнасиловать бедную беззащитную служанку, а когда ему помешали реализовать это гнусное намерение, покусился на жизнь владельца плантации. Сыщики рыскали, чтобы засадить его в тюрьму, бандиты из Реконкаву прочесывали улицы с приказом убить его.
Спрятавшись в трюме двухмачтового парусника, он прибыл из Баии в Ильеус. Там, где молились духам кандомбле, в лесу из кокосовых пальм между Понталом и Оливенсой, папаша Аролу принял его и рекомендовал полковнику Робуштиану де Араужу, которому богатство не мешало подкармливать колдунов и получать благословение и советы бабалориша.[35] В эльдорадо страны какао папаша Аролу был столь же, а то и более, почитаем, как и епископ, поскольку пришел первым и обладал непререкаемой властью над солнцем и дождем.
Каштор уже пять лет работал кузнецом на фазенде Санта-Мариана, когда, следуя за караваном ослов, переночевал однажды в Большой Засаде. Его целью был город Итабуна, а точнее — те его улочки и закоулки, где располагались публичные дома. Он намеревался потешить свое тело. Для того, кто наслаждался изобилием, смакуя изысканные яства, как иностранные, так и местные, в праздности сахарных плантаций Реконкаву, фазенды какао на юге штата в смысле женщин оставляли желать лучшего.
В общем, его все устраивало и он даже не скучал — разве что по дяде. Он бы не вернулся, даже если бы мог. Там он был просто слугой, и его единственным правом было подчиняться, не повышая голоса. Его звали Принцем. Он наставлял рога барону в роскоши льняных простыней, атласных и кружевных покрывал, но даже в постели Мадамы не чувствовал себя свободным человеком. Чтобы это произошло, ему нужно было поднять руку на хозяина, подвергнуть свою жизнь опасности, пуститься в бега и оказаться на земле какао, где у каждого своя цена и ему хорошо или плохо, но платят за то, что он делает.
Нехватку женщин на фазенде он компенсировал, сопровождая ослиные караваны: на складах, в селениях и городах его обогревали проститутки. Он заматерел и превратился в спокойного доброго негра, сохранил простые манеры, слегка высокомерный вид и дружелюбный характер. Когда он какое-то время не появлялся, шлюхи жаловались на долгое отсутствие Головешки: он, как никто, мог оживить любой праздник.
Умелый и искусный мастер, в примитивной кузнице в Санта-Мариане, которая должна была обслуживать потребности фазенды — клеймить скот, подковывать верховых и вьючных животных, точить ножи, поддерживать в порядке рабочие инструменты: лопаты, мотыги, серпы, — он развлечения ради ковал ножи, кинжалы, колокольчики для сбруи, колечки в подарок знакомым, инструменты для кандомбле,[36] которые он отправлял папаше Аролу: стрелу и лук Ошосси,[37] абебе[38] Ошум[39] и Иеманжи,[40] двойной топор Шанго. Полковник не скупился на похвалы ловкости и умению кузнеца, который был в своем роде художником. Тисау подарил фазендейру пару стремян, сработанных тонко и изысканно, — ценную вещицу.
Хороший человек этот полковник Робуштиану де Араужу. Богатый и могущественный, он не щеголял своим благородством, не смотрел свысока, с презрением, на работников. Но при всем том мечтой Каштора было открыть кузницу в одном из новых селений и работать на себя, а не на хозяина, каким бы хорошим он ни был.
С помощью Короки Тисау вырывает коренной зуб у любовницы Мануэла Бернардеша, известного как отличный стрелок
Душераздирающие крики внезапно перекрыли обычный вечерний шум огромной стоянки, в которую превратилась Большая Засада. Они доносились издалека, нарастая, — отчаянные стоны боли. Кто-то умолял о помощи — похоже, речь шла о жизни и смерти. Гармонь замолчала в руках Педру Цыгана, который бродил без руля и ветрил, куда Бог пошлет, занимаясь всем подряд и ничем конкретно. Неутомимые танцоры прервали свой хоровод, погонщики и работники проснулись, вскочили и вышли поглядеть, что происходит. Лежавший рядом с Корокой на походной койке Каштор приподнялся, насторожившись.
— Будто кого-то режут, — сказала проститутка.
— Я посмотрю, — ответил негр, натягивая штаны. — Сейчас вернусь.
— Я тоже пойду. — Корока прислушалась. — Это плач женщины.
Вокруг Большой Засады ходили легенды об опасности и жестокости — ведь не зря это место так назвали, — хотя за последнее время не было ни одной новости о произошедшей там крупной стычке. От случая к случаю звучал выстрел, сверкал нож, бывали и драки над засаленной колодой карт. Двумя днями раньше два наемника едва не прикончили друг друга в поножовщине, решая, с кем из них проведет ночь Бернарда; пролилась кровь, но до убийства не дошло — пустячный инцидент. Тем не менее жители и приезжие обеспокоились, услышав крики боли, душераздирающие призывы о помощи.
Три фигуры появились за сараем, где хранилось сухое какао с фазенды Санта-Мариана, — там отдыхали погонщики, которые его привезли, и жагунсо, которые его охраняли. Корока и Каштор смогли различить при свете полной луны еще молодую женщину, темную мулатку с густыми курчавыми волосами. Видная бабенка, если бы не такая измученная, рукой она прикрывала пол-лица и стонала без остановки. С ней был худой мужчина, уже немолодой сарара,[41] и старуха. Корока пошла навстречу путникам: ничего серьезного, просто больная по дороге в Итабуну в поисках помощи. Не похоже, чтобы она была совсем плоха, раз шла своими ногами, а не за спиной в гамаке, как положено умирающей. Послышался издевательский смешок проститутки:
— И столько шума из-за зуба? Будить народ из-за такого пустяка? Просто наглость какая-то!
Мрачная и разъяренная, старуха за словом в карман не полезла:
— Я бы хотела на вас посмотреть, если бы с вами такое творилось, уважаемая. Уже три дня как бедняжка только и делает, что страдает без продыха. Это началось позавчера, и все болит и болит, все хуже и хуже. Нет покоя несчастной.
Она заговорила громче, чтобы ее услышали набежавшие зеваки.