Мама вообще была отличной мастерицей, но каждое Рождество она превосходила себя. Каждый год она делала новые украшения. У нас были стайки вязаных птиц, сидевших на палочках корицы и изящных эвкалиптовых листьях венков, каждый аккуратно привязанный красной лентой. В один год она сохранила оставшиеся от съеденных куриц грудные косточки, развесив их на оконном подоконнике, чтобы они высохли. Затем она раскрасила их серебряной краской и приклеила на кончик каждой палочки стеклянные бусины, чтобы потом продеть через них веревку и повесить как гирлянду. Она была моей любимой. Свисая с кончиков елочных веток, косточки с бусинами отражали свет от фонариков и блестели, как маленькие загаданные желания.
В отличие от моей мамы, я была далеко не мастерица. Начать хотя бы с того, что я ненавидела, когда мои пальцы липли от клея. Я также не любила блестки. Но каждый год, когда в школе на уроках труда нам задавали сделать украшения, мама всегда спасала меня. В нашей коробке на чердаке были вырезанные из бумаги снежинки, гигантская сосновая шишка, немного присыпанная зелеными блестками, несколько снеговиков из бутылок от средства для прочистки труб и изогнутая палочка от эскимо с рисунком оленей, которая развалилась на части после пожара.
Джулия смотрела на меня.
– У тебя все хорошо, сладкая? – спросила она. – Кажется, ты витаешь где-то в облаках.
– Извините, – сказала я. – Я просто думала.
Джулия направилась к выходу, но вдруг передумала.
– Я знаю, что это не моего ума дело, – сказала она, – но твоей маме сейчас очень больно. Она плакала все утро. Я думаю, ты можешь ей помочь. Сядь, поговори с ней.
Во мне снова вспыхнула искра раздражения, на этот раз еще ярче.
– Она сказала вам, что думает, что это я подожгла дом? – спросила я.
Было видно, что Джулии стало не по себе.
– Иногда она слишком эмоционально реагирует на происходящее. Она больше так не думает, Аврора. Ты должна понимать, что она была очень расстроена, когда нашла твою зажигалку. Ты же знаешь, как она за все переживает. Хочешь верь, хочешь нет, но это было еще сильнее, когда ты была маленькой. Твоя мама записывала каждый твой чих и отрыжку в свой дневник.
Джулия не преувеличивала. Как-то я нашла этот дневник на полке в спальне. Это была маленькая квадратная книжечка с потрепанной синей обложкой и тоненькой атласной лентой-закладкой, вшитой в корешок. ПЕРВЫЙ ГОД МАЛЫШКИ было выгравировано золотым цветом на обложке.
Несколько первых страниц были наполнены деталями о том дне, в который я родилась, включая маленький пластиковый браслет из роддома с надписью Девочка, Франклин. Там был список имен, над которыми думали родители до того, как Хайди предложила назвать меня Авророй. Затем был длинный список различных этапов, каждый датированный двумя числами. Первое число – мой возраст, а второе число – возраст, в который я должна была это сделать согласно множеству книг про детей, которые она хранила отдельной стопкой возле кровати.
Я не была простым ребенком. Из-за того, что у меня были колики, мама провела много часов над моей кроваткой, думая над тем, что неправильно вошло в один конец меня и вышло в другой. От папы было не очень много помощи – не потому, что ему было все равно, а потому, что его не было рядом. Моя мама осталась одна с капризным ребенком, и не было кого-то, кто мог бы помочь ей. По иронии судьбы, большую часть времени она переживала, сидя в большом дубовом кресле-качалке, которое до сих пор стояло в спальне. Она качалась и переживала, и выливала душу на страницы своего дневника, который нес ее, как состаренная синяя лодка по крутым волнам первого года жизни ее ребенка.
Джулия ушла со своей пряжей.
– Эй, – позвала я ее. – Вы знаете, где сейчас мой папа?
Я хотела спросить его, нет ли вестей из Рок-Хилла.
– Он на работе, милая, – сказала Джулия. – Ушел около часа назад.
Великолепно. И что мне теперь делать, весь день бродить по дому, избегая маму? Вдруг до меня дошло.
– Почему он работает в воскресенье? – спросила я.
Джулия ласково улыбнулась.
– Сегодня понедельник, милая.
– Понедельник? – я посмотрела на часы. Было все еще семь тридцать. Я не заметила, что шнур болтался на столе. Часы были выключены. – Сколько сейчас времени? – спросила я.
Джулия посмотрела на свои часы.
– Половина десятого, – сказала она.
Было уже слишком поздно для моей идеальной посещаемости. Я опоздала в школу.
Глава 11Больше, чем ухо любит слушать
По пути в школу я почти не разговаривала с мамой. Когда я спросила ее, почему она, как обычно в будни, не разбудила меня в 6:45, она сказала, что подумала, что я не захочу идти в школу из-за сложившихся обстоятельств.
– Из-за сложившихся обстоятельств, ты подумала неверно, – ответила я, быстро стукнув три раза кончик своего носа. – Если ты забыла – хотя теперь понятно, что забыла, – то у меня идеальная посещаемость. По крайней мере, была. А теперь благодаря тебе у меня будет стоять большая жирная буква «Н». Стук, стук, стук.
– Прости меня, сладкая, – сказала мама. – Мне надо было посоветоваться с тобой. Если хочешь, я могу поговорить с мистером Тэйлором. Уверена, он все поймет.
По правде говоря, на самом деле я не очень расстроилась из-за опоздания. По сравнению со всем остальным это был сущий пустяк.
– (Первое) я не хочу, чтобы ты говорила с мистером Тэйлором. Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое. И (второе) больше никогда не называй меня сладкой.
– Аврора, – сказала мама, и на ее глазах навернулись крупные свежие слезы. – Я знаю, что ты очень рассержена на меня из-за вчерашнего. Я не хотела тебя обидеть.
– Бла-бла-бла, – сказала я, зажав уши руками. – Бла-бла-бла-бла-бла.
Оставшуюся часть пути мы проехали в полной тишине, если не считать всхлипывания моей мамы. Она могла плакать сколько угодно. Она лгала мне всю мою жизнь, и я имела право сердиться на нее.
Когда я зашла в класс, Мистер Тэйлор оказал мне повышенное внимание. Он сказал, что утром у них было специальное собрание по поводу того, что случилось в нашей семье на выходных.
– Твои одноклассники и я хотим тебе чем-нибудь помочь, – сказал он.
– Вам нужна еда? – спросил Брайан Такер. – У нас дома в морозилке лежит целый кусок ветчины. У нас никто не любит ветчину, так что я могу спросить у мамы, можно ли отдать ее вам. Там еще была замороженная лазанья.
Я была уверена, что Брайан Такер никогда со мной не разговаривал, не то чтобы предлагать замороженную ветчину.
– Спасибо, не надо, – сказала я. – Нас приютили друзья семьи в Норт-Бранч, и у них полно еды. На завтрак я ела хлопья «Лаки Чармс».
– Я их тоже люблю, – сказал Брайан.
– На вас попал огонь? – спросила Кристи Минор, одна из девочек, которая играла на школьной площадке в тот день, когда я нашла подвеску с браслета Линдси. – Потому что однажды на моего дядю попал, и им пришлось снять немного кожи с его зада, чтобы пришить его на лицо.
Все стали смеяться, и мистер Тейлор хлопнул в ладоши.
– Здесь не над чем смеяться, – сказал он классу. – Представьте, что такое случилось с вами. Представьте, что вы потеряли дом и все свои вещи.
Класс затих.
– Извини, Аврора, – сказала Кристи. – Я не хотела посмеяться над тобой.
Линдси Тоффл подняла руку.
– У тебя есть вопрос? – спросил мистер Тэйлор.
– Нет, просто комментарий, – сказала она. – Мой папа был в команде, которая тушила огонь. Я уверена, что он одним из первых справился с огнем, так что можно считать его своего рода героем.
Я думала над тем, как папа Линдси разговаривал со мной, когда я спросила про Бяку. Мы не видели никакую собаку. И вдруг я поняла: мне была нужна помощь с кое-чем. С чем-то очень важным.
– Мне нужно помочь сделать объявления, – сказала я. – Чтобы развесить их по городу. Моя собака Бяка сбежала во время пожара, и я пытаюсь найти ее.
– У тебя есть фотография твоей собаки, чтобы мы могли поместить ее в объявлении? – спросил мистер Тэйлор.
Я отрицательно покачала головой.
– У меня есть много фотографий дома, но пока нам не разрешают заходить внутрь без разрешения капитана пожарной службы.
– Думаю, раз фотографий нет, нам придется нарисовать его, – сказал мистер Тэйлор.
Я кивнула.
– Что думаете, ребята? – спросил он у класса. – Поможем Авроре сделать объявления?
Поднялся шум и рука Линдси.
– Ты будешь предлагать награду? – спросила она.
Я не думала об этом. В моей копилке не было ни монетки. Я потратила свои последние карманные деньги на красный ошейник Бяки и подходящий к нему поводок.
– А что насчет ветчины? – предложил Брайан.
– Да никому не нужна твоя глупая ветчина, – огрызнулась Линдси. – Нужно предлагать деньги.
– Мистер Тэйлор, – сказала я, – вы будете отмечать мое сегодняшнее опоздание?
Мистер Тэйлор покачал головой.
– Сегодня не считается, – сказал он. – Мы рады, что ты пришла. Не переживай, твой рекорд сохранен.
– Спасибо, – сказала я. – Но я спросила потому, что может быть вишневый пирог может стать хорошей наградой за нахождение Бяки?
Мистер Тэйлор улыбнулся.
– Елки-иголки, да это просто ошеломительная идея, – сказал он.
Краешком глаза я увидела, как Линдси скорчила лицо. Она пыталась подлизаться к мистеру Тэйлору на протяжении всего года, но у нее так и не получилось.
– Аврора, пожалуйста, опиши свою собаку, – спросил мистер Тейлор, выдавая классу листки бумаги и фломастеры.
– Он полностью черный и у него красный ошейник, – сказала я. – Он весит двадцать восемь килограммов, а внутренняя сторона его ушей пахнет попкорном.
Линдси закатила глаза.
– И как нам рисовать это?
– Линдси, она не сказала это рисовать, – прокомментировала Кристи. – Она просто рассказывает, какой ее Бяка. Так, Аврора?
Мне было сложно уложить в голове тот факт, что Кристи Минор встала на мою сторону против Линдси Тоффл.