сть… точка… Наглядный пример, не правда ли? Мозг двухмерного существа свел бы трехмерный объект к системе последовательных плоскостных отображений.
— Это мне понятно, но дело не только в разуме, а в трехмерности наших тел. До меня не доходит, как такой пузырь, как я, сможет стать многомерным.
— Эта проблема давно решена теми мозгами, которые смогли это понять. От вас этого никто и не требует. Я вам сделаю инъекцию сейчас, мистер Мичер, которая даст нужный эффект. Ваш мозг перестанет сопротивляться.
Это было похоже на настоящее безумие. Вероятно, он просто-напросто гипнотизировал меня.
— Это ничего, что вы плохо подготовлены к переходу. Все пройдет как по маслу. Не бойтесь. Ощущения будут скорее приятные, чем наоборот.
Он протянул ко мне руку, сделав вид, что хочет похлопать меня по плечу, и неожиданно вогнал иглу шприца, спрятанного у него в руке, в мое левое предплечье. Жгучая боль заставила меня вскрикнуть. Я нацелил кулак ему в скулу. Он отшатнулся, а меня вдруг качнуло.
— Присядьте на кровать, мистер Мичер. Я вколол вам очень сильный наркотик. Ваши ноги не будут вас слушаться.
Мне нужно было на чем-то сконцентрировать свое расплывающееся внимание, и я остановил туманящийся взгляд на лице Растела, уравновешенном во всех пропорциях и неподвижном. А колесо уже вращалось, все ускоряясь.
Я почувствовал, что раздваиваюсь. Какая-то часть моего «я» сопротивлялась насильственным действиям. Другая часть, включившая в работу все мои мышцы, нервы, всю бурлящую кровь до последней клетки и атома, устремилась в космос. И откуда-то издалека доносился до меня голос Растела.
— Да-да, это очень сильный наркотик, мистер Мичер, — продолжал говорить он издевательским тоном. — Вам, наверное, небезынтересно было бы узнать, что одной из составных производных этого средства, изобретенного еще в прошлом веке, является никотин. Тот самый сигаретный убийца. Ваше поколение не знает, что такое — вкус табака. Но вам, наверное, попадались на глаза рекламные картинки прошлого века. Какой романтический ореол окружал курильщика. В сущности говоря, никотин вам нужен для того же самого, для чего он был нужен вашим прадедушкам. Они с его помощью расслаблялись, и ваш мозг тоже сейчас в этом нуждается. Сознанию неподготовленного человека трудно переключаться при переходе в другой мир. Не напрягайте без нужды свои мозги. Расслабьтесь.
— Вы меня жутко интригуете, — пробормотал я, сам не понимая смысла своих слов.
— Вам не понадобился бы наркотик, если бы вы занимались йогой. Вы бы сами смогли переключить свое сознание. Все будет хорошо. Не беспокойтесь ни о чем.
Я и не беспокоился. Время куда-то ушло — его больше не существовало. Я выпал из времени, в котором жил до сих пор. Остался один во всей вселенной, наедине с собой, но не было ни страха, ни тоски. Одиночество было спасением.
Я не испытал страха и тогда, когда увидел, что у меня нет больше ноги — она распалась. Потом исчезла вторая нога. Я постепенно растворялся в тумане, окружавшем меня. На меня вдруг уставилась желтоватым зрачком медная пуговица, отлетевшая от моего пиджака. Она пристально разглядывала меня, словно не понимая, что происходит с бывшим хозяином. Я вспомнил строчки из стихотворения Римбауда: «… светящиеся в темноте пуговицы твоего пальто смотрят на нас из глубины спальни, словно глаза обиженной собаки…» Потом пуговица пропала, куда-то подевался Римбауд, и наконец не стало меня.
Я провалился в пропасть. Но вот в том безвременье, в котором я находился, наступил момент, когда в моих медленно пробуждающихся мозгах что-то забрезжило. Вернулись чувства, я постепенно оживал, хотя был все еще очень слаб.
Кончилось действие наркотика. Голова была совершенно ясной, я снова мог отдавать себе отчет во всех действиях. Так бывает, когда кончается любовь. Ты весь выплеснулся — в никуда, в пустоту, и остается только одно — ждать, когда жизнь вернется к тебе.
Я обнаружил, что нахожусь в комнате, очень похожей на ту, куда затащил меня Растел. Тот же вид из окна, на котором не было занавесок, вроде бы убеждал, что комната та же самая, хотя вместе с занавесками исчезли обои, электрический генератор, ширма, кровать, светильники… Не было в комнате и Растела, но вместо него я увидел какого-то урода, одетого в грязную робу.
Стоя у дверей, он удивленно рассматривал меня.
Впрочем, Растел вскоре появился — одновременно материализовались он сам и его «черный ящик».
— Как себя чувствуете? — спросил он. — Неважно? Ничего, скоро будете как огурчик. В первый раз — это всегда тяжело. Нам пора идти. Можете встать на ноги? Мне удалось поймать кеб — он ждет нас на улице.
— Где мы находимся, Растел? Это Эдинбург? Но почему так изменилась обстановка? Если вы морочите мне голову…
Он нетерпеливо щелкнул пальцами, но ответил спокойно:
— Мы с вами оставили один Эдинбург и переместились в другой. В многомерной вселенной у них разные временные координаты. Они очень похожи один на другой, в чем вы убедитесь сами. Идемте.
— Я по-прежнему не понимаю ни слова из ваших объяснений. Я могу встретиться со своим братом и его женой?
— Почему бы и нет? Возможно, вы встретите здесь и себя — здесь, а также в каких-то еще параллельных временных структурах. Это свойство материи — она копирует себя, иногда с точностью до атома, а порой трансформируясь в какие-то совершенно несхожие образцы.
Он говорил все это безразличным голосом, словно повторял урок, заученный в детстве, — всем давно известный и никому не интересный. Вынув из кармана ключ, Растел подошел к парню, терпеливо дожидавшемуся его у двери. Свободно передвигаться тот не мог. Два металлических браслета — на руке и на ноге — соединялись короткой цепочкой. Растел вставил ключ в замок — цепочка упала на пол. Узник или раб — мне было пока не ясно, кто он был такой, — подобрал с пола конец цепи и, потирая рукой лодыжку и прихрамывая, прошелся по комнате. Он не спускал с нас глаз, особенно с меня.
— Кто этот человек? Для чего нужны кандалы? — спросил я.
— Он обязательно улизнул бы, если бы я не ограничил свободу его перемещений. Удрал бы, не дождавшись моего возвращения. Кандалы — единственное средство. — Он достал бутылку из-под полы своего сюртука. — В этой структуре, Мичер, вам это, наверное, приятно будет узнать, существует виски. Глотните — вам это несомненно пойдет на пользу. Лучше будет работать голова.
Я с удовольствием отпил из бутылки — виски был превосходный. По телу сразу разлилось тепло.
— Голова у меня работает, Растел. Но то, что вы сказали о материи, копирующей себя… Вот это действительно в голове пока не укладывается. Сколько же их всего — параллельных временных структур?
— У меня сейчас совсем нет времени, которое я мог бы потратить на то, чтобы повысить уровень вашей информированности. Вы получите ответы на все ваши вопросы, если будете терпеливы и проявите готовность к сотрудничеству. Могу только сказать, что наш Исследовательский Корпус Параллельных Временных Структур был создан в том же году, когда у вас разразилась Четвертая Мировая война. А в той структуре, где мы с вами сейчас находимся, войны не было.
— В этом Эдинбурге не было войны? И вы так спокойно об этом говорите. Я не хочу вас больше слушать. Вы, наверное, сумасшедший или жулик. Устроили тут цирковое представление. Что это за иллюзион? — все сильней распалялся я. — «Черный ящик», раб в кандалах. Мне осточертели ваши трюки. Я не стану в этом участвовать.
— Вы уже в этом участвуете, — возразил он. — Диббс, помоги мне.
Диббс молча подчинился. Он помог Растелу надеть ранец, в который был упакован «черный ящик». Растел внезапно схватил меня за руку и потащил за собой.
— Идемте. Я понимаю, что с вами происходит. Вы испытали психологический шок.
Ничего, скоро оклемаетесь. Вы сильный человек.
Я вырвал руку и оттолкнул его.
— Вы правы, я сильный. Я никуда с вами не пойду до тех пор, пока вы не ответите. Сколько существует параллельных временных структур?
— Ответ очень прост. Бесконечное количество. Но открыто на сегодняшний день не так уж много миров. Всего несколько десятков. Некоторые из них настолько схожи, что вам и в голову не придет, что это близнецы. Различаются они в незначительных деталях. Иначе пахнет хлеб, другой вкус у виски. Есть шарики, в точности как ваша планета — горы, океаны, облака и дожди, — вот только нет живых существ. А на другой планете растут гигантские папоротники и летают птеродактили. Лучше туда не соваться — обязательно кто-нибудь откусит голову. Вот так, Мичер.
Он открыл дверь и вышел на лестничную площадку. Я последовал за ним.
Новая реальность открывалась передо мной. Меня возбуждала непредсказуемость незнакомого мира. Он бросил мне вызов, и я поднял перчатку.
Был вечер, когда я входил в этот дом, хотя, по всей видимости, это был другой дом, но похожий на вчерашний эдинбургский. Сейчас было утро. Мутно-серые потоки света затопили улицы, словно воды холодной реки.
У меня больше не было сомнений. Это был Аулд Рики. Однозначно — Аулд Рики, а не Эдинбург, в котором я родился. Существовало, правда, какое-то отдаленное сходство. Некоторые здания я узнавал — архитектурный стиль и рисунок оставались чаще всего неизменными, но всегда можно было обнаружить какие-то отличия в цвете стен, свежести штукатурки, в кованых или деревянных деталях оконных решеток и дверей. Конечно, я не всегда помнил, как это выглядело в моем родном городе, но что было важней всего — изменился общий облик улиц. Не то освещение, к которому я привык, не те вывески, не те люди. Вместо демократично одетой шумной толпы, в которой еще совсем недавно толкался я с Ройялом и Кандидой, одиночные прохожие или небольшие группки, состоящие из двух-трех человек.
С первого взгляда можно было определить, что все население делится на два класса. К высшему классу принадлежали мужчины и женщины, неторопливо прогуливавшиеся с высоко поднятыми головами. Встречаясь, они кланялись друг другу и приветливо улыбались. Одеты они были в красивую и дорогую одежду. Мужчины носили короткие кожаные плащи, у некоторых из них на поясах висели шпаги. Женщины были одеты в длинные бархатные платья с белыми накрахмаленными воротниками. Этот класс захватил узкие тротуары, по которым, вероятно, не разрешалось ходить простолюдинам.