В рапорте Дар отметил, что не собирается немедленно эвакуировать Лаэрту Эвери на борт «Стрелы». На крайний случай, если эвакуация в ближайшие часы стала бы неизбежной, у Дара имелся план с применением усыпляющего газа или парализатора. Но пока никаких проявлений опасных свойств объекта Дару зафиксировать не удалось. Оснований отказываться от наиболее желанного результата — добровольного сотрудничества Лаэрты Эвери с Орденом — тоже не было. Зорий сообщил о предстоящем сопровождении объекта на Ксавру, попросил подготовить официальное подтверждение своих полномочий и обеспечить безопасность Лаэрты Эвери в порту Ксавры.
Они тронулись в путь после легкого завтрака, который Дар проглотил, едва заметив, Лорис с удовольствием просмаковал, а Сова едва притронулась, посмотрев на еду с отвращением плохо выспавшегося человека. Зорий удовлетворенно отметил, что Сова с Лорисом поменялись лошадьми, отчего конная прогулка стала значительно спокойнее, и Сова больше с коня не падала. Однако на этом приятные новости заканчивались. Общительность его спутников по-прежнему оставляла желать лучшего. Теперь Сова неслась впереди, а Лорис спокойно ехал рядом с Зорием, но ни на секунду не спускал с нее глаз.
Лишенный таким образом возможности наладить хоть какой-то контакт с объектом, Дар тоже решил ограничиться слежением, а заодно, чтобы не тратить зря время, послушать запись ее показаний. Он вставил наушник в левое ухо, правое предусмотрительно оставив свободным на случай, если Лорису все же захочется поговорить, и включил диктофон.
«Я не знала, что они ведут эксперименты по клонированию. Я бы никогда не дала на это своего разрешения, — ее голос на записи был совсем иным, чем вчера. Наверно, в одиночестве ей некого было стесняться, кроме компьютера. — Пока речь шла только о карантине, все было в порядке. Я понимала, карантин — мера необходимая. Закон о карантине в школе космонавигации заучивают наизусть. «Лицо, подвергшееся внеземному воздействию, в целях обеспечения требований безопасности подлежит направлению на карантин на срок, устанавливаемый Администратором карантинной станции», — она цитировала по памяти. — «Если кто-либо преднамеренно нарушит, или попытается нарушить, или будет производить приготовление с целью нарушить настоящий закон, либо лицо пройдет или выйдет из зоны карантина с нарушением настоящего закона и без разрешения Администратора карантинной станции, то это лицо может быть приговорено к лишению права осуществлять деятельность, предусмотренную законом для лиц, обязанных проходить карантин и лишению свободы на срок до десяти лет». Они могли не бояться, что я сбегу. Нарушить закон о карантине означает поставить себя вне закона. Большинство карантинных станций Земли — орбитальные. Для меня и так сделали исключение. В институте есть свои карантинные боксы. Поначалу режим содержания в них довольно строгий. Все контакты с внешним миром — только через Сеть. Все обследования — только автоматами. Уколы колют дистанционно, анализы берут также. Из бокса меня не выпускали недели три-четыре. Только потом, когда основные анализы были сделаны и было доказано отсутствие инфекции, мне разрешили передвигаться практически по всему корпусу. Запрещалось только его покидать.
Полгода на карантине — это очень большой срок. Я надеялась, что мне помогут хоть как-то его сократить. Но в какой-то момент поняла: это никого не интересует. Они ведут свои исследования и будут держать меня столько, сколько понадобится. Хоть всю жизнь. При моих анализах получить у Администратора карантина санкцию — дело несложное. Сначала это скрывали, но где-то на четвертый месяц сказали прямым текстом. Я потребовала прекратить карантин и мне объяснили, что этого не будет никогда. И еще объяснили, что обращаться в суд нет никакого смысла: я просто не смогу доказать свое происхождение. При таких изменениях, как у меня в организме, любой суд признает меня недееспособной и лишит гражданских прав. С их точки зрения я — трансогенет. И мне нечем доказать обратное. А это означало, что вместо пожизненного карантина по одному закону я всего лишь получу пожизненный карантин по другому.
И все равно, я не готовила побег. Если бы не тот случай в лаборатории, я бы на него и не решилась. Я забрела туда случайно как-то вечером. Остальные кабинеты были уже закрыты, а сотрудники разошлись. Я жила прямо в институте, мне вечерами было скучно, и тогда я отправлялась гулять по коридорам. Увидела свет и зашла. Я не знаю, как звали того человека, знаю только, что это была лаборатория генетиков. Когда я зашла, он сидел и смотрел на какие-то экраны. Спросил, хочу ли я посмотреть, объяснил, что на экраны подается изображение с микроскопов, а он сам ждет начала деления клеток, только клетки никак не хотят делиться, хотя он уже что-то там предпринял, так что, видимо, ему всю ночь тут сидеть. Я сначала стояла в дверях, думала, что могу помешать, но он пригласил зайти. Он болтал со мной и все время поглядывал на свои экраны. А когда я вошла, то картинка на них стала меняться. Я ему сказала, что, кажется, клетки начали, наконец, делиться.
Он вскочил. Я хотела уйти, чтобы не мешать, но он закричал:
— Не уходи! Подойди ближе!
Он очень обрадовался, требовал, чтобы я то подходила, то отходила подальше. А потом сказал:
— Оказывается, без твоего излучения они не развиваются. Мы твое биоизлучение не фиксируем, а вот они — запросто.
Я там просидела часа три. Он все время бегал в соседнюю комнату, но меня туда сначала не приглашал. А потом предложил:
— Хочешь посмотреть, что получилось?
И провел меня туда».
Зорию показалось, что запись кончилась. Но он ошибся: видимо в этот момент она просто сделала большую паузу. Потом голос вернулся, взволнованный и нервный.
«…Там были стеклянные контейнеры. А внутри… что-то живое… похожее на какие-то личинки… оно двигалось… Ужасно противно. И когда я подошла, эта гадость в контейнере дернулась и потянулась прямо ко мне, уперлась в стекло, как будто присосалась… Он меня подвел к самому крайнему контейнеру. Когда я увидела остальные… Их было всего около десятка… Когда я их увидела… Я такого отвращения никогда в жизни не испытывала. Я не очень хорошо помню, но кажется, я кричала, чтобы он убрал их от меня! Начался приступ тошноты… И голова закружилась. Он не то чтобы не хотел меня выпускать, просто он, наверное, не понял, что со мной… Он на банки свои смотрел, не отрываясь. А я хотела выйти, но никак не могла найти дверь, потому что там одна стена была зеркальная, и я не сориентировалась, где выход. Наверно, своими криками и его перепугала. А потом что-то случилось с этой зеркальной стеной. Она пропала! И это я помню совершенно отчетливо! Потому что я пятилась от этих контейнеров… а они падали с подставок и разбивались… жидкость растеклась… и эта гадость ползла по полу, причем ползла по направлению ко мне… Я поскользнулась — и увидела дверь. Она отражалась в зеркале, но чтобы в нее пройти, мне надо было перешагнуть через эти… на полу… Я чуть зеркало спиной не выдавила. Вернее, мне показалось, что именно выдавила, потому что я не помню, как я оказалась в коридоре. А в лаборатории еще что-то гремело, стекло билось… Я добежала до своего карантинного бокса и стала собирать вещи. Мне казалось, что оно доползет до меня, где бы я ни находилась… Но всем этим пустым коридорам…»
Зорий остановил запись и бросил взгляд на попутчика. Между тем Лорис уже давно не приподнимался на стременах всякий раз, как Сова исчезала за ближайшим холмом. Вместо этого он пристально вглядывался в Зория. Дар понимающе улыбнулся: он и не рассчитывал, что ему позволят ехать рядом с какой-либо иной целью, кроме наблюдения за ним.
— Ты присутствовал при записи? — спросил он Лориса.
— Я знаю, что там, — отозвался тот. — Я лечил Сову, но она до сих пор радуется, что почти не видит снов.
Не видящий снов трансогенет остановился на вершине холма в ожидании их приближения. Воистину «крепкая, устойчивая психика»! После этой милой сценки генетик из института сошел с ума, переколотив в лаборатории все зеркала. Переколотив зеркала… Важная деталь. А она даже заикаться не начала. Испугалась, конечно, но вменяемость от ужаса не потеряла и помнит все довольно отчетливо. Помнит даже то, чего, наверняка, не понимает. Например, как выбралась из этой лаборатории. Девочка впервые в жизни открыла свой индивидуальный канал. Без всякого обучения. Просто со страху. Ей надо было выйти — и она вышла!
Значит, этот канал в ее доме тоже открыла она сама? Тогда кто же его закрыл? Как-то это все слишком по-детски непосредственно, слишком просто: есть зеркало — есть канал, разбили зеркало — и нет канала. Действительно, ей ведь никто не сообщил, что канал можно открыть где угодно: хоть в стене, хоть в полу, хоть в воздухе. Первый раз ей надо было в коридор. Куда же ей надо было на этот раз? Куда вел этот бездонный канал с чужой, нечеловеческой энергией?
Институт она покинула, находясь в состоянии резкого аффективного срыва. Едва ли Лаэрта Эвери сможет объяснить, почему во время ее побега все приборы вышли из строя. То, что в институте произошел небольших размеров энергетический катаклизм, можно считать установленным. А эпицентр этого катаклизма мирно поджидал Зория на холме, видимо, в ожидании второго завтрака. Хорошо, что мирно. Потому что предсказать, что именно вытворит Сова в состоянии очередного аффекта сейчас уже затруднительно. А ведь их нынешняя ситуация слишком близка к провоцированию такого аффекта. Пожалуй, хорошо, что Дар сразу отказался от насильственного способа установления контроля над объектом. Да и план с усыпляющим газом далеко не безупречен с точки зрения безопасности: он решает только вопрос доставки бессознательного тела на двадцать вторую базу. Не держать же Лаэрту Эвери в усыпленном состоянии постоянно. При этом неизвестно, что может случиться на базе после ее пробуждения. Еще один локальный катаклизм? Идти на такой риск можно, только не имея никаких других вариантов действия, а Дар далеко еще не исчерпал все возможности обес