; господину и госпоже, фамилия которых так мило начинается с двух маленьких "бэ", за их щедрость и изобилие угощения; всем подружкам невесты и особо их главе, за столь умелое выполнение всех тех хлопотных обязанностей, которые на них были сегодня возложены; Скырму и Нойцше, которые, как мне радостно видеть, не воспользовались представившейся возможностью, как они это вполне могли сделать; моему другу, шаферу, и вообще отличнейшему человеку, Кэпперу Квину, известному также под прозвищами Малютка и Волосатик, который денно и нощно поддерживал и меня, и многих других, и оформление духовного тела которых, я полагаю, с достаточной долей уверенности можно считать fait accompli[228]; всем служителям церкви, где сегодня имела место быть наша торжественная церемония; аббату Габриэлю особо; и всем тем, кто был столь любезен и нашел время прибыть на церемонию, поприветствовать, засвидетельствовать и прочее, и прочее, и позволить себя вовлечь в круговерть сегодняшних событий. Эле-лё! Жу-жу![229]
В толпе гостей исследователь Плутарха оказался рядом с физиком, исповедующим самые последние достижения физической науки.
— Если кратко подсуммировать, этим он открыл свою глубинную сущность,— заявил первый.
— Да, этот симметричный двустворчатый мир,— глубокомысленно проговорил второй.
Взгляды их встретились, и глаза наполнились слезами.
Если и был какой-то малый шанс того, что речь Белаквы принесет некоторое удовлетворение слушающим, то он, шанс то есть, начисто улетучился оттого, что, как тут же было подмечено, Белаква загибал очередной палец при упоминании очередного человека, которому следовало выразить благодарность. Никто вслух никаких замечаний не высказал, однако же все своим видом и вздохом облегчения, когда он закончил, дали по нять, что они думают по этому поводу. Тельма демонстративно прошествовала к двери в сгустившейся атмосфере молчания и легкого шока, от крыла дверь и закрыла ее за собой, хотя и без стука. Такое независимое проявление неудовольствия выдернуло почву из-под ног Уны, которая вознамеривалась с максимально возможным шумом усесться на свой пуфик как раз в тот момент, когда в ее услугах возникла особо острая нужда, и тем самым проявить свое пренебрежение к невесте.
А вот Квин, напротив, будучи до конца верным своим обязанностям шафера, подскочил к Белакве, готовый исполнять Белаквовы просьбы.
— Незаметно выйди из дому,— шепнул ему на ушко Белаква,— и подгони машину к черному входу, ну к тому, что выходит на проулок Датский.
А тем временем гости, явно чувствуя себя неловко, уже выходили из столовой в гостиную. Уолтер и Отто Олаф, выступая как противники, затеяли какую-то дурацкую игру, вроде пятнашек, вокруг личности Альбы, причем Олаф сразу оказался явно более слабым соперником. Замыкали исходящую процессию Гермиона, расползшаяся в глубоком, как могила, кресле на колесиках, и Джеймс, который толкал кресло сзади. Этот гротескный экипаж затормозил, а потом и вовсе остановился в узком коридоре по причине того, что пассажирка выставила одну ногу и уперлась ею в пол, сделав это по кокетству или потому, что ногу свело,— мы этого точно не знаем и предоставляем решать эту загадку самим читателям.
— Джим, мои костыли остались в столовой,— уведомила Гермиона Скырма.
Джим отправился назад за костылями. Уолтер отступил под прикрытие Гермионы, но Альба отправила Отто Олафа от себя куда подальше. Джим вернулся с костылями, Гермионе, хоть и с трудом, но все же удалось выбраться из могильно-глубокого кресла и взгромоздиться на костыли, а Уолтер тем временем присоединился к Альбе. Так они и стояли в коридоре, все четверо, обсуждая то да сё, способы и пути, поначалу раздельно, а потом, когда невольно услышав, что тема обсуждения совпадает, стали обсуждать все вместе. Четыре головы лучше, чем две, а восемь голов лучше, чем четыре, ну и так далее.
По истечении весьма продолжительного промежутка времени, достаточного, по мнению Белаквы, для соблюдения приличий, он извинился и, сказав, что ему нужно отлучиться на минутку (подобный же трюк, если читатель помнит, он как-то раз проделал с Поэтом в баре "Гросвенор"), выскочил из комнаты, взлетел по ступеням вверх, нашел свою невесту, ухватил ее за руку, как лихой казак, и потащил по нехоженым лестницам черного хода вниз в сад, который примыкал к задней стороне дома. Отворив замок калитки в заборе ключиком, который ему в свое время вручила Тельма, наивно полагая, что это облегчит ему ухаживание на ранних стадиях их знакомства, Белаква вывел Тельму на узкую улицу. Он уже собирался закрыть за собой калитку и отряхнуть с ног своих пыль места, к которому он питал такое отвращение, когда какой-то сдавленный оклик, прилетевший из глубины сада, остановил его. Приглядевшись, Белаква увидел, что оклик издавала неугомонная и необузданная четверка: Гермион, Альба, Уолтер и Джеймс, которые, обливаясь потом и умоляя подождать их, тоже совершали побег.
Белаква в полном замешательстве замер на месте, неподвижный, как деревянный чурбан. Он оказался охваченным странным чувством, что нечто подобное с ним снова произойдет во сне или в иной, чем нынешняя, жизни. Выйдя из своего кратковременного оцепенения, Белаква, чтобы не загораживать проход, отступил в одну сторону от калитки, а Тельма в другую. Глядя на то, как беглецы рвутся в проем распахнутой калитки, словно штурмуют двери переполненного трамвая, Белаква молча, про себя повторял одну и ту же фразу: "Любимые по праву должны жить..." Именно с того момента он, глядя из будущего в прошлое, отсчитывал резкую и почти полную потерю интереса к самому себе, глядя на себя так, как лисица из басни глядела на гроздь винограда, находившегося вне пределов ее досягаемости.
А в доме уже был подан сигнал тревоги: Уна верещала так, что, казалось, она вот-вот лопнет от собственного визга, в окнах, как чертики на пружинках, стали появляться головы любопытствующих, любители пообщаться — и полицейский в штатском — выскочили в сад. Белаква, краем глаза заметив Квина, спешившего к нему, надо думать, с сообщением о выполнении задания, неожиданно схватил его и швырнул навстречу преследователям так, как когда-то китобои для отвлечения внимания разъяренного кита швыряли в море старую пустую лодку, потом тут же захлопнул калитку и закрыл ее на замок с внешней стороны. Вглядевшись, он увидел совсем рядом стоявшего у бровки "моргана" и, подхватив жену под руку, повлек ее к машине. Им удалось усесться в ней достаточно быстро, хотя и произвели они при этом очень много шуму.
Четверо же других, спасшихся из дому ббоггсов, не чувствовали себя в безопасности, пока не добрались до проулка Капелла, где была расположена отличная кенотека[230]. Там уж их никто не стал бы разыскивать.
Atra cura[231] Люси незримо присутствовала на заднем откидном сиденье машины большую часть пути в Гэлвэй.
По пути остановились, чтобы чего-нибудь выпить. Тельма, оказавшаяся как всегда не с той стороны Белаквы, с которой ему бы хотелось, чтоб она находилась, стала объявлять во всеуслышание, что вот теперь она "госпожа Белаква" и к ней посторонние должны обращаться именно так, и сердечко Белаквы нехорошо защемило. Он повернул к ней голову, и на лице у него было такое выражение, какого ей никогда еще не приходилось видеть.
— Ты что-нибудь слышала о бабилане? — спросил Белаква.
— Я не поняла — о чем о чем? — несмотря на странное выражение на лице Белаквы смело переспросила Тельма. О, она была храброй девочкой.
Белаква принялся старательно называть это слово по буквам.
— Нет, никогда ничего такого не слышала. Не знаю, что это такое. Это что, еда какая-то?
— Нет, это к бабе, ромовой например, не имеет никакого отношения.
Белаква ощутил резь в глазах и, закрыв их, увидел под веками видение, которое являлось его мысленному взору и раньше, но теперь оно выглядело четче и реальнее, чем когда-либо раньше: мул, стоящий по колени в топкой грязи, а на спине его сидит бородатый карлик, похожий на бобра, и лупит мула по бокам деревянным мечом.
А Тельма, которая была не только храброй девочкой, но еще и скромной и созерцательной, спросила:
— У тебя в петлице был цветочек, вероника, я так хотела его сохранить. Где он?
Белаква хлопнул себя рукой по тому месту, где должен был находиться вдетый в петлицу цветок. Увы, увы, в какой-то момент, в какой именно — осталось неизвестным, кисточка цветка поникла, стебелек червячком выскользнул из петельки, упал на землю и был безжалостно, хоть и не преднамеренно, растоптан.
— Переместился в мир иной,— сказал Белаква.
И они отправились дальше.
BILLET DOUX[232] СМЕРАЛЬДИНЫ[233]
Мой возлюбленный Бел, Бел, любов моя, сегодня мой и навеки мой!
Письмо твое всьо намочено сльозками и ниче-во другова как смерть не остаеца. Я сама горька плакала и плакала и плакала! Сльозы, сльозы, сльозы и больше ничево! А потом твойе письмо пришло, а в нем еще сльозы, а после того как я прачла и читала снова и снова, у меня лицо всьо было в чирнилах. И сичас сльозки текут по моему лицу. Сичас рано утром, совсем рано, сонце только встает, поднимайеца за чорными деревами, скоро всьо паминяеца, небо станет голубым, а дерева станут залатистакаричневыми, но одна толька вещ не миняеца — эта боль и эти сльозы. Ах Бел, люблю тебя страшно, хочу тебя страшно, хочу тваего мягкаво тела белова тела Nagelnackt![234]Тело мое хочит твоево тела, страшно хочит, аж кричит всьо — хачу!!! Руки мои и губы мои и сиськи мои и всьо остальнойе что у миня есть хочут тебя, иногда мне трудно сдержать обищанье но пока обищанья своево не нарушила и не нарушу! Буду ждать тебя и когда мы наканец встретимса я смогу обладать тобой мой Geliebte!