А когда «Динамо» предложило мне контракт, Евгенич построил всю команду, объявил об этом, а потом подошёл к каждому и заглянул в лицо.
— А теперь выйдете из строя те, кто завидует Кудрявцеву! Быстрее! Я жду!
Никто не вышел.
— Не знал, что вы ещё и трусы! Вижу, что завидуете! Многие завидуют! Но в этой зависти нет ничего плохого. Просто выносите её на футбольное поле! А за полем ей нет места! Артём честно заслужил свой шанс. А у вас всё ещё впереди!
Мне было очень жаль расставаться с Евгеничем.
19 декабря
Я несколько дней собирался с мыслями, чтобы сделать эту запись. Хотя, нет, я просто трусил. Боялся признаться себе, что этот эпизод что-то значил в моей жизни. Да, наверное, значит и до сих пор, потому что прошлое никуда не денешь, его нельзя просто взять и забыть. Твои ошибки, поражения, неудачи, подлости, которые ты совершил, будут всю жизнь разъедать тебя, как желудочный сок разъедает твои внутренности, если долго ничего не есть. Выход только один — постоянно питать свою жизнь событиями настоящего, иначе откроется язва. И я не верю, что, если написать о своём прошлом на бумаге, придать ему форму букв и знаков препинания, то можно от него избавиться. Рвота приносит лишь временное облегчение, она не устраняет причину болезни. Но, пока Евгенич не помог мне начать настоящее лечение, ничего другого не остаётся.
Это произошло почти сразу после травмы в этой самой комнате. Собственно, здесь мало что изменилось за полтора года. Даже дверцы шкафа-купе до сих пор плотно не закрываются, потому что пол кривой, и сколько бы дощечек и бумажек ты ни подкладывал под шкаф, он всё равно будет наклонён в ту или иную сторону. Изменились только две вещи: на письменном столе, стоящем у окна, появился компьютер, на котором я набираю этот текст, делая вид, что занимаюсь учёбой, и я, Артём Кудрявцев. Да, ещё тогда рядом с разложенным диваном, занимающим почти треть комнаты, лежали мои костыли, и по комнате летала муха. Мне было больно смотреть, как это мерзкое насекомое удобно пристроилось на потолке. Хотелось встать на стул, свернуть покрепче «Советский спорт» и прихлопнуть муху, довольно потирающую свои грязные лапки. Казалось, что она просто злорадствует надо мной.
В дверь позвонили. Отец был на службе, а мама ушла в магазин. Пришлось вставать и ковылять в коридор (за два дня я ещё толком не научился ходить на костылях).
На пороге я увидел Вику, на которой были только чёрные коротенькие шортики, плотно облегающие её попку, розовая маечка и шлепанцы; судя по нагло торчащим соскам, на ней не было даже лифчика. Вика жевала жвачку. Увидев моё растерянное лицо, она вытянула в трубочку тонкие губы, прятавшиеся под толстым слоем ярко красной помады, и начала надувать пузырь. Я всегда ужасно робел в её присутствии, а в тот момент и вовсе не мог вымолвить и слова, словно сердце подпрыгнуло к горлу и преградило путь словам.
Пузырь, надутый Викой, звонко лопнул. Она языком собрала с губ остатки жвачки и улыбнулась.
— Привет! Может, уже пригласишь девушку войти?
— Да… Да… Конечно… Проходи, — промямлил я и, как мог, поспешил в комнату, чтобы сесть на диван, нога ни с того ни с сего начала ныть.
Вика вошла вслед за мной и, окинув комнату взглядом, снова улыбнулась.
— Ну, рассказывай, как дела?
— Да нормально, чё…
— А почему у тебя нога на подушке лежит?
— Нужно повыше держать. Ну, чтобы не отекала.
— Сильно болит? — Вика присела на край дивана и осторожно коснулась рукой моего гипса.
— Терпимо. Бывало и хуже, — соврал я.
— Бедненький… Но ведь ты пойдёшь сегодня на выпускной?
— Нет.
— Жалко…
Я не знал, что ответить и ненавидел себя за то, что начал краснеть. Вика, заметив это, снова улыбнулась, а мне захотелось вместе с отвратительной красной помадой стереть с её губ эту насмешливую улыбку.
Вика ещё долго что-то говорила, смеялась, показывала мне свой маникюр, длинные ногти, покрытые рубиновым лаком, на каждом из которых был нарисован маленький чёрный цветочек. Я не слушал, что она говорила. Мне хотелось, чтобы она поскорее ушла. Вика впервые была так близко и то, что я видел, мне совсем не нравилось. Её глупая болтовня, чавканье жвачкой, кисло-сладкий запах её духов, постепенно завладевающий комнатой, её пошлые шортики и безвкусная розовая маечка разрушали тот образ идеальной девушки, который я создал в своём воображении. Едва уловимый, томительный образ хрупкой и нежной красавицы. И хотя до меня часто доходили слухи, что Вика меняет парней, как перчатки, я отказывался в это верить. Мне нужна была прекрасная девушка, ради которой я играл в футбол, а не обычная девица, чавкающая жвачкой.
Вдруг Вика коснулась ладонью моей щеки.
— Артёмка, ты такой хороший. Такой милый мальчик. Я ведь тебе нравлюсь, правда?
Не знаю, что на меня нашло, но вместо ответа я начал целовать её пальцы. Целовал жадно, словно вынырнув из воды, хватал воздух.
— Ого! — Вика взяла меня под шею ладонью, придвинулась поближе, и мы поцеловались.
Вика словно пыталась пустить во мне корни своим языком, а я боялся даже открыть глаза. Когда поцелуй закончился, я с удивлением нашёл у себя во рту её жвачку, а открыв глаза, встретился с её взглядом. В Викиных глазах мелькали искорки, словно на плече у неё сидел чёрт и тихонько нашёптывал ей что-то на ушко. Не знаю чего, но я испугался.
— Мама… мама может в любой момент…
— Разве тебя это не возбуждает? — удивилась Вика.
Не знаю, как описать то, что произошло дальше. Меня как будто сбили с ног. Как будто Виталик снова ударил меня сзади по ногам и сломал мне лодыжку, только кровь хлынула не в голеностоп, а в другое место. Я пребывал в полубреду и помню лишь, что меня накрыло необычайным теплом, помню, что Вика старалась смотреть мне в лицо, её смеющиеся глаза. А потом мне стало тяжело дышать, словно воздух внутри меня начал скапливаться в большой пузырь. А когда пузырь лопнул, как старый истрепавшийся мяч от сильного удара ногой, я почувствовал, что кроме стонов и спермы, из меня наружу вырвалось что-то важное, что-то неосязаемое. Наверное, это было моё детство. В тот момент я вдруг осознал, что всё происходящее со мной происходит по-настоящему, в «прямом эфире», что неудачный дубль уже нельзя будет переснять. Я понял, что в жизни не стоит опираться на иллюзии, потому что жизнь реальна и другой жизни уже не будет.
А потом Вика поцеловала меня и во время поцелуя вернула свою жвачку, оставленную у меня во рту, как в камере хранения.
— Ладно, Артёмка, я побежала. Мне ещё в парикмахерскую надо. Ты меня не провожай. Я сама дверь захлопну. Не скучай! — и, вновь чавкая жвачкой, Вика исчезла за дверью моей комнаты.
Я знал, что она больше не придёт, и для неё в тот день не произошло ничего серьёзного. Жирная муха села на дверную ручку. Я подобрал с пола костыль и со всей силы швырнул его в дверь. Муха, издевательски жужжа, покружила по комнате и уселась на люстру. Кинуть второй костыль в люстру я не решился.
23 декабря
Конец!!! Хватит самокопаний! Хватит распускать нюни! Теперь только футбол! И плевать, что скажут родители! На этот раз я не отступлю. Слишком долго я ждал.
Владимир Евгеньевич Золотов — человек слова. Он снова даёт мне шанс: «Артём, поиграй пока годик в „Заре“. Да подожди ты радоваться! Я там больше не работаю. И вообще там многое изменилось. Тебе будет очень тяжело. Продержись там сезон, тогда я смогу помочь тебе попасть в серьёзный клуб. Для тебя пока других вариантов нет, слишком много ты пропустил. В понедельник команда выходит из отпуска. В шесть часов у них тренировка на „Фениксе“. Подойдёшь к Овдиенко, скажешь, что ты от Первушина Геннадия Викторовича. Мою фамилию не называй ни при каких обстоятельствах. Почему? Скоро сам поймешь. Так будет лучше для тебя. Давай, парень, думай только о том, чего ты можешь достичь в „Заре“ и не забивай себе голову посторонними мыслями. Я в тебя верю! Ты должен играть в футбол!»
Вот и всё. Теперь я до понедельника не выйду из дома, чтобы, не дай Бог, не поскользнуться и ничего себе не сломать, или чтобы меня не сбила машина, или не убило сосулькой, сорвавшейся с крыши. Буду надеяться, дом не рухнет за эти два дня. А даже если и рухнет, я вылезу из-под обломков и поеду на тренировку. Ладно, хватит писать всякий бред. Пора ставить точку. Надеюсь, у меня больше никогда не будет надобности вести дневник.
P. S. Я целый месяц писал, много думал о футболе, о себе, о своём месте в футболе, но если кто-то задаст мне вопрос: «Артём, а что для тебя футбол?» — я не смогу вразумительно на него ответить.
Глава 2. Господин президент
— А я ещё раз вам говорю, деньги убивают дух футбола! У нас вокруг футбола развелось слишком много дельцов, которые думают только о прибыли, о своей личной выгоде! У меня сын занимается футболом, и мне тренер открытым текстом говорит, что место в основном составе стоит денег! Как я это ребёнку объя…
— К сожалению, звоночек сорвался. Мы приносим извинения нашему радиослушателю Кириллу. А дискуссию о роли денег в современном футболе мы продолжим после блока новостей. Не переключайтесь.
Дмитрий Александрович Овдиенко, президент футбольного клуба «Заря», любил слушать радио «Спорт» по дороге на работу. Особенно его веселили звонки радиослушателей, которые искренне полагали, что разбираются в футболе только потому, что когда-то пинали мяч во дворе. Он, улыбаясь, представлял их в тёплый весенний день идущими на стадион в надежде отвлечься от повседневных проблем и получить от игры эстетическое удовольствие. Вот эти люди достают из потёртых кошельков деньги, без сожаления расстаются с ними, покупая билет, проходят на трибуну и… наблюдают, как две договорившиеся команды полтора часа неумело разыгрывают на поле подобие честной борьбы. И ему не было жалко этих людей. Стоит ли вообще всерьёз воспринимать тех, кто надеется на честную игру, когда на кону стоят большие деньги?
Дмитрий Александрович давно понял, что обман — это часть футбола, одно из средств добиться победы. И этот обман всегда будет поощряться самими болельщиками, потому что за игроками, не умеющими обманывать соперника, скучно наблюдать. И стадион всегда стоя аплодирует, если нападающий, всем своим видом показывающий, что будет бежать вправо, потом резко уходит влево, а одураченный защитник, неудачно пытаясь отнять мяч, скользя по траве, выезжает с поля. Болельщики всегда смеются над таким защитником, говоря, что его «отправили за пирожками». Люди всегда будут жаждать зрелищ, даже если в их основе лежит обман. На этом грех не заработать.