[132] папоротника. Белаква, пытаясь найти какое-нибудь пояснение, принялся ломать себе над этой загадкой мозги, однако довольно быстро вынужден был прекратить это бесплодное занятие и сдаться.
— Понятия не имею, зачем это сделано! — воскликнул он.
И в самом деле, было совершенно непонятно, зачем кому-то понадобилось втыкать в забор из проволочной сетки пучки растений.
Сначала дамы. И Руби полезла через забор. Белаква, галантно оставаясь пока на месте рядом со своей сумкой, с удовольствием рассматривал открывающиеся ему во все большей степени ножки Руби. Ему раньше никогда не предоставлялась возможность обозревать нижние конечности Руби в такой полноте, и он пришел к выводу, что все те женские ножки, которые ему доводилось до тех пор видеть, существенно уступали ножкам Руби по красоте. После того как Руби одолела забор и оказалась по другую его сторону, перелез и Белаква, и они двинулись дальше вверх по холму. Вскоре их взору предстала, хотя пока еще и на весьма значительном расстоянии, вершина холма, увенчанная, как и положено в таком месте, сказочными руинами какой-то, судя по всему, весьма древней ирландской крепости.
Руби споткнулась и упала в траву лицом вниз. Белаква, несмотря на свою неуклюжесть и тучность, обладал сильными руками, которые пригодились ему в хлопотном деле поднимания Руби с земли.
— Не ушиблась? — участливо спросил Белаква.
— Эта дурацкая юбка! — в сердцах воскликнула Руби,— Я все время путаюсь в ней!
— Ну, если юбка мешает — долой юбку! — предложил он.
Это предложение показалось Руби столь дельным, что она стала без колебаний претворять его в жизнь, да так энергично, что уже через пару мгновений юбка оказалась сброшенной. Нижней юбки Руби не носила. Белаква галантно предложил спрятать юбку в свою сумку, но она там не поместилась, и он перекинул ее через руку, а Руби, освобожденная от досадной помехи, решительно пошла на штурм вершины.
Белаква, который теперь взбирался вверх, двигаясь впереди Руби, а не позади нее, как раньше, проделав несколько шагов, вдруг остановился, хлопнул в ладоши и, повернувшись к Руби, объявил, что он понял наконец! Она даже не спросила его, что именно он понял, так как воспользовалась остановкой, чтобы немного отдышаться. Глядя на нее, стоящую по колени в вереске, он неожиданно с полной очевидностью понял, что она ему очень благодарна за предоставленную возможность передохнуть.
— Эти пучки растений привязывают к забору для того, чтобы их видели куропатки и тетерева,— пояснил Белаква.
Но Руби все равно не поняла, каково было назначение этих зеленых пучков, воткнутых в ячейки проволочного забора.
— Ну, чтоб птицы не тыкались в проволоку и не поранили себя. Ведь они могут эту проволочную сетку и не заметить.
А вот теперь она поняла. Но то спокойное безразличие, с которым она приняла разъяснения, почему-то огорчило Белакву. Возможно, она полагала, что обыкновенное предупреждение, написанное словами и прицепленное где-нибудь на видном месте, было бы более действенным, чем такая замечательно-изобретательная хитрость. Теперь, когда вереск доставал Руби уже до подвязок чулок, казалось, что с каждым шагом она все глубже погружается в зыбучий песок или в трясину. А может быть, у нее просто подкашиваются ноги и подгибаются коленки? "Духи холма,— шепталось в душе Белаквы,— поддержите меня в моей решимости".
Вокруг не было ни души. Собственно, они никого не видели с того самого момента, когда вылезли из машины у подножия холма.
Взобравшись на вершину, они первым делом стали восхищаться открывающимся видом; особого внимания удостоился порт Дан Леорэ, который изумительным по своему совершенству образом обступался склонами Трех Скал и Килмашога; узкие полоски суши, уходящие в море и охватывающие с нескольких сторон гавань, напоминали руки, простертые с мольбой в морскую синеву. Доносилось пение молодых священников, расположившихся где-то среди деревьев на лесистом склоне холма. Белаква и Руби не только слышали их пение, но пошарив глазами, увидели дымок костра, возле которого эти монахи расположились. К западу, в долине, Белаква заметил рощу лиственниц, и у него на глаза навернулись слезы. Подняв несколько вверх взгляд этих своих своенравных органов зрения, самовольно источающих влагу, и пробежавшись ими по дальним склонам Гленду, пятнистым, словно шкура леопарда, он подумал о Синдж, и это его несколько приободрило. А вот район Виклоу, усеянный грудями холмов с обильными прыщиками кустов и деревьев, Белаква обозревать отказался, и Руби согласилась, что этого и в самом деле не стоит делать. Сам город и равнины, уходящие к северу, для Белаквы и Руби не представляли никакого интересу, особенно если учитывать то настроение, в котором они пребывали. Внутри руин древней крепости обнаружился человечий помет.
Они повалились в вереск одновременно, как марионетки, управляемые одной ниткой. Находились они уже с западной стороны холма. С этого момента и далее в их поведении стало наблюдаться нечто очень secco[133], нечто марионеточное, они вели себя, словно куклы из представления "Панч и Джуди"[134]; Руби все больше смахивала на похабную Марию Магдалину, а Белаква все больше походил на одного из персонажей "Жизни Блудницы".
Белаква все тянул время и не открывал сумку.
— Я все подумывал, не взять ли с собой проигрыватель и пластинку с записью "Павана" Равеля, но потом...— но что потом он сделал, Белаква не договорил.
— А потом ты передумал,— за него закончила мысль Руби. У нее, знаете ли, имелась весьма раздражающая привычка прерывать людей.
— Ну, да, в каком-то смысле,— пробормотал Белаква.— В твоем замечании есть, как обычно бывает в подобных замечаниях, некий смутный намек на истину.
Обратите внимание на то, как человек такого литературного склада, как Белаква, превращает самую простую ремарку в нечто туманно неопределенное.
— Ото жаль,— как-то очень по-просторечному произнесла Руби,— Такая музыка могла бы сильно помочь...
О Счастливая Инфанта![135] Написана Веласкесом — и не нужно больше делать никаких нудных домашних заданий!
— Знаешь, если бы ты снова надела свою юбку,— чуть ли не исступленно прокричал Белак-ва,— мне было бы легче... ну, все проделать. Идти уже никуда дальше не нужно, юбка не будет путаться в ногах, а так это меня...
Да, как видим, положение, несомненно, несколько осложнилось, и самое незначительное обстоятельство могло, говоря фигурально, перевернуть повозку с яблоками, которые бы рассыпались так, что их уже не собрать.
Руби навострила уши. К чему этот призыв снова надеть юбку? Являлось ли это объявлением подготовки к задуманному действу? Если так, решила она, то на всякий случай она откажет ему в его просьбе.
— Мне удобнее без юбки,— заявила Руби.
Белаква, свирепо уставившись на лиственницы, некоторое время дулся и обиженно молчал.
— Ну, ладно,— ворчливо проговорил он наконец,— может быть, для начала чего-нибудь выпьем, а?
Руби поддержала это предложение. Белаква открыл сумку, при этом стараясь сделать так, чтобы она раскрылась как можно меньше, всунул в щель руку и, вытащив сначала бутылку, а потом и стаканы, мгновенно закрыл сумку.
— Выдержка пятнадцать лет,— горделиво объявил он.— Чтоб купить этот виски, пришлось занимать деньги.
Страшно подумать, сколько всего он задолжал и там и здесь, и за то и за это! Если он сейчас все не провернет, как задумано, то он может считать себя вконец разорившимся.
— Боже! — воскликнул он, отчаянно хлопая по карманам,— я, кажется, забыл взять штопор.
— Подумаешь, проблема,— небрежно бросила Руби,— Отбей самую верхушку или отстрели бутылке горлышко, револьвер-то у тебя есть.
Но в конце концов штопор нашелся, как он обычно находится в подобных ситуациях, и некоторое время они молча пили виски маленькими глоточками.
— Трюк заключается в том,— с трудом выговорил Белаква, хватая воздух после излишне большого глотка крепкого виски,— чтобы, когда пьешь виски, знаешь, на спор, из горлышка, долго не отрываясь, нужно не вдыхать воздух. Такой есть шик в Дублинских барах. Вроде цивилизованное место, а дикости хватает.
Они выпили еще.
— Я так думаю,— сказала Руби,— мы выпили по четыре двойных порции, которые обычно подают в барах. Говорят, что в такой бутылке умещается восемь двойных порций.
Белаква высоко поднял бутылку, чтобы точнее оценить, сколько в ней осталось виски. По всей видимости, Руби, определяя вместимость бутылки, ошиблась.
— Ну, там, где четыре двойных, всегда есть место и для пятой,— изрек Белаква.
И они выпили еще.
— О Смерть и Жизнь! — прогорланил Белаква.— О дни, что сочтены!
Белаква завалился на сумку и, вырвав из ее внутренностей то, что он ранее называл "запиской", преподнес ее Руби для изучения. "Запиской" оказался старый автомобильный номерной знак, на котором белой краской было грубо написано:
ВРЕМЕННО НОРМАЛЕН
Цифры и буквы — ИК 6996 — номерного знака были не очень тщательно соскоблены и достаточно хорошо читались, так что получился палимпсест[136].
Руби, храбрая во хмелю, презрительно и громко фыркнула:
— Нет, это не пойдет, совсем никуда не годится.
Было большим разочарованием услышать такое. Бедный Белаква. Держа номерной знак на расстоянии вытянутой руки, он печально спросил:
— Так тебе не нравится?
— Плохо и непонятно,— вынесла Руби приговор.— Ну просто совершенно никуда не годится.
— Я не спрашиваю, как это написано, я спрашиваю, как тебе сама идея, ну то, что написано?
Никакой разницы между как и что Руби не видела.
— Если бы у меня была лопата,— сказала она,— я бы эту штуку закопала, и идею, и все вообще.
Белаква положил предмет, подвергшийся нападкам, лицевой стороной вниз в вереск. Теперь в сумке ничего не оставалось, кроме единицы огнестрельного оружия, боеприпасов и веронала.