Они вымылись мылом, почистили черепаховый панцирь. Тисау пообещал в благодарность за помощь:
— Я сделаю из него чашу, чтобы ты хранила в ней свои четки.
Рассекая воду, они нырнули вместе, тела соприкоснулись. В лучах солнца они предались прекрасной игре — никто не железный, и из любой искры может разгореться пламя. Тисау думал о Диве, она не выходила у него из головы. Рессу — без всякой задней мысли, исключительно из чистого удовольствия. Не в первый раз, такое уже бывало, но в гамаке, а не в речных водах.
— Ну, только если она дура… — прошептала Рессу.
Они вернулись в кузницу, чтобы посолить мясо, и разделили его на куски для друзей — для Турка, Короки, Алтамиранду, старого Жерину и других. Тисау родился щедрым.
— А для кумы Ванже? — подначивала его Рессу.
— Отнеси ты, если хочешь. А я нет. Есть вещи, которые нельзя купить ни деньгами, ни подарками. Любовь не товар.
Когда Рессу ушла, то из дверей своей кузницы негр Каштор Абдуим, восстановивший прежние силы, бросил взгляд на тот берег реки, где жила эгоистичная гордячка. Он решился: пойдет на встречу к ней с открытым забралом и, к добру или нет, возьмет в руки, чтобы повалить в гамак и показать, чего стоит влюбленный негр. Настало время поставить финальную точку в этой истории, из-за которой он разнюнился как настоящая размазня. Нужно сделать это, прежде чем белый с голубыми глазами опередит его, обойдет на повороте. Атото, Омолу, отец тоски и черной оспы, силы и здоровья, атото, отец мой Обалуайе!
Каштор Абдуим перешел на другой берег: скоро ему не нужно будет перебираться по камням и мочить ноги в протоке. Лесорубы, нанятые полковником Робуштиану де Араужу, уже валили деревья и пилили стволы, которые Гиду и Лупишсиниу со строгальщиками должны были превратить в бревна и доски для задуманного ими моста. Полковник усомнился, что эти два мастера столярного дела смогут справиться с таким масштабным делом, и предложил прислать опытных ремесленников из Итабуны. Лупишсиниу, уже построившего склад какао и загон для скота, такое предложение обидело. В конце концов, полковник прекрасно знал, что он на самом деле умеет.
— Вложитесь лучше деньгами, полковник, а все остальное доверьте нам.
Полковник дал денег, капитан Натариу да Фонсека тоже поучаствовал кое-какой суммой, и скоро переправа через реку станет совсем легкой и безопасной. Год назад, когда сюда приехал народ из Сержипи, кто мог подумать, что тут такой прогресс начнется — и мост, и мельница!
Что касается мельницы, то строительство подходило к концу. Баштиау да Роза с двумя подмастерьями уже почти завершил стены, Лупишсиниу с сыном Артурзинью уже практически отшлифовал пресс. На стройке крутилось множество женщин: Ванже с невестками, сиа Клара, жена Жозе душ Сантуша с дочками — мельница строилась как раз на границе земель, принадлежавших двум семьям. Посадки и хозяйство Алтамиранду начинались чуть дальше, но Сау с матерью Даш Дореш тоже помогала. Сау хотела, чтобы Зинью научил ее работать рубанком, а Зинью в свою очередь рассчитывал научить ее пользоваться более тонким инструментом. Женщины таскали камни, стряпали, переговаривались и перемигивались с мужчинами. Каштор не видел Диву в этой суматохе, где же она была? Может, в поле. Негр сел на землю и поздоровался со всей братией.
— Доброго всем денечка!
Подошла старая Ванже:
— И тебе пусть Бог пошлет доброго дня, сеу Тисау Рессу нам принесла четверть паки — сказала, твоя добыча. Пусть Господь тебе вдвое больше пошлет. — Она махнула в сторону стройки: — Ты видишь? Скоро сами муку молоть будем, и со стороны привозить не понадобится. Как только первой муки намелем, пришлю тебе бейжу.[95]
Баштиау да Роза, с руками и грудью, перепачканными известкой, тоже подошел перемолвиться парой слов:
— Первый дом, который я выстроил здесь из камня и извести, был твой, ты помнишь? Я уже строил здесь из кирпича, дерева, глины и даже из соломы. Я сделал сушильни, загон для скота, да чего только не сделал! В этих краях нужно уметь все понемногу, каким-то одним ремеслом не прокормишься. Когда закончу это работу, то стану плотником, помогу мост строить.
Он складно говорил и умел завлечь любого, кто его слушал, будь то мужчина или женщина:
— А как мост закончим, я хочу поставить новый дом для сеньоры Ванже. Чтобы вытащить ее из той дыры, где она живет. Разве не так, бабуля?
Заговорив о планах, они оба рассмеялись — старуха и каменщик. Баштиау да Роза привлек к себе Ванже и обнял:
— Хороший народ здесь, Тисау.
Вот уж хитрец этот Баштиау да Роза, кого хочешь, объегорит. Глаза у него голубые, волосы светлые — прямо гринго! Ну и что с того? И даже это не могло бы заставить Тисау сдаться, поджать хвост и отступить.
Он как раз хотел спросить, где Дива, когда увидел ее прямо у себя перед носом — она тащила на голове булыжник, придерживая его руками. Потная, с разгоряченным лицом, она казалась еще красивее! Заметив Каштора, она остановилась и улыбнулась:
— И вы здесь? Вот уж не ожидала. — Она опустилась на землю подле него.
— Я пришел, чтобы тебя повидать. Я сделал для тебя абебе.
— А что это?
— Веер Иеманжи? Никогда не слыхала об этом?
Никогда. Она в первый раз об этом слышала и понятия не имела, что это. У нее были другие святые, христианские. Они приплыли из Европы на носах каравелл. В Сержипи на энженью и плантациях они смешались с богами Тисау, прибывшими из Африки в трюмах кораблей работорговцев. И все же Дива мало знала об этих тайнах и хитросплетениях.
— Веер… У меня его не было никогда.
Настоящий веер, похожий на те, что изящно и элегантно демонстрировали коленопреклоненные сеньоры на воскресных мессах в Мароиме? У нее было много соломенных веерков — они помогали от жары и чтобы разжечь огонь.
— А где?
— В кузнице. Можешь прийти за ним когда захочешь.
Дива задумчиво поглядела на негра. От нее не ускользнул — да и как же он мог ускользнуть, разве только если бы она была круглой, законченной дурой, — интерес Тисау и Баштиау да Розы. И тот и другой кружили вокруг нее, ходили по ее стопам, расточая взгляды и улыбки. Мастер Баштиау вел активное наступление, все время крутился с Ванже и Амброзиу, каждый день обедал на стройке, воздавая хвалу еде и приправам. С мужчинами по вечерам он вел в кабачке доверительные беседы, пропускал стопку кашасы, будто он уже член семьи. Тисау наблюдал издалека, мог завязать разговор, когда видел, как она играет с Гонимым Духом вблизи кузницы, или придя на реку в тот час, когда она купалась.
— Хотите, чтобы я пришла за ним в кузницу?
— А ты знаешь, что вошла в нее только однажды — в тот день, когда приехала, — и больше ни разу? Может, ты боишься?
— Чего мне бояться? — Она прыснула, рассмеялась, как и в тот день, когда перепутала негра Каштора Абдуима с Турком Фадулом Абдалой. — Вот прямо сегодня и приду.
Наступил вечер, и Дива выполнила обещание. Она остановилась на пороге кузницы, глянула внутрь: в горне горел огонь, но самого Каштора и след простыл. Она шагнула вперед, вошла, осмотрелась и увидела пежи. Тем далеким вечером, когда они пришли, она не заметила ничего, кроме негра с обнаженным торсом и засаленной шкурой кайтиту, повязанной на поясе.
Четыре блюда с едой, штуковины из железа, дерева, соломы и металла — колдовство. Дива смотрела завороженно. Внезапно до нее донесся сильный, резкий запах, который окутал ее в гамаке в ту самую, единственную и несравненную ночь, когда ее тело созрело и у нее пошли крови. Не глядя, она почувствовала, что он пришел. Дива медленно обернулась. Каштор сказал, усмехнувшись:
— Ты у себя дома.
Что он этим хотел сказать? Дива не спросила — куда подевалась ее храбрость? Тисау направился в угол между стенами, где находились эти странные, завораживающие предметы, почтительно склонился и коснулся земли кончиками пальцев правой руки, после чего пал ниц, чтобы поцеловать церемониальный камень. Затем встал, взял одну из штуковин — новенькую, сверкающую — и направился к Диве. Она чувствовала одновременно желание и страх, ее окутала атмосфера тайны и колдовства. В испуге она протянула руку, Каштор вручил ей абебе. В глазах кузнеца заплясали ярко-красные искры — свет или огонь, зажженные угли. Голос был низким и глухим:
— Сирена — это Иеманжа. То есть ты.
Дива увидела свое лицо, отраженное в металлическом зеркале. Присмотревшись к выгравированной на веере фигуре, она узнала себя — это ее волосы, ее грудь, ее зад. Она улыбнулась, опустила глаза, подождала, когда он произнесет наконец долгожданные слова.
В тишине руки схватили ее и грубо сжали, стремительно и внезапно. Губы Каштора раскрылись не для нежных слов, которые она ждала и жаждала услышать. Вместо этого они сомкнулись на ее губах, накрыли их и сдавили, жадные и грубые. Потрясенная и напуганная, ужасно напуганная, она осталась холодной и бесчувственной. Все внутри омертвело. Вместо ласки и нежности грубость и насилие. Ей едва удалось вырваться, и в ярости, прежде чем злодей снова схватил ее, она что есть силы ударила его по лицу.
— Это что еще такое! — воскликнула девушка и выбежала.
Тисау был так растерян, так ошарашен, что позволил ей уйти, не сказав ни единого слова, даже пальцем не пошевельнув, чтобы удержать ее. Пораженный и наголову разбитый, он даже не заметил, что, выбежав за дверь и отойдя недалеко, она на мгновение остановилась — мгновение, долгое как жизнь, — чтобы подождать его. Запах Каштора проник в ее ноздри, пропитал ее тело, побежал по жилам. Но он ее не увидел: ослепленный яростью, от досады он не мог и пошевелиться, прижимая черную руку к кровоточащему лицу.
И только придя домой, дрожащая и расстроенная, Дива заметила, что в руке у нее остался металлический веер, который Каштор отлил и отчеканил ей в подарок. Оружие, которое послужило ей в роковой час расставания, абебе Иеманжи. У Иеманжи два лика — так говорят моряки в порту Баии. Нежное лицо штиля и хмурый профиль бури.